нке, тоже  была  маска
на лице, а  тело обмотано красными бинтами. Истлевшие остатки бинтов  лежали
на  костях,  когда вскрыли саркофаг, но в  климате  дождевого  леса  никакое
бальзамирование не могло спасти бренную плоть.
     Нет ничего неожиданного в том,  что мексиканского священного  правителя
запеленали  в  красную  ткань и саркофаг изнутри выкрасили красной  краской.
Красный цвет был в Мексике символическим и  священным. А в  Перу специальные
экспедиции на бальсовых  плотах и камышовых лодках ходили вдоль побережья на
север  за  красными   ракушками,  подобно   тому,  как  финикийцы  снаряжали
экспедиции и  даже основали колонии на атлантическом побережье Африки, чтобы
удовлетворить свое фанатическое пристрастие  к красной краске, добываемой из
морской пурпурной улитки.
     Жители  Мексики и Перу  завели множество  обычаев,  неизвестных  другим
индейцам,  в том числе  очень своеобразные. Они  придумали делать  мальчикам
обрезание, как этого требовала религия некоторых древних народов Малой Азии.
Они  решили,  что солнечные  жрецы, не имеющие своей бороды,  должны  носить
накладную, как  это было принято в Египте. Сколько на небе звезд, однако они
ждали,  когда над горизонтом  появится  созвездие Плеяд, чтобы  приступить к
ежегодным сельскохозяйственным работам. Врачи  в  Мексике, особенно  в Перу,
делали  операции  на черепе,  как  для лечения  переломов, так  и в связи  с
религиозными ритуалами. Ко времени прихода в Америку испанцев это сложнейшее
искусство за пределами Нового Света было  распространено лишь в ограниченной
области от Месопотамии до Марокко и Канарских островов.
     Не  так  уж  резко   отличался  и  их  повседневный  быт,  несмотря  на
расстояние, отделяющее Средиземное море  от Мексиканского  залива.  Семейная
жизнь  и  общественный  строй  государств  жреческой диктатуры были в основе
-сходны, предметы обихода различались главным образом в деталях. В Мексике и
Перу развивалось  террасное земледелие средиземноморского типа с применением
акведуков,   искусственного   орошения   и   животных   удобрений,   и  даже
изоляционисты  отмечают  удивительное  сходство  мотыг,  корзин,   серпов  и
топоров. Тут  и там  рыбаки вязали одинаковые сети с грузилами и поплавками,
плели   такие  же  верши,  делали  похожие  лески  и   крючки,  пользовались
одинаковыми лодками. Тут и там у  музыкантов, были барабаны, обтянутые кожей
с  обеих  сторон, трубы  с  мундштуком,  флейты, в  том  числе  флейта Пана,
кларнеты  и  всевозможные  бубенчики. Сами изоляционисты  подчеркивали такие
параллели, как состав и  организация войска, употребление матерчатых палаток
в походе, обычай изображать на  щитах узор,  указывающий на принадлежность к
тому или  иному  отряду,  писали  и  про  -тот  факт, что праща,  незнакомая
индейцам,  пересекшим  Берингов  пролив, но  характерная  для древних воинов
Малой  Азии, ВДРУГ  появляется как  один из  главных  видов  оружия  во всей
области доинкской культуры.
     Как  диффузионисты,  так  и  изоляционисты  говорят  о  явном  сходстве
набедренных повязок,  мужских плащей, женских  тог с  поясом  и застежкой на
плече,  сандалий, из кожи и веревки.  Похожи броши,  металлические  зеркала,
пинцеты, гребни, способы татуировки; опахала,  зонты и паланкины для знатных
лиц; деревянные подголовники; безмены и равноплечие  весы; игральные кости и
шашки; ходули и юла. Бездна параллелей в узорах и мотивах искусства...
     Словом, не так велико отличие между тем,  что создали народы Малой Азии
и Египта, когда  в Европе еще царило варварство, и тем, что застали испанцы,
когда через несколько тысяч лет пришли в  Америку. Пришли под знаком креста,
чтобы принести новую религию  из Малой Азии индейцам, которые жили на другом
конце океанского течения и поклонялись Солнцу.
     Обо  всем  этом  мы  размышляли   и  беседовали  в  океане,  пока  наша
собственная  папирусная  лодка все ближе  подходила к  тропической  Америке,
влекомая  как раз тем же течением. Лодка, которая, быть может, являла  собой
одну из самых примечательных параллелей.
