ал   нас  коварными   порывами   то   с   норд-веста,  то   с
вест-норд-веста, и я следил за мигающим на берегу маяком, пока  он не пропал
из виду. Тьма кромешная, штурман лежит в жару, и я не решался сомкнуть глаз,
потому  что у  нас  оставался  только один  способ определять  расстояние до
берега - высматривать огни во мраке. Каждый пароход, который появлялся прямо
по курсу или с левого борта,  заставлял  сердце  учащенно  биться: что это -
свет окон на  берегу,  нас  уже  несет на камни,  или  всего-навсего  другие
странники  морские?  И только когда различишь красные или зеленые габаритные
огни, душа становится на  место,  особенно после  того,  как убедишься,  что
пароход пройдет стороной. Чем просторней кругом, тем спокойней.
     Но  вот  небо  на востоке  зарумянилось,  земли  не видно,  и  я  пошел
поднимать Юрия на вахту, хотя на  мостике ему сейчас  нечего было делать. Он
вышел,  улыбаясь и  поеживаясь от утреннего  холодка, одетый так, что хоть в
Антарктику, сел  этаким медведем  у  входа в  каюту  и набил себе трубку,  а
остальная  шестерка  уютно   устроилась  в   спальных  мешках,   предоставив
папирусным  связкам  плыть по собственному  разумению. Вероятно, не только я
после двадцати четырех часов предельного напряжения  был  настолько измотан,
что  сразу уснул,  не  успев  оценить по  достоинству  ершистый  нрав  нашей
плетеной  каюты, которая изо  всех сил старалась перескрипеть, перекряхтеть,
перетрещать и перевизжать папирус.
     Первые сутки на борту "Ра" были позади.


Глава 8
     Вдоль берегов Африки до мыса Юби.
     На птичьем гнезде - в океан.

     Кукареку!  Пахнет свежим сеном.  Я  в деревне. Да  нет, какая деревня -
меня куда-то  несут на  качающихся носилках.  Я очнулся  в спальном мешке  и
услышал, как подо мной булькает вода и прямо в ухо шипят волны.  Ну конечно.
Я  на лодке.  Я открыл  глаза  и  сквозь щелеватую бамбуковую  стенку увидел
свинцовые  океанские  валы.  Да  ведь я  на "Ра"!  А  сеном пахнет  от наших
матрасов, набитых марокканской травой.
     Кукареку! Опять, это уже не сон, и я метнулся на четвереньках к выходу,
проверить -  не  иначе,  рядом  берег, сейчас  мы в него  врежемся.  Сколько
хватало глаз, были видны только курчавые гребни воли; но вид вперед заслонял
изогнутый луком бордовый парус,  который увлекал нас по волнам. Из-за паруса
доносилось  сквозь  плеск  воды  неистовое  кудахтанье, а  вот  опять  петух
прокукарекал. Все правильно, это наш собственный птичник на носу. Облегченно
вздохнув, я в одних  трусах вылез из каюты.  Ну и  холодина. Юрий  сидел  на
мостике закутанный, как эскимос, и что-то писал.
     Видимо, мы ушли далеко в море: дул леденящий  северный ветер,  бурлящие
гребни вздымались на высоту  3 - 4 метров, и даже  с верхушки мачты, в какую
сторону ни посмотри, был виден только зубчатый стык между океаном и небом.
     - Где мы находимся? - спросил Юрий.
     -  Здесь, -  ответил  я и поглядел  на  распростертое  тело в  каюте, в
котором вирусы-микробы яростно отбивались от пилюль.
     Один штурман умел пользоваться секстантом.  Я умел только дрейфовать на
плотах.  Черт его  знает, где мы находимся. И  вообще,  сейчас важнее  всего
надеть свитер и штормовку.
     Из  тесного  прохода между парусом  и передней стенкой  каюты, заглушая
плеск  волн  и  разноголосый  скрип,  вдруг донесся развеселый свист.  Из-за
бамбуковой плетенки выглянуло бородатое румяное лицо Карло.
