разбило  волной, и Карло  побежал  по
колено в воде спасать второй, качающийся на воде под мачтой. Антенну сорвало
ветром, и радио потеряло дар речи. Утку то и дело смывало за борт, кончилось
тем,  что  она  сломала  ногу  и  Юрию  пришлось  заняться  хирургией.  Сафи
отсиживалась в  каюте и чувствовала себя превосходно. В  широченных ложбинах
между волнами носились туда  и обратно самые большие стаи летучих рыб, какие
я когда-либо видел. Собираясь  заступить на вахту, я услышал голос  Абдуллы,
он что-то напевал, стоя на мостике в ночи. Сзади на крышу обрушилась могучая
волна.  Пора  выходить.   Я  посмотрел  на  Абдуллу  снизу:  стоит,  надежно
застраховавшись веревкой, в свете фонаря поблескивают мокрые волосы.
     - Как погодка, Абдулла? - шутливо справился я.
     - А ничего, - невозмутимо ответил он.
     Трое долгих суток  штормило, то  сильнее, то  слабее.  Идти под парусом
становилось все  опаснее,  но  первые двое  суток мы держались, и  "Ра" лихо
мчалась  по  штормовой  волне. Правое колено мачты  приплясывало  на наскоро
подремонтированном борту, который качался сам по себе, к тому же мы потеряли
так много папируса из этой связки, что она  поминутно исчезала под водой,  и
мачта все больше  наклонялась  к  ветру.  Это  помогало нам лучше  принимать
шквалы, вот  только пята  под правым коленом уходила все  глубже  в  кое-как
связанный  папирус.  Жорж  и  Абдулла без устали  ремонтировали  этот клочок
палубы, чтобы мачта не пропорола связку насквозь. Оба колена подпрыгивали на
деревянных пятах,  и  после  каждого прыжка  только сила тяжести да  веревки
возвращали их  на  место. К  тому  же  из-за ослабленного  крепления  правой
бортовой связки стебли впитали много  воды, и  связка так раскисла, что и не
поймешь,  до какой степени можно натягивать  ванты. Качнется мачта  назад, и
сразу  ванты по обе стороны каюты провисают, будто детские прыгалки, но  тут
же следует рывок вперед, и они натянуты, как тетива; только обрамляющий весь
борт  могучий канат, этот  древнеегипетский  фальшборт,  спасал  папирус  от
ярости мачты.
     Сами по себе стебли оставались такими же тугими и  крепкими, как  после
первого  дня  в море, и отставший  от  лодки папирус продолжал  держаться на
воде. Но  под  тяжестью мачты, которая  наваливалась на  покалеченный  борт,
слабо схваченные  веревкой, поредевшие и намокшие связки все  глубже уходили
под воду,  и  гибкий  плетеный пол нашей каюты изогнулся  дугой.  Мы  решили
чем-нибудь заполнить пространство, освободившееся после  того, как  разбился
ящик Нормана. Не успели мы это сделать, через щели  в бамбуковой стене снова
прорвалась волна и разбила второй ящик.
     Ящик за ящиком  разлетался в щепки под нами. И с каждым погибшим ящиком
все труднее  было справиться с уцелевшими, которые плавали  по-двое,  словно
лодки в тесной гавани, заставляя корчиться постеленные сверху сенные тюфяки.
Носки и трусы  исчезали  в водовороте в одном  месте, а выныривали  совсем в
другом. Норман и Карло перебрались из каюты  под навес у передней стенки, на
корзины с провиантом. Юрий  не  успел опорожнить свои рундуки,  как их  тоже
разбило,  а из  медикаментов  получилось  какое-то жуткое, зловонное месиво:
битое стекло, раздавленные  коробки и тюбики. Чтобы не  падать с  оставшихся
ящиков, мы бросали в образовавшиеся пустоты матрасы, спальные мешки и всякое
барахло, которое нам не было нужно. Юрий ушел из каюты.
     Потолок посередине оседал все ниже и ниже, пришлось перенести  пляшущий
керосиновый  фонарь  в  самый высокий угол. Шутки  и  хохот тройки,  которая
переселилась под навес, говорили о том, что по обе стороны бамбуковой стенки
настроение отличное.