     Корма оседала  все  глубже и глубже  - наша  ахиллесова пята. Ребята из
Центральной Африки поначалу вовсе не хотели делать  ахтерштевня в отличие от
древних жителей  Египта и Месопотамии. Они не привыкли так строить, их никто
этому не учил. А индейцы Перу привыкли, там приемы вязки лодок переходили от
отца  к сыну в неизменном виде с той  далекой поры, когда древнейшие гончары
страны  запечатлевали на  своих изделиях первые серповидные камышовые лодки.
Озеро  Титикака в Южной Америке -  единственное место в мире,  где камышовые
лодки  по-прежнему оснащают парусом, и ведь что  удивительно: в  этой  части
Южной  Америки парус  ставили  на такой же двойной  мачте, какую мы видим  в
Древнем Египте.  И  только на озере Титикака  по сей  день вяжут  большие  и
крепкие камышовые  лодки так, что нос и  корма загнуты  вверх, причем  вязка
сплошная,  веревки  охватывают  весь  корпус,  как это  показано на  древних
фресках в египетских гробницах.
     Наши чадские друзья связали вместе снопы  папируса в  несколько  слоев,
цепляя  множество  коротких веревок одна за  другую,  и хотя нам  под  конец
удалось все-таки убедить их надставить  высокий  ахтерштевень,  соответствие
египетским   фрескам  было  лишь   внешним.  Великие  цивилизации  древности
распространились морским путем вдоль берега Средиземного моря до Марокко,  а
вот  проникнуть  в  глубь  материка, до Чада, оказалось труднее. И  теперь я
впервые  задумался,  не сбила ли меня с толку  карта  мира. Я вывез лодочных
мастеров из Чада, потому  что в Старом Свете лучше их не  нашлось.  Но  если
культуры  по обе  стороны Атлантики  восходят к  общему корню? Тогда индейцы
озера  Титикака, где находился самый  древний и важный доинкский  культурный
центр,  могли   унаследовать   искусство  строительства   лодок  от  жителей
Средиземноморья  по  более прямой линии, чем жители  глухих дебрей Африки  -
будума.    Вспомнилось   утверждение    изоляционистов,    что    внутреннее
Средиземноморье  отделено  от Перу  неодолимым расстоянием.  Кажется,  и мне
заморочило голову  это  утверждение?  Кажется,  мы все забыли,  что  испанец
Франсиско  Писарро без  крыльев,  без дорог,  без рельсов  прошел с  отрядом
обыкновенных людей  от Средиземного моря до Перу так  же быстро, как Эрнандо
Кортес  достиг мексиканского  нагорья?  На глазах  одного  поколения испанцы
покорили  огромную  область  от  Мексики  до  Перу. Есть  ли  у  нас причины
отвергать  возможность  того,  что и  прежде  пришельцы  могли так же  легко
пересечь Панамский перешеек и дойти до Перу? Испанцы сперва открыли острова,
окаймляющие  Мексиканский  залив,   однако  главные  поселения   они  начали
учреждать только после того, как проникли в Мексику и Перу.
     Семь представителей  семи  наций  собрались на одной папирусной лодке -
для чего?  Чтобы  показать, как сходны люди,  независимо  от того,  где  они
родились. Так почему мы не хотим уразуметь, что это сходство существовало во
все  времена,  еще  и тогда, когда  древние египтяне  сочиняли свои любовные
песни, ассирийцы совершенствовали свои боевые колесницы, финикийцы создавали
основы нашего письма  и сражались с парусами и веслами на просторах  соленых
морей.
     Когда  завершилась первая  неделя июля, я начал потихоньку тревожиться.
Хоть  бы судно  с  кинооператором вышло  вовремя,  пока эти  дождевые  тучи,
которые  много дней  нас преследуют, не собрались  вместе  и не  задали  нам
настоящую трепку.  В области,  куда  мы  вошли, надвигался  сезон  ураганов.
Ребята относились к этому совершенно спокойно.
     Восьмого июля ветер усилился, и  море разгулялось так, словно где-то за
горизонтом бушевал изрядный шторм. Могучие волны обрушивались на нашу жалкую
корму, они теперь захлестывали даже мостик, который стоял на высоких столбах
за каютой. В ту ночь нам крепко досталось. Тьма кромешная, ветер воет, всюду
булькает,  плещется,  бурлит,  ревет, рокочет вода. Наши рундуки  колыхались
вверх-вниз вместе с нами. Тем  из нас, кто лежал у  правого борта,  пришлось
вынимать  свои вещи из  ящиков,  наполовину  залитых водой,  и класть  их  в
рундуки соседей: у них было все-таки меньше воды.