     -  Кушать  подано! Горячий чай каркаде а ля  Нефертити и  Тутанхамоновы
лепешки с медом!
     Проснулся  Абдулла  и  растормошил  своего африканского  соседа  Жоржа.
Голодная  команда окружила  Карло, он накрыл на крыше курятника, и мы заняли
места, кто на  кувшине,  кто на мешке с картофелем, кто на бурдюке  с водой.
Ничего, наведем  порядок на  палубе и устроимся поуютнее, только бы наладить
сперва эти рулевые весла.
     - Где мы находимся? - спросил Жорж.
     -  Здесь, - откликнулся Юрий, идя  к больным с двумя кружками  горячего
каркаде.
     -  Африка все  еще там,  - добавил я, очерчивая взмахом  руки  горизонт
слева. - Будут еще вопросы?
     - Да, - сказал Жорж. - Интересно, как эти мужики в древности определяли
в море свое место без секстанта и компаса?
     - Восток и запад они могли найти по солнцу, - объяснил Карло, - а север
и юг - по Полярной звезде и Южному кресту.
     -  А  широту  они могли определить по углу между  горизонтом и Полярной
звездой, - добавил я. - На Северном полюсе он равен девяноста градусам, а на
экваторе Полярная звезда стоит над самым горизонтом. На шестидесятом градусе
северной  широты  угол  между  ней  и горизонтом  -  шестьдесят градусов, на
тридцать втором - тридцать два. Увидел Полярную звезду - можешь прямо по ней
узнать свою  широту.  Долготу  финикийцы,  полинезийцы и викинги  определяли
приблизительно,  исходя из скорости  и пройденного  пути,  но  тут невидимое
течение всегда вносило элемент неопределенности,  когда  берег скрывался  из
виду.
     У   себя   в  Каире   Жорж   видел  в  музее   приборы,  которыми   его
соотечественники  много  тысяч лет назад  измеряли  угол небесных  тел, и он
знал,  какую роль играли  Солнце  и Полярная  звезда в  их астрологических и
архитектурных  вычислениях. По Солнцу, Луне и наиболее известным  созвездиям
всегда можно узнать, куда нас несет. К тому же я решил смастерить самоделку,
которой можно определять широту без современных навигационных инструментов.
     Красный египетский каркаде, похожий на горячий вишневый морс, освежал и
бодрил. Рассыпчатые египетские  лепешки  напоминали плоские сдобы; с  медом,
без меда -
     мы в жизни не ели лучшего провианта. Перед началом
     нового трудового дня мы зашли в каюту пожелать скорейшей поправки нашим
прихворнувшим товарищам. Норману было очень худо,  однако ни он, ни Сантьяго
не вешали  носа.  Для  Сантьяго  все  осложнялось  тем,  что из-за влажности
воздуха  на "Ра",  где считанные  сантиметры отделяли  нас от воды,  одежда,
спальные  мешки и  одеяла постоянно были липкими и  солеными. Он  страдал от
потертостей, и малейшее движение причиняло острую боль. В общем, эта  двойка
задала работу Юрию. И уж наверно им,  обреченным на безделье,  несладко было
лежать и слушать грохот и  душераздирающий визг  и треск, которым отзывались
папирусные  связки, когда очередной  могучий  вал  заставлял  их  сгибаться,
извиваться и дергать многочисленные веревки. Порой казалось, что под ящиками
Нормана кто-то одновременно разрывает в клочья сто тысяч воскресных выпусков
"Нью-Йорк Таймс".
     На  плетеном  полу  каюты  стояло шестнадцать деревянных  ящиков  -  на
каждого члена экипажа по два, да еще в двух ящиках хранилась радиоаппаратура
и навигационные  инструменты.  Папирус изгибался на  волнах,  как  банановая
кожура,  упругий пол повторял движения связок,  и такие же кривые выписывали
ящики,  сенные матрасы и спина с ягодицами или же  плечо  и бедро, смотря по
тому, какую позу вы  изберете. Так и кажется, что  лежишь на  спине морского
змея.