     Шторм  бесновался, сверкали молнии, но мы почти не  слышали  грома, его
заглушали  волны,  которые с  ревом врывались  в  каюту  с правого  борта и,
поплескавшись вокруг нас, уходили обратно через правую стену. Вахтенному  на
мостике приходилось  так  тяжело, что  мы старались почаще сменяться. Правые
стояки  мостика  осели  вместе  с  папирусом,  и  площадка  рулевого  больше
напоминала  скат   крыши.  Дотянуться   до  рукоятки  правого  весла   стало
невозможно, так как мы жались в левый, более  высокий  угол мостика, поэтому
было изобретено  хитрое  - и громоздкое - устройство, с которым мы мучились,
когда не удавалось держать курс одним  только  левым рулевым веслом: в таких
случаях  мы поворачивали правое весло двумя  веревками, действуя и  рукой, и
ногой.  Чтобы совсем  не  выбиться  из сил,  мы время от  времени  ненадолго
крепили наглухо оба весла. Задача состояла в  том,  чтобы парус был наполнен
ветром, и оба  шкота крепились  за  перила мостика, это позволяло вахтенному
маневрировать реей, если на  нее  ложилась  чрезмерная нагрузка  и  весла не
могли помочь. Весь мостик был опутан веревками,  а затопленный  ахтерштевень
превратился в огромный капризный руль,  который безумно осложнял  управление
лодкой. Нельзя было допускать, чтобы нас развернуло кругом штормовым ветром,
слишком велик риск, что мачта  либо полетит, либо проткнет папирус насквозь;
ладья-то вряд ли опрокинется: слишком отяжелела от воды.
     Четырнадцатого июля мы связались  по  радио с "Шенандоа", она уже вышла
на восток с острова  Барбадос. С яхты сообщили, что шторм и до них добрался,
мостик  захлестывают шести-семиметровые волны.  Радист  передал в  эфир, что
судно в опасности, и капитан подумывал о том, чтобы повернуть назад, так как
яхта  не  рассчитана  на сильный шторм.  Только сознание,  что нам еще хуже,
заставляло  их продолжать идти  против  ветра на восток. По словам капитана,
"Шенандоа"  могла  сейчас  развивать  максимум  восемь  узлов,  это  было  в
три-четыре раза больше скорости "Ра",  но встречный ветер тормозил яхту, так
что в лучшем случае,  идя вдоль одной и  той же широты, мы могли встретиться
дня через два.
     Какой-то радиолюбитель  перехватил сообщение, что в  тридцати милях  от
нас  находится торговый пароход,  который может  прийти к  нам на помощь. Но
ребята на "Ра", все,  как один, были за то, чтобы самостоятельно идти дальше
на запад.
     В час ночи Юрий услышал громкий треск  и крикнул, что сломалась рея. Мы
выскочили  на палубу  и растерялись:  парус на месте,  рея исправно  служит.
Только почему-то править стало труднее  прежнего, "Ра"  наотрез отказывалась
слушаться руля. Сменяясь ночью на мостике, рулевые единодушно  отмечали, что
не  помнят  более  тяжелой вахты. И лишь с восходом  солнца мы поняли, в чем
дело. Карло обнаружил, что правит  одним веретеном  без лопасти. Здоровенное
двойное  весло  снова  переломилось,  как  от  удара  исполинской кувалды, а
лопасть навсегда  исчезла  в волнах.  Так вот  что  за  треск  слышал  Юрий!
Выходит, мы понапрасну выбивались из сил, руля круглыми обломками, "Ра" сама
держала курс затопленной кормой.
     Пятнадцатого  июля шторм достиг предельной силы,  и парус не  выдержал.
Нас накренило шквалом так резко,  что обычное судно было бы опрокинуто, и он
с   грохотом  лопнул.  Сверкали  молнии,  лил  дождь.  Осиротевшая  мачта  с
перекладинами  качалась, будто  скелет, в  свете молний. Без паруса на лодке
сразу стало как-то пусто и мертво. И волны словно разом осмелели, как только
мы замедлили ход. Вот уже смыло остатки  камбуза. Вокруг ног Карло расплылся
гоголь-моголь с  известкой: не  выдержал один кувшин.  Но на носу и на левом
борту стояло еще  множество  надежно закупоренных кувшинов с провиантом. Под
мачтой висели колбасы и окорока. Что гоголь-моголь - откуда  ни возьмись, на
палубе  вдруг  появились  "португальские  военные  кораблики",  которые  все
опутали своими  длинными  жгучими  арканчиками. Я наступил  на пузырь, но не
обжегся. А Жорж и  Абдулла  трудились по пояс  в  воде, заменяя перетершиеся
веревки, и арканчики  обмотались у них вокруг  ног. Обоих тут же  обработали
природным средством  по  рецепту  Юрия.  Абдулла  уверял, что  ему вовсе  не
больно. Но ведь у него  на руках были  метки от сигарет,  которые он тушил о
собственную кожу, чтобы показать, что настоящему чадцу боль нипочем.
