в и раздавил керосиновый фонарь.
     И вот настал долгожданный день. "Ра" уже восемь  дней впитывала морскую
воду в  порту,  иначе  говоря,  минула половина  срока, который  ей отводили
ученые-специалисты.  Рассвет  принес  слабый ветер  с  суши,  он  постепенно
усиливался, и в восемь утра 25  мая флаги на лодке и на старой португальской
крепости  дружно  указывали на Атлантический  океан. Раис Фатах,  темнокожий
араб  могучего   роста,   руководитель  профсоюза  рыбаков   и   специальный
консультант экспедиции, привел четыре лодки с шестнадцатью гребцами, которые
должны были отбуксировать "Ра" в открытое море.
     На  длинном  каменном  пирсе творилось  что-то невообразимое :  народ -
стеной, на всех лодках и кранах - фотографы.  Супруге  паши пришлось просить
помощи у  полиции, чтобы пробиться  к лодке с прощальным даром, непоседливой
обезьянкой,  которую люди паши совсем  недавно поймали в Атласских  горах  и
назвали Сафи. Она отчаянно цеплялась за крестную мать  нашего судна, пока не
увидела шерсть на лице у некоторых членов команды; после  этого  Сафи весело
прыгнула  к нам  и  приняла самое активное участие в прощальной  процедуре с
объятиями и добрыми пожеланиями на двунадесяти языках, а рыбаки тем временем
невозмутимо подали  концы со своих  лодок,  закрепили их  за  толстый канат,
опоясывающий "Ра"  по ватерлинии,  и ждали только  приказа, чтобы налечь  на
весла. Один за другим мы вырывались из  толпы на волю и прыгали  с  высокого
пирса  на  мягкую папирусную палубу. Абдулла, Жорж и Сантьяго  с южным пылом
слали во все стороны воздушные  поцелуи и раздавали автографы, Карло еще раз
прижал к сердцу свою русоволосую жену, охрипший от простуды Норман простился
с   американским   послом,  который  осыпал  его   напутствиями   и  добрыми
пожеланиями,  советский  посол сердечно  обнял Юрия,  впервые пускающегося в
путь  без  отечественного руководства  и управления.  Взяв  в  руки поданный
кем-то  микрофон,  я  произнес прощальную  речь, поблагодарил наших друзей и
помощников,  которые остались на пристани,  хотя по справедливости их  место
было  на борту  "Ра".  Спасибо вам,  посол  Анкер  из  Каира,  паша Амара  с
сотрудниками,  капитаны де  Бок  и  Хартмарк,  преподаватель  Корио,  Герман
Ватсингер, Фрэнк Таллин, Бруно  Ваилати... Затем и я соскочил на пружинистую
палубу.  Сигнал  Раису  Фатаху,  ребята  на   пристани  отдали  швартовы,  и
шестнадцать рыбаков навалились на весла. Часы показывали 8.30. Плавучий стог
начал медленно удаляться от пирса.
     И вдруг нас  оглушил какой-то вой, в  первую секунду  мы  вздрогнули от
неожиданности, а потом почувствовали, как  к горлу подкатывается клубок: все
стоявшие в гавани рыболовные суда включили свои сирены, им вторили басовитые
гудки заводов и портовых складов, звенели  судовые колокола, кричали люди...
А с грузового  парохода, стоявшего на рейде, пустили сигнальные ракеты,  они
шипели и взрывались  блестками,  и  звездный  дождь медленно ложился на воду
перед нами  в пелене алого дыма. От таких почестей мы даже слегка оробели, а
тут  еще  эта непривычная  лодка,  и необычные  снасти, и  два  закрепленных
наискось параллельных рулевых весла, какими люди не  пользовались с тех пор,
как последние из древних египтян,  увековечив это устройство на стенах своих
склепов,  исчезли  с  лица земли  вместе  со  своими судами.  Вдруг  древний
механизм  нам не покорится? Вдруг волны  за  молом разметают, папирус, и нам
придется вплавь добираться обратно к  пирсу? А в  гавани  уже  все  пришло в
движение, под звуки сирен и совсем новогоднего колокольного звона эскорт  из
рыболовецких шхун, парусных яхт  и катеров  вышел следом за нами  за  мол, в
воздухе кружили  прибывшие из  марокканской столицы  Рабата самолет чьего-то
посольства  и вертолет. Как  только  мы вышли из гавани,  стало потише, зато
здесь нас
     встретили океанские валы, и суда поменьше повернули  назад, оставив нас
и  самые крупные шхуны наедине с  океаном.  Буксировавшие  нас  лодки отдали
концы, и  гребцы,  выкрикивая добрые пожелания на своем языке, тоже укрылись
за высоким молом.