     Каждые несколько секунд волна ударяла в заднюю стенку каюты, которую мы
закрыли  брезентом, она содрогалась,  и вода сочилась из всех щелей,  а то и
целая  струя голову окатит.  Большинство из нас привыкло к этим нескончаемым
залпам, один Сантьяго пользовался  снотворным, но  иногда особенно  резкий и
зловещий звук заставлял всех нас выскакивать из  спальных мешков.  Это парус
вывернулся и затеял потасовку с мачтой, и вот уже мы опять сообща  сражаемся
с еле видимым в тусклом свете фонаря великаном, спотыкаясь и разбивая пальцы
ног о кувшины Сантьяго и все более густую сеть растяжек Карло.
     На  другой  день  около  шести утра, когда я стоял на  мостике  и двумя
рулевыми веслами, одно из которых было наглухо закреплено, держал лодку так,
чтобы  принимать  ветер  с   правого  угла  кормы,  море  вдруг  вздыбилось.
Поверхность  океана медленно поднялась мне  до пояса,  и  каюта передо  мной
тихо, без единого всплеска, скрылась под водой. В следующую минуту всю лодку
ударило  в дрожь,  и она накренилась к ветру, да  так сильно,  что  я обеими
руками  ухватился за  весло,  чтобы не  скатиться вместе с  водой  за  борт.
Сейчас... сейчас тяжеленная  мачта раздергает папирус на  клочки и  рухнет в
море. Но "Ра"  только сбросила воду с палубы и сразу выровнялась, правда, не
до конца, и с того дня вахтенный  стоял на покривившемся мостике, наполовину
согнув левое колено.
     Теперь  нам  во время  купания в нашей ванне  приходилось  страховаться
веревкой, чтобы нас не смыло с покатой, будто пляж, кормы. Волны прорывались
вперед с обеих  сторон  каюты, поэтому на подветренном борту  мы  не  доходя
двери поставили  поперек  плотину  из пустых  корзин  и  канатов,  накрыв их
запасным парусом, в котором пока не нуждались. Всюду  лежали мертвые летучие
рыбы.  Хотя  корма сильно  тормозила и плохо управляемая "Ра" все время  шла
зигзагами, сильный ветер  за день приблизил нас к Америке еще на  63 морских
мили,  то  есть на  116 километров. Это всего на 30  - 40 километров  меньше
средней скорости  древних  папирусных  судов,  о которых  говорил  хранитель
папирусов Эратосфен.  Опять нас  навестили  белохвостые  фаэтоны;  на  юге и
юго-западе от нас лежали за горизонтом Бразилия и Гайана. Настроение у ребят
было  отменное.  Норман  связался с Крисом в  Осло, и  тот  подтвердил,  что
помогает Ивон подыскать в Нью-Йорке кинооператора, который мог бы  выйти нам
навстречу из Вест-Индии.
     Девятого июля, не  успели  мы  обнаружить, что  волна,  которая накрыла
каюту, кроме того,  наполнила водой бочку, где лежало почти  100 килограммов
солонины (мясо после этого сгнило),  как пришел  потрясенный,  весь  бледный
Жорж и  сообщил новость похуже: веревки, крепившие крайнюю связку папируса с
наветренной стороны, перетерло ерзающим взад-вперед  под ударами волн  полом
каюты. Одним прыжком мы  с Абдуллой  очутились  на  правом  борту. И увидели
такое, чего  мне  никогда не  забыть. За  каютой вся  лодка разошлась вдоль.
Правая бортовая связка, на которую опиралось одно колено мачты, то отходила,
то опять прижималась к корпусу,  уцелели только веревки на носу и на  корме.
Вот опять волна отвела ее в сторону, и мы глядим прямо в прозрачную синеву у
наших ног. Никогда Атлантический океан  не  казался мне  таким  прозрачным и
глубоким, как в этой щели, рассекшей наш папирусный  мирок. Если черная кожа
бледнеет, то Абдулла побледнел. Ровным голосом стоика он бесстрастно сказал,
что  это  конец.  Веревки  перетерлись.  Цепь  разомкнута. Теперь вся  вязка
постепенно разойдется,  через  два-три  часа  стебли  расплывутся  в  разные
стороны.
     Абдулла.  Абдулла  сдался.  Да и мы  с Жоржем  стояли,  как оглушенные,
переводя  взгляд  с мерно  открывающейся  и закрывающейся  щели на связанную
вверху мачту. Если бы ее колена не прижимали друг к Другу отставшую связку и
корпус, давно бы перетерлись веревки на носу и на корме. Вдруг я увидел, что
рядом со мной стоит Норман, взгляд его выражал внутреннюю решимость.