     Вне каюты было только одно относительно сухое  и безопасное  место, где
мы могли, потеснившись,  посидеть вместе,  когда бушевал  шторм,  - палуба у
самого входа. Здесь амфоры образовали как бы скамейку. Тут же хранились наши
киноленты и самое ценное снаряжение. Утка и обезьяна ютились каждая  в своей
корзине, водруженных поверх нашего личного имущества. А  в каюте  продолжали
буянить  волны. Ящик  за ящиком превращался  в  щепки. К вечеру только  мы с
Абдуллой еще удерживали позиции, все остальные покинули каюту и спали кто на
кухонных  корзинах,  кто на  мачте,  кто на  крыше, которая  прогнулась  уже
настолько, что насилу выдерживала вес двоих-троих человек.
     Из  шестнадцати ящиков, служивших нам  кроватями, оставалось всего три.
Два  принадлежали Абдулле, один  мне. Они уцелели потому, что стояли у левой
стены, но  теперь пришел и их черед. Ящик,  на котором лежали мои ноги,  уже
развалился,  и книги  плавали в  каюте  вперемежку с одеждой, словно  кто-то
задумал приготовить  бумажную  массу. Я  положил ноги  на  крышку от  ящика,
поставленную ребром, а  руками держался  за  крышу и  стены,  чтобы не  дать
опрокинуться ящику под моей спиной,  когда  мокрое месиво скатывалось в нашу
сторону. Чистый гротеск.  Стоя  на коленях у двери, Абдулла прочел  молитву,
потом забрался в свой спальный мешок и уснул.
     Кругом бурлит и  булькает, как у  черта в горле. Моя подушка шлепнулась
прямо в водоворот и поплыла от стены к стене, я словно попал в чрево кита, а
бамбуковая  плетенка  играла  роль  китового  уса,  отцеживающего  добычу  и
пропускающего только воду. Пытаясь поймать подушку, я схватил что-то мягкое.
Рука.   То   ли  резиновая   рука,  то  ли  наполненная  водой  перчатка  из
хирургического набора Юрия. Это просто невыносимо. Я приподнялся  и  погасил
фонарь, тотчас меня окатила дождевая вода  с брезента на крыше, одновременно
доска под ногами упала и  исчезла. Я выбрался на волю  к остальным. Лучше уж
спать  под  дождем  на  подветренном  борту. Один  Абдулла остался  в  нашей
обители, где когда-то было так уютно. Он спал как убитый.
     Задолго до рассвета  16 июля мы опять связались по радио  с "Шенандоа",
долго  и  терпеливо крутили генератор  и прослушивали эфир, наконец услышали
металлический голос радиста. Он передал нам просьбу капитана пускать ракеты,
когда  стемнеет.  Ветер  унялся.  Шторм  прошел  дальше на  запад  и  достиг
островов.  Мы  все были целы-невредимы, не считая  сломанной  ноги  Симбада.
Норман отыскал ракеты с  плота, который мы распилили. Они так  размокли, что
порох  не  хотел  гореть.  На  клочке этикетки  мы прочли: "Хранить в  сухом
месте". И передали  на  "Шенандоа", что  вся надежда на их ракеты. Ни мы, ни
они после шторма не знали точно своих координат, но стирались по возможности
идти встречным курсом по одной широте.
     Радист яхты попросил  нас  не  жалеть  сил,  непрерывно  крутить ручной
генератор и  передавать  свой  позывной.  чтобы  они  могли идти  по  нашему
пеленгу. Правда, ветер совсем стих, а ливень укротил волны, но оба суденышка
были  слишком малы  - не разглядеть друг друга издалека. Длина  яхты была 22
метра, водоизмещение - 80 тонн.
     И мы прилежно крутили, а одновременно обратили внимание,  что  в океане
опять  полно  плавающих комков  мазута.  Да и  вчера  их  было немало. Вода,
захлестывающая лодку, уходила сквозь папирус, а мазут оставался на палубе. Я
собрал  несколько  проб,  чтобы  передать  их  вместе  с  коротким  докладом
норвежскому  представительству в  ООН.  Эта  грязь  преследовала  нас  и  на
востоке, и на западе, и посередине океана.
     Пока  мы  по   очереди  крутили  электрическую  машину,  а  Норман,  не
расставаясь  с наушниками,  вертел  ручки,  Карло  улучил несколько  минут и
приготовил отличную холодную  закуску. Он  попросил его  извинить,  дескать,
камбуз  не  тот,  что  прежде:  во-первых,  все  кастрюли  отстали от лодки,
во-вторых, примус никак не  разжечь, потому  что он лежит на дне морском. Но
если мы не откажемся от  грудинки и египетской икры, то у него найдется нож.