     И вот мы впервые поднимаем парус  "Ра".  Большой, тяжелый,  из  крепкой
египетской  парусины,  8  метров  в  высоту, 7  в  ширину  по  верхней  рее,
сужающийся книзу - как у древних египтян - до 5  метров, то  есть, до ширины
самой лодки.  Тихое дыхание слабеющего ветра с трудом отрывало увесистую рею
от двойной мачты.  И бордовый парус с блестящим, кирпичного цвета  солнечным
диском,   символизирующим   "Ра",  тоже  почти  не   шевелился.  Как   будто
разноцветное  белье, висели  над  каютой  в ряд  наши флаги,  по  латинскому
алфавиту: Чад, Египет, Италия,  Марокко, Мексика, Норвегия, США и СССР, и по
краям  - оптимистический флаг Организации Объединенных Наций -  белый глобус
на голубом поле.
     Мы  с  Абдуллой  стояли  на  мостике, каждый у своего  рулевого  весла,
озабоченно  глядя  то  на  обвисший  парус,  то  на белые  гребни  прибоя  в
нескольких стах метрах от  нас. Кажется,  приближаются?.. Точно. Мы  засекли
две линии:
     конец  мола  и  башню  на  крепостной  стене - и  убедились,  что лодку
медленно несет к берегу. Пришлось  подать конец на ближайшую шхуну, и вот мы
полным  ходом идем в море,  а  кругом  чуфыкают моторами  сейнеры.  Но такая
скорость  не была естественной для "Ра". Сперва  линь, на  котором за бортом
болталась  сетка  с живыми омарами,  занесло за корму, и он обмотался вокруг
одного из  рулевых весел. Весло  напружинилось, грозя сломаться. В последнюю
минуту  нож обрубил линь,  весло было спасено,  зато лакомое блюдо поглотили
волны. Затем  под напором  воды переломилось одно из трех  укрепленных вдоль
борта  толстых весел,  играющих роль  швертов,  притом  именно  то весло,  к
которому  Норман  приладил  нерв,  призванный  соединять  нас  с  родными  и
близкими,  попросту говоря, медную  пластину,  заземление нашей  портативной
радиостанции. Металл явно  был чужеродным телом на упругой папирусной лодке,
и весло  переломилось как раз по  краю медной обшивки,  только провод не дал
волнам унести лопасть.
     Нет, так не годится. Ветер не ветер - надо обходиться своими силами. Мы
остановили  эскорт,  выбрали все  концы  я снова подняли парус При этом  нам
бросилось  в  глаза, как  сильно качает шхуны; наше  плоскодонное суденышко,
подобно   своему   предшественнику,   бальсовому  плоту   "Кон-Тики",   чуть
покачивалось вверх-вниз на широких валах.
     И вот родился  ветер, сначала легкие, потом все более сильные  и долгие
порывы, но  уже  не  со  стороны  суши.  Вместо обычного  в  это  время года
норд-оста подул норд-вест, а он грозил прибить нас прямо к невысоким скалам,
что  тянутся  к  югу от  тихой  гавани  Сафи. Берег  был  еще совсем близко,
отчетливо видно  не  только дома,  но и  коварный прибой,  беззвучно лижущий
желто-коричневые камни  там,  где  прокаленный солнцем  фасад зеленых равнин
Марокко  отражал  вечный  напор  океана. И  нас  туда выбросит,  если мы  не
научимся управлять своим стогом...
     Всю нашу семерку заботило,  как действует  рулевое устройство. Мы могли
только гадать, научить нас было некому. Вся надежда была на то, что  ветер и
течение,  господствующие  у берегов Марокко,  увлекут  лодку  в  океан, и мы
сможем  неделю-другую  экспериментировать, не  опасаясь,  что нас прибьет  к
скалам. Мы боялись берега, а не  океана. Начни мы проводить испытания в море
около устья  Нила  - могли бы очутиться  на  мели, так  и не успев  выяснить
принцип  действия рулевого устройства древних египтян. А здесь, в Атлантике,
можно беспрепятственно заниматься экспериментами, ведь обычно  стихии уносят
всякие обломки в океан.