     -  Не сдаваться, ребята,  -  глухо  произнес  он.  В  следующую  минуту
закипела  работа.  Карло  и  Сантьяго  притащили  самые  толстые  веревки  и
принялись нарезать концы. Жорж прыгнул с тросом в воду и проплыл под "Ра" от
одного борта  до другого. Мы  с  Норманом ползали  по  палубе  и осматривали
лопнувшие найтовы, чтобы установить, далеко ли распустилось наше вязание. За
кормой пучками и поодиночке плавали  стебли папируса.  Вооружившись молотом,
Абдулла  бил  по  нашей  могучей швейной  игле,  роль  которой  играл тонкий
железный лом с ушком внизу для  восьмимиллиметрового линя. Мы задумали сшить
этой иглой наш бумажный кораблик. Юрий час за часом нес один тяжелую рулевую
вахту.
     Сперва Жорж четыре раза проплыл под лодкой от  борта  до борта с  самым
нашим  толстым тросом; концы троса мы  связали на палубе, скрепив  им корпус
лодки,  словно бочку обручами,  чтобы  мачта не разошлась вверху. Потом Жорж
стал  нырять  под связки  туда, где Абдулла просовывал иглу  с  веревкой. Он
выдергивал веревку из  ушка  и вдевал  ее снова, как только Абдулла протыкал
лодку, иглой в другом месте. Нам удалось кое-как зашить
     злополучную  прореху" но мы  успели потерять  немало папируса  и больше
прежнего кренились в  наветренную сторону. Двойная мачта перекосилась, и все
же "Ра" шла так быстро, что Жорж  не отставал только благодаря страховочному
концу. Страшно было подумать,  что лом может попасть ему в голову, и мы были
счастливы, когда наконец вытащили его на палубу в последний раз.
     Карло просил не корить его за скверный обед, но  что поделаешь,  если в
кухонный  ящик все  время залетают брызги и  гасят плиту. На  закате  кто-то
увидел  за кормой  прыгающую  на  гребнях корзину из нашего  груза.  Пока не
стемнело, мы еще раз проверили пришитую связку, которая составляла почти всю
палубу с  наветренной  стороны  каюты.  Она отвратительно болталась,  дергая
тонкий линь, к  тому  же так размокла  и отощала,  что  по  правому борту мы
проходили мимо каюты по пояс в воде.
     И вот снова ночь.  Засыпая, я различил во  мраке белки глаз, качающиеся
вверх-вниз  у  выхода. Это Абдулла молился  аллаху под скрип и треск лодки и
плеск вездесущей воды. Норману передали по  радио, что судно, с которым Ивон
ведет переговоры, возможно, встретит нас через четыре-пять дней.
     Десятого  июля  мы  встретили  восход совсем  невыспавшиеся:  всю  ночь
рундуки, на которых  мы  лежали,  лихо раскачивались  вразнобой.  Норман  не
поладил  со своими строптивыми ящиками и лег в ногах товарищей. Первым делом
мы решили потуже затянуть четыре  троса,  которыми накануне схватили поперек
все связки, потом добавили пятый найтов там, где стояли мачты,  чтобы  им не
вздумалось выполнить шпагат.  И весь  день  продолжали сшивать лодку длинной
иглой, протыкая папирус насквозь сверху вниз.
     В  этот день Норман  принял сообщение, что на острове Мартиника ожидают
прибытия двух  американских  кинооператоров, и туда за  ними идет  небольшая
моторная  яхта  "Шенандоа".  А  итальянское  телевидение  передало,  что  мы
потерпели  аварию  и  перешли на спасательный плот.  Мы вспомнили  с мрачным
юмором, как распилили наш плот на куски. Никто не сокрушался о нем. Никто не
стал бы переходить на него. У нас  еще было  вдоволь папируса. Высокие волны
обрушивались  на  палубу,  Карло  возгласом  отчаяния проводил  свои  лучшие
кастрюли, смытые за борт, и тут Жорж вынырнул из каскадов с каким-то красным
предметом, который он успел поймать в последнюю минуту.
     - Он еще нужен или можно его выбросить в море?
     Маленький  огнетушитель. А  ведь  в самом  деле,  было время, когда  на
правом  борту курить воспрещалось. Под дружный смех огнетушитель  полетел за
борт, даже Сафи,  вися на вантах, оскалила  зубы и издала какие-то  горловые
звуки, - мол, и у меня есть чувство юмора.