И  мы  могли есть сколько  угодно  "лепешек-мумий", которые  были  одинаково
вкусными как с берберским маслом и медом, так и с наперченным овечьим сыром.
Буря  милостиво обошлась с кувшинами,  защищенными  мягким папирусом. Больше
всего  досталось  деревянным  ящикам. Папирус  и веревки, кувшины и бурдюки,
корзины и  бамбук хорошо  поладили  между собой.  А  вот жесткие  деревянные
конструкции неизменно проигрывали поединок с волнами.
     Под вечер 16 июля установилась тихая  погода, и мы повели наблюдение за
горизонтом с каюты и мачты. Юрий крутил генератор, Норман монотонно кричал в
микрофон наш  позывной, и тут  произошла неожиданная вещь.  Представьте себе
Нормана,   который   сидит  в  дверях   каюты  и  настойчиво  вертит   ручки
радиостанции, и вдруг он говорит странным голосом, глядя куда-то в пустоту:
     - Я вас  вижу,  я  вас вижу, вы нас не видите?  Мы остолбенели,  прошла
секунда, прежде чем до  нас  дошло, что он обращается не к нам, а к  радисту
"Шенандоа".  "Шенандоа!" Мы обернулись -  и  Жорж, который  лежал  на крыше,
пристально глядя в другую сторону, и Карло, который с  кинокамерой на животе
болтался на покосившейся мачте, и все остальные.
     Вот она! На гребнях далеких  валов время от времени  поднималась  белая
крупинка.  Когда  шхуна  приблизилась, мы  увидели,  что ее  страшно  мотает
бортовая качка. Наша потрепанная "Ра" куда спокойнее вела себя на волне. Для
нас и поныне остается непостижимой загадкой, как мы сумели найти друг друга,
но так или  иначе пробил час, и вот мы  вместе качаемся  вверх-вниз,  словно
затеяли перепляс в море  у. островов Вест-Индии. Вокруг "Ра" летала  большая
черная птица. Воду вспороли плавники акул.  Должно быть, они шли за яхтой от
самых островов.
     На яхте и на ладье стрекотали кинокамеры и щелкали фотоаппараты. Что бы
нам  встретиться на сутки  раньше!  Гордый  парус  "Ра" был накануне  спущен
навсегда,  теперь  на  мачте  можно было поднимать  только маленький  клочок
парусины, не  то правое  колено  могло  насквозь  проткнуть отощавший правый
борт.
     С яхты спустили на воду надувную  лодку, и Абдулла страшно обрадовался,
увидев на  веслах человека  с таким же цветом кожи, как у  него.  Он крикнул
что-то  гребцу на  своем  арабском наречии,  потом  по-французски  и  совсем
растерялся,  когда  ему ответили  по-английски. В Америке  Абдулла  встретил
Африку, но Африку, которая успела стать совершенно американской.
     Прежде всего мы  погрузили  на пляшущую  лодчонку  все отснятые пленки.
После этого в несколько заходов сами переправились на яхту и познакомились с
ее экипажем. Простые, славные ребята.
     Изящное суденышко с высоким мостиком  и  узким килем качало так сильно,
что после двух  месяцев на  "Ра" мы с трудом удерживали равновесие на  чисто
выдраенной  палубе.  А  кинооператоры Карло и  Джим,  обменявшись  мнениями,
согласились, что гораздо легче снимать яхту с ладьи, чем наоборот.
     Капитан и его команда были молодые ребята, большинство наняты только на
этот рейс, и все уговаривали нас поскорее переходить с вещами к ним на борт,
чтобы  можно  было, не мешкая, отправляться  в обратный путь. Но контракт об
аренде "Шенандоа"  не  включал такого  условия, а  мы не торопились покидать
"Ра". Яхта доставила нам апельсины, по четыре на брата, и коробку шоколадных
конфет  для  Сантьяго Однако  наскоро  набранная команда  вышла  в море,  не
заметив впопыхах, что провиант состоит преимущественно из пива и минеральной
воды,  поэтому  капитан настаивал на  скорейшем возвращении, пока мы  все не
остались без еды. И пока не нагрянул новый шторм.  Мы попросили одолжить нам
надувную лодку и привезли  с "Ра" окорока, бараньи ноги, колбасы и кувшины с
провизией  и водой. Наших запасов хватило бы всему экипажу папирусной  лодки
по меньшей мере еще на месяц.