     Мы поставили на "Ра" точно такое рулевое устройство, какое показано  на
многочисленных моделях и фресках древнейшей поры Египта. И даже, по  примеру
древних египтян, попытались достать для рулевых весел  кедр из Ливана,  но в
бывшем  царстве  финикийцев  осталось   совсем  мало  кедра,  да  и  тот   в
заповедниках.  Пришлось нам для мачты довольствоваться египетским  сенебаром
(он похож на  можжевельник),  а на два 8-метровых  весла  пошло  африканское
дерево, которое марокканцы называют ироко, причем лопасти были такой ширины,
что  вполне можно сделать  небольшой  письменный  стол.  Эти  весла укрепили
наискось по  бокам  заостренного  ахтерштевня  "Ра".  Нижняя  часть веретена
опиралась на лежащее поперек кормы тонкое бревно. Примерно в 4 метрах выше -
вторая точка опоры, поперечный брус, который был отнесен подальше от кормы и
служил также задним поручнем мостика. В поперечинах  бруса  были вытесаны  и
выстланы кожей желоба для  веретен, и  в этих  местах  весла туго  привязали
толстой веревкой, так что они  в  стороны не  двигались, а  только вращались
вокруг продольной оси. Иначе говоря, ими нельзя было рулить так, как длинным
рулевым веслом на плоту "Кон-Тики", ведь они были фиксированы в двух точках.
     Как же они работали? В верхней части каждого  веретена  была  привязана
поперек  рукоятка  из  крепкого  дерева,  своего  рода румпель,  и  обе  они
соединялись между собой шестом, висящим  горизонтально на веревочных петлях.
Когда  человек,  стоя посередине,  толкал этот шест в сторону, весла  вместе
поворачивались  вокруг  продольной оси, как  будто  параллельные  рули.  Это
выглядело  так  замысловато  и так непохоже  на  все, чем  пользуются теперь
разные народы, что, когда я в первый раз осторожно толкнул шест влево и "Ра"
медленно,  но послушно, как  смирная  лошадь,  повернулась  вправо,  у ребят
вырвался крик  радости  и  облегчения. Я  сейчас же толкнул  рычаг в  другую
сторону - лодка не спеша повернулась влево.
     Все правильно. Мы имели дело с рулевым устройством, которое исторически
предшествовало рулю, было связующим звеном между элементарным рулевым веслом
и  современным рулем. В далеком прошлом  египтяне  обнаружили, что вовсе  не
обязательно  толкать длинное тяжелое рулевое весло, чтобы заставить парусную
лодку  повернуть,  достаточно крутить его вокруг своей оси, и лодка ляжет на
нужный  курс. Они  прикрепили  поперечину  к  рукоятке,  и появилось рулевое
устройство,  такое,  как на  "Ра". Подвешенный к румпелям  шест  был  только
дополнительным  усовершенствованием,  чтобы  рулевой  мог действовать  сразу
двумя веслами.  Дальше  древним морякам оставалось убедиться  на опыте,  что
лодка поворачивает и тогда, когда все весло поставишь вертикально и  крутишь
лопасть, - так они изобрели тот руль, который нам известен теперь.
     Сияющий Абдулла, сын пустыни, тоже взялся  за поперечный шест, в четыре
руки дело  пошло  еще  лучше,  а  на  палубе хлопотали остальные - повинуясь
указаниям  Нормана, они  тянули  шкоты,  ловя  парусом  переменчивый  ветер.
Журналисты  и  искушенные морские  волки  на  снующих  вокруг  нас  сейнерах
внимательно  следили  за нашими  первыми, робкими шагами. И  кажется, они не
меньше нашего обрадовались, когда выяснилось, что папирусная лодка слушается
нас. Норд-вест норовил прибить "Ра" к берегу, но мы сумели лечь  на курс под
прямым углом к ветру и пошли правым галсом на юго-запад, параллельно суше.
     Здесь  нас уже  не  защищал мыс Бадуса, мощная океанская  волна изрядно
мотала рыбацкие  шхуны,  и так как  на них  сейчас было  много непривычных к
качке пассажиров, капитаны начали поворачивать назад. Одна за другой звучали
прощальные сирены. Последней, кого я видел, была Ивон, она стояла, расставив
ноги для устойчивости, и махала нам двумя руками. Вертолет уже исчез. За ним
и самолет описал над нами последние круги.

     Так  Бьерн. Ландстрем представлял  себе  "Ра". Справа детали: опора для
мачты

     И вот мы остались наедине  с океаном. Семь человек, обезьянка,  упоенно
кувыркающаяся на вантах, и в деревянной клетке кудахтающие куры и одна утка.