     Одиннадцатого  июля  складки  на море немного разгладились,  но и самые
миролюбивые  волны подминали  под себя  корму и правый борт. Во  время  моей
вечерней вахты впервые за много дней выглянули звезды, в том числе Полярная,
и я быстро определил носометром, что мы находимся на 15° северной широты.
     Среди ночи  мощные  волны  с правого  борта  с такой  силой  ударили  в
плетеную  стену каюты, что она не смогла сдержать их натиск и один из ящиков
Нормана разлетелся  в  щенки.  Его давно опорожнили, остались только  доски,
обломки которых теперь закружило водоворотом в каюте. Правый борт с пришитой
нами связкой скрипел как-то особенно жутко, и за всем шумом никто не услышал
тревожных  криков Сафи, когда очередная  волна сорвала со стены  чемодан,  в
котором она спала.  Несколько минут она плавала в нем, обгоняя  щепки, потом
каким-то чудом ухитрилась сама открыть  крышку.  Сантьяго  проснулся оттого,
что насквозь мокрая Сафи визжала ему в ухо, просясь в спальный мешок.
     Двенадцатого  июля  к  нам опять  явился пернатый  гость с материка. По
радио  сообщили,  что яхта задерживается, так как два члена команды сбежали,
как только "Шенандоа" пришла на Мартинику.
     Полным сюрпризом было для нас появление какой-то старой калоши, которая
вынырнула  из-за горизонта  на  юге  и  пошла зигзагами  к  нам.  Сперва  мы
подумали,  что  это  какие-нибудь  авантюристы  на  самодельной посудине, но
сблизившись, увидели латаную-перелатаную, старую рыбацкую шхуну с китайскими
иероглифами на  бортах.  На всех снастях сушилась  рыба, а  команда, облепив
фальшборт, безмолвно  разглядывала  нас.  "Нои  Юнь Ю"  проползала  мимо нас
метрах в двухстах,  и мы смотрели  друг на  друга с  взаимным  содроганием и
состраданием,   щелкая   фотоаппаратами.   Китайцы   помахали   нам   как-то
снисходительно, без особого восторга. Было очевидно, что  они принимают "Ра"
за какую-нибудь жангаду или бальсовый  плот,  вышедший на рыбный промысел  с
берегов Бразилии, и потрясены  тем, как это люди в наши дни плавают на таких
рыдванах. Поднятая  шхуной волна перекатилась через корму  "Ра", "Нои Юнь Ю"
не  спеша прошлепала  дальше, и мы снова остались одни в океане. Опять пошел
дождь. Ветер прибавил, волны тоже, всюду плескалась вода.
     Когда  из-за выцветших мокрых туч начала расползаться по небу ночь,  мы
заметили  на   восточном  горизонте  грозовые   облака,  похожие  на  головы
взбешенных черных быков. Рокоча громовыми  раскатами,  они ринулись вдогонку
за  нами. Мы  приготовились  встретить  шторм,  он уже  давал  о  себе знать
вспышками молний и все более сильными порывами ветра. Рискуя потерять парус,
мы  решили  все-таки не убирать  его. Остались какие-то  дни, лучше  уж идти
быстрее.  "Ра" вздрагивала от могучих  порывов  ветра.  Море встало на дыбы.
Египетский  парус наполнился до предела,  и  мы  неслись через гребни, точно
верхом на диком звере. Нас окружала буйная, варварская красота.  Черные валы
покрылись белыми пятнами, потом полосами, они кипели и бурлили, поливая  нас
сильнее, чем дождь с неба. Ветер сплющивал гребни, и "Ра" развила такой ход,
что настигающие нас сзади волны частенько  промахивались. Зато  те,  которые
все-таки накрывали нас, делали  это так основательно,  что от удара до удара
мы успевали вздремнуть всего на несколько секунд.
     Опасности  подстерегали нас на каждом шагу,  так что  надо было надежно
крепить страховочный конец  за  стену или папирус. Тяжелые каскады  с  ревом
разбивались  о  плетеную крышу,  и  она  все  сильнее прогибалась, становясь
похожей на седло. Сантьяго смыло за борт  вместе со страховочным концом,  но
он успел ухватиться за угол паруса. Иногда "Ра" кренилась так сильно, что мы
бросались к  вантам вздыбившегося борта  и повисали на них, чтобы не дать ей
опрокинуться. Один из кухонных ящиков