     Да  и  снаружи колебания палубы "Ра" были не менее  заметны. Смотришь с
кормы вперед и видишь, как желтый фальшборт выгибается согласно с волнами, а
если  вытянуться  так,  чтобы  разглядеть  за  парусом  высокий  заостренный
форштевень, видно,  что  и он то мерно поднимается вверх  вместе  с  носовой
палубой, как будто хочет обозреть  даль над гребнями, то снова опускается, и
только самая верхушка торчит  над курятником.  Наша "Ра"  напоминала морское
чудовище, которое плывет, шумно дыша и извиваясь всем своим могучим телом, и
шипит, кряхтит, скрежещет, словно хочет  криком разогнать все рифы и барьеры
на своем пути.
     Но всего чуднее было смотреть на двуногую мачту с большим парусом - как
будто  огромный  спинной  плавник  двигался  взад-вперед,  послушный  мощным
мускулам "Ра". То больше  метра отделяет  ее от каюты, перед  которой  Карло
сложил кухонные  ящики, то просвет сузится настолько, что поглядывай, как бы
тебе не прищемило ступню полом каюты или мачтовой пятой; ведь мачта, каюта и
мостик были  привязаны  к гибкой палубе веревками и качались независимо друг
от друга. А  без этого мы и  одних суток не продержались бы на воде. Если бы
мы  не  выполнили в точности все  древние  правила, если  бы скрепили мостик
гвоздями, сколотили каюту из досок или  привязали мачту  к папирусу стальным
тросом вместо веревок,  нас распилили бы, разбили, разорвали в клочья первые
же океанские волны.  Именно гибкость, податливость  всех суставов  не давала
океану по-настоящему ухватиться за мягкие стебли папируса  и сломать  их.  И
все  же  в  первый  день  я  слегка  оторопел,  когда  наш  столяр  Абдулла,
вооружившись  метром, показал,  как  настил  мостика  то  отходит  от  каюты
сантиметров на двадцать, то  прижимается к ней так плотно, что  можно  и без
пальца остаться.  Словом, пока не  освоился, лучше  быть начеку и  глядеть в
оба. Но что станется с нашим бумажным  корабликом через  неделю-другую, если
он уже на второй день проявляет такую расхлябанность на волне?
     По опыту "Кон-Тики"  я  еще до  старта знал, что самое опасное  -  если
кто-нибудь упадет за  борт.  Мы не  сможем  повернуть и возвращаться  против
ветра;  во всяком  случае  пока что наш скудный  опыт  исключает возможность
такого маневра. И даже очень хороший пловец не догонит нас, борясь с волной.
Между  стояками  мостика на  корме была привязана пенопластовая спасательная
лодка на  шесть человек,  но она  предназначалась  для аварийных случаев, и,
чтобы  спустить ее  на  воду, надо  было сперва разломать мостик, для  этого
рядом висел топор. К тому же  и этот квадратный плотик не догонит  "Ра",  мы
будем  дрейфовать  порознь.  Отсюда  правило номер один: держись  на  борту.
Никуда  не  ходить  без  страховочного  конца.  Карло  Маури  каждому  выдал
двухметровую  веревку  с  крюком,  какими пользуются  альпинисты,  чтобы  не
свалиться  в  пропасть,  и  за пределами  каюты мы  всегда  передвигались  с
веревкой  вокруг  пояса, цепляясь  крюком когда  за найтовы, когда за ванты,
когда за остов мостика.
     Не боясь стать смешным,  я упорно настаивал  на том, чтобы это  правило
выполнялось в любую погоду,  и  напоминал,  как Герман Ватсингер очутился за
бортом  "Кон-Тики"  и  в  последнюю минуту  был  спасен  Кнютом  Хаугландом.
Аквалангист  Жорж  и  житель  Центральной  Африки  Абдулла  никак  не  могли
уразуметь, что страховаться  надо  всегда,  а  не только когда  один  несешь
ночную вахту или висишь на кормовой поперечине, занятый сугубо личным делом.