Теперь  лишь океанские  валы бурлили  и  шипели вокруг  нашего мирного Ноева
ковчега, я сразу стало как-то удивительно тихо.
     После  того  как  парус был поднят, шкоты и брасы  надежно  закреплены,
Норман, пошатываясь, пришел на  корму и  признался  мне,  что чувствует себя
очень скверно. Он был совсем бледный, глаза воспалены. Нетвердо шагая, - еще
не освоил  морскую  походку - подошел Юрий,  поставил ему градусник, и  мы с
ужасом  услышали, что у Нормана температура тридцать девять. Грипп.... И так
как  порывы морского ветра становились все холоднее,  наш русский врач велел
нашему американскому штурману немедленно идти  в каюту и ложиться в спальный
мешок. Единственный моряк в команде на время вышел из строя.
     А  ветер  крепчал, и  волны шли все чаще, но "Ра" спокойно приподнимала
один борт и любезно пропускала под связками даже самые большие валы. Правда,
удар,  приходящийся  на  весла, порой  был  таким  сильным, что они  заметно
гнулись, грозя сломаться, и я кричал Абдулле, чтобы он ослабил свою железную
хватку.
     В целом все  шло хорошо, и у всех было превосходное настроение, даже  у
злополучного больного, хоть он и сетовал, что от него никакого проку. Карло,
привыкший есть и спать в подвешенном  состоянии, уже  доказал, что  никто на
борту лучше него не вяжет узлы; теперь он заботливо подал нам горячий кофе и
холодные  куриные ножки н радостно  доложил мне, что  в море все равно что в
горах: то же самое чувство слияния  с  природой напряженное  единоборство со
стихиями,  огромный  душевный  подъем, необходимость быстро находить решение
неожиданных проблем.
     Мы продолжали  идти перпендикулярно ветру  со  скоростью  около четырех
узлов, и берег  как будто не приближался. В  15.15 я сказал  себе, что все в
порядке, можно  сдавать  вахту  следующей двойке. Карло и наш  дзюдоист Жорж
заняли место у руля, Абдулла отправился отдыхать в  каюту, а я пошел вперед,
посмотреть на носовую палубу, которая была настолько загромождена кувшинами,
бурдюками и  овощными  корзинами,  что  пройти  на нос можно было  только по
самому  краю  папирусного  фальшборта.  Перед пузатым парусом,  прислонясь к
клетке  с  птицей, сидел  Сантьяго; он  улыбался,  любуясь видом на  далекий
берег.  Измотанный  почти  семичасовой рулевой вахтой, я  сел рядом с ним  и
позволил себе - впервые за много недель непрерывной горячки - расслабиться.
     Мы не могли нарадоваться, видя, как легко наша лодка переваливает через
любую волну, сколько  бы та ни  ярилась и ни бросалась на нас справа. До нас
долетали  только  редкие  брызги,  и я  растянулся  на  палубе,  наслаждаясь
приятной  усталостью во  всем  теле.  Вдруг  мое  блаженство  было  нарушено
испуганным трио:
     - Тур! Тур!
     Не прошло и пяти минут, как я спустился с мостика... Я вскочил  на ноги
и, держась за край заполоскавшегося  паруса, осторожно протиснулся мимо него
назад, обуреваемый тревожными догадками. Навстречу мне, раскачиваясь, словно
подвыпивший канатоходец, уже спешил Юрий, от волнения он говорил по-русски и
лихорадочно  жестикулировал, показывая на корму,  а там  из-за каюты торчали
головы рулевых, которые, продолжали испуганно взывать ко мне.
     Так, все на  борту. А это  самое главное, были  бы все  целы, остальное
как-нибудь  уладим.  Жорж  растерянно  развел  руками,  а Карло крикнул  мне
по-итальянски, что  сломались рулевые весла. Оба сразу! Одного  взгляда было
довольно,  чтобы  определить размах бедствия. Веретена переломились в  самом
низу, и  широкие  светло-коричневые лопасти всплыли,  волочась  за  нами  на
буксире, будто доски для серфинга. А нам так расписывали прочность  ироко...
Хорошо  еще,  что мы,  как это делали древние египтяне,  привязали веревки к
лопастям,  чтобы  весла  не  отходили  назад. Мы  поспешили вытащить из воды
обломки, пока  веревки не  перетерлись. Карло и Жорж  стояли каждый со своим
веретеном, крути не крути - толку чуть.
     Меня как будто ударили под ложечку.
     - Что, будем возвращаться в гавань? - тихо выговорил Карло.
     Все трое вопросительно смотрели на меня с выражением глубокого отчаяния
на лице.