     И  яхта  осталась. "Ра" еще держалась на воде, левый борт был в  полном
порядке,  но правый  так потрепало,  что мы  не могли больше  полагаться  на
тяжеленную девятиметровую мачту и  решили срубить ее. Норман поставил легкую
двойную мачту из  двух связанных вверху  пятиметровых весел  и поднял на ней
маленький прямой парус. "Ра" продолжала плавание.
     17  и 18 июля мы переправили на "Шенандоа"  весь  лишний груз и сшивали
связки, укрепляя лодку.  Карло поплыл к  яхте, толкая перед собой срубленную
мачту,   Жорж  трудился  под  днищем  "Ра",  Юрий  поддерживал  сообщение  с
"Шенандоа"  на  хлипкой  резиновой  лодке, остальные бродили  по затопленной
палубе,  таская  веревки  и свои промокшие  вещи,  и тут  мы  все чаще стали
примечать  на  поверхности  моря  плавники  акул,  словно  этакие игрушечные
паруса. Под водой были видны могучие туши, медленно скользившие в прозрачной
синей толще. Ребята на "Шенандоа" занялись рыбной ловлей, вытащили на палубу
двухметровую акулу  с белыми плавниками, потом другую,  поменьше, и угостили
нас нашим рисом с  вкусной  акульей печенью. Но  четырехметровую синюю акулу
рыболовам  не удалось перехитрить,  и она продолжала неутомимо патрулировать
около нас.
     Всем было строго-настрого наказано соблюдать предельную осторожность, и
все же мы с ужасом  увидели, как Жорж выскакивает на притопленный борт "Ра",
преследуемый по  пятам крупной  акулой. Одну  ногу Жоржа  уже давно украшали
следы акульих зубов. Я запретил  ему нырять, пока кругом ходят акулы,  тогда
он ответил, [1]что нам  придется долго ждать,  ведь в глубине под
лодкой  кружит не меньше двадцати  пяти - тридцати  акул...  Было  бы  глупо
рисковать  людьми,  и мы прекратили  ремонт связок. Пусть  уплывают стебли и
пучки папируса, лишь бы средняя часть лодки и левый борт оставались целыми.
     Прогнозы погоды, принимаемое радистом "Шенандоа", внушали  тревогу, и у
капитана  были  уважительные причины  настаивать  на  возвращении в  гавань.
Экипаж  "Ра" единодушно  считал, что в случае шторма вернее всего оставаться
на   борту  нашей  потрепанной  посудины.  Правда,  управлять   лодкой  было
невозможно: рулевые  весла  сломаны,  на  мостике  не  устоишь,  но  папирус
держался  на  воде,  на  нем  вполне можно плыть  на запад,  как на огромном
спасательном буе, пока нас не выбросит на берег.
     "Шенандоа" поддавалась управлению, хотя в шторм вышли из строя  помпы и
один  из двух моторов. Однако капитан и его  команда не сомневались, что при
первом намеке на ураган яхта даст течь или опрокинется, а тогда полый корпус
сразу пойдет ко дну.
     Впервые с тех пор, как мы распилили спасательный плот у берегов Африки,
я устроил, как говорится, военный  совет. И объявил  ребятам, что, по-моему,
пора  прекращать эксперимент. Мы провели на папирусе два месяца, связки  еще
держатся на воде, и пройдено,  не считая всех зигзагов,  6 тысяч километров,
то есть столько же, сколько отделяет Африку от Канады. Значит, доказано, что
папирусная лодка мореходца. Ответ получен. Рисковать жизнью людей ни к чему.
     Бородатые,  обветренные,  с   мозолистыми  руками,  ребята  внимательно
выслушали меня. Я попросил каждого высказаться.
     - По-моему,  надо идти дальше на "Pa", - сказал  Норман. -  Провианта и
воды у  нас достаточно. Можно сделать для сна площадку из корзин и сломанных
досок.  Конечно, нелегко придется, но  через неделю мы  подойдем к  островам
даже с тем клочком паруса, который у нас сейчас стоит.
     - Я согласен с  Норманом,  -  подхватил  Сантьяго.  -  Если  мы  сейчас
сдадимся,  никого  не убедишь,  что опытные  водители папирусных лодок могли
дойти до  Америки.  Даже  среди  этнологов  найдется  немало таких,  которые
скажут,  что  главное не  пройденные  нами  тысячи  километров, а оставшийся
маленький отрезок.  Пусть останется  всего один дневной переход, и то за это
будут цепляться. Мы должны полностью пройти весь путь от берег