В конце концов Жорж понял, как это важно для меня, и покорился, но Абдуллу я
и на второй день  застал стоящим без  страховки на  бортовой связке. Стоит и
поет, а веревка болтается сзади, как хвост.
     - Абдулла,  - сказал я,  - это море больше всей Африки и  в  тысячу раз
глубже озера Чад, где Жорж может нырнуть и достать дно.
     - Ух ты, - восхищенно произнес Абдулла.
     - И здесь полно рыб, которые едят людей, они больше крокодила и плавают
вдвое быстрее.
     - Ух ты, - смышленый Абдулла всегда был рад узнать что-то новое.
     - Как ты не понимаешь: если ты упадешь в море, то утонешь, тебя сожрут,
ты никогда не увидишь Америки!
     Лицо  Абдуллы  озарилось  широкой  покровительственной  улыбкой,  и  он
ласково положил мне на плечо свою ручищу.
     -  Это ты не понимаешь,  - сказал  он.  - Погляди-ка! Он завернул  край
толстого  свитера,  обнажая  плотно набитый  черный  живот.  Поперек  живота
тянулась веревочка, с нее сзади свисали на крестец четыре кожаных мешочка.
     - С  этим мне ничего не страшно, - заверил он меня. Кожаные мешочки ему
дал отец,  а наполнял их  один чадский шаман.  Судя  по тому, что я видел на
рынке в Боле, в мешочках лежали когти  леопарда, крашеные камушки, семена  и
засушенные   растения.  Абдулла  с  таинственным  видом  опустил   свитер  и
победоносно  кивнул.  Теперь  я спокоен? С Абдуллой никогда ничего  не может
случиться. Но чтобы порадовать меня, он тоже обещал страховаться.
     В  первое же утро Абдулла испытал серьезное потрясение:  он прибежал ко
мне и сообщил,  что  в  воду попала соль. Вся  вода соленая.  Как это  могло
получиться? Я не на шутку встревожился. Из каких кувшинов он пил?
     - Да нет, не в кувшинах, там! - Абдулла показал на море.
     До сих пор он не подозревал, что море соленое. И когда я  объяснил ему,
что мы всю  дорогу  от  Африки до Америки  будем идти  по соленой  воде,  он
недоверчиво осведомился, как  же могло попасть  в море  столько  драгоценной
соли. Мое  геологическое пояснение совсем убило  его. Ведь Сантьяго говорил,
что воду надо беречь, каждому тратить в день не больше литра, но ему нужно в
пять раз  больше, он должен мыть руки,  ноги, голову и  лицо перед  тем, как
молиться аллаху, а молиться положено пять раз в день.
     - Для омовения можешь пользоваться морской водой, - сказал я.
     Но Абдулла уперся. Его  вера  требует использовать  для омовения чистую
воду. А эта с солью.
     Не успели мы  разрешить соляную проблему, как на Абдуллу обрушилась еще
одна  напасть. Жорж извлек сонную Сафи  из картона, где она ночевала,  и  от
радости  обезьянка  напрудила  на  матрас Абдуллы.  Увидев  лужицу,  бедняга
окончательно  пал  духом.  Это обезьяна  сделала?  Правоверный,  чью  одежду
осквернила собака или обезьяна, сорок дней не может молиться аллаху! Абдулла
в отчаянии вращал глазами. Сорок дней без покровительства аллаха!
     Жорж спасительной  ложью избавил душу Абдуллы от угрызений. Никакая это
не  обезьяна,  просто  с  моря  брызнуло.  Абдулла  предусмотрительно  решил
поверить,  не  донюхиваясь до истины. А  я заверил, что обезьяна  все  равно
получит штанишки, и ей никогда не позволят сидеть на матрасе Абдуллы.
     - Абдулла, - продолжал я, - тебе вот нужна вода для молитвы, а ты  хоть
раз  подумал, сколько обезьян и собак живет