     Я  не  успел  ответить.   "Ра"  неторопливо  повернулась,  парус  снова
наполнился,  и лодка  как ни в  чем не бывало сама  пошла тем  самым курсом,
который  мы так  упорно  ей  навязывали. В  ту же секунду  я сообразил,  что
произошло, и сердце  наполнилось  ликованием. Это заработали два укрепленных
вертикально весла  впереди, играющие роль швертов. Поскольку мы остались без
рулей, и на корме не было никакого подобия  киля, ветер с моря  толкал корму
влево, а нос автоматически приводился к ветру, отворачивая от берега.
     -  Здорово! - крикнул я по-английски, стараясь  вложить в  этот возглас
побольше радости, чтобы только что  родившаяся у меня уверенность передалась
ребятам, которые  -  не без основания -  уже  готовы были поставить крест на
плавании через Атлантический океан.
     Переполох на палубе заставил больного Нормана  покинуть спальный мешок;
он вылез из каюты как раз в ту минуту, когда раздался мой  радостный крик, и
нетерпеливо спросил, чему я так радуюсь.
     - Здорово!  -  повторил я с энтузиазмом.  - Оба рулевых  весла сломаны,
теперь мы можем идти дальше, управляя гуарами, как древние инки!
     Норман  ошалело  воззрился  на  меня  лихорадочными глазами,  не  зная,
смеяться  или плакать, остальные тоже пристально  смотрели  на  руководителя
экспедиции, пытаясь понять,  то  ли он потерял  рассудок из-за аварии, то ли
знает какое-то секретное индейское чародейство. Скорее  последнее, ведь "Ра"
лучше  прежнего держала  курс,  об  этом говорил  и  компас,  и  угол  между
форштевнем и берегом. Карло долго изучал мое лицо, наконец грусть исчезла из
его  голубых глаз, и он расхохотался. Тут и Абдулла проснулся, и  вот уже мы
все вместе стоим и смеемся, восхищаясь лодкой, которая сама собой управляла,
и никаких  хлопот,  знай посиживай на  корзинах. Компасная игла  осталась  в
одиночестве  на мостике, лежа в своем котелке, она диктовала курс зюйд-вест,
а  нам как раз туда  и надо, и "Ра"  с наполненным  парусом послушно шла  на
юго-запад  среди сердито  шипящих волн, предоставляя нам наслаждаться  ролью
пассажиров.
     - Вот теперь мы все равно что  потерпевшие кораблекрушение, - признался
я  своим  товарищам  и,  чтобы не сбивать их окончательно  с толку, поспешил
добавить, что это идеальный случай для моего  эксперимента, как  раз то, что
грозило судам такого рода, если они,  пройдя Гибралтар,  направлялись дальше
вдоль берегов Марокко. Теперь мы точно выясним, куда их заносило в итоге.
     Сияющий Карло не переставал смеяться, покачивая головой.  Да, тут самое
лучшее -  положиться  на  природу, стихии сами обеспечат доставку. На палубе
лежало запасное весло, но оно было единственное, и мы решили не ставить его:
чего доброго, сломается раньше,  чем  начнется  по-настоящему наш рейс через
Атлантику.  И  уж  во всяком случае  это  хваленое ироко  надо  основательно
укрепить, перед тем как подвергать весло напору волн.
     Под вечер  Юрий  выбрался из каюты  с озабоченным  видом и объявил, что
теперь  у  нас  два  пациента  с  постельным  режимом.  Сантьяго третий день
жаловался на зуд в паху, а морской воздух, видимо, вызвал обострение, у него
во многих  местах сошла  кожа, и он предполагал,  что это неприятная болезнь
тинья, которую он наблюдал на Канарских островах,  куда  нас несло  течение.
Юрий опасался, что догадка  Сантьяго может подтвердиться,  ведь тинья широко
распространена в Северной Африке.
     С  наступлением ночи мы  увидели  огни  пароходов, одни  шли навстречу,
другие обгоняли нас, и некоторые проходили в опасной близости, так что Карло
влез  на  качающуюся мачту и  укрепил на  верхушке керосиновый фонарь, чтобы
кто-нибудь ненароком  не подмял наш стог сена. Ночную  вахту  поделили между
собой Италия, Египет и Норвегия,  у Советского Союза был  полон рот хлопот с
США  и Мексикой,  а  столяру из Чада  не мешало,  на наш взгляд,  хорошенько
выспаться, чтобы он на следующий день мог взяться за починку рулевых весел.
     Ветер  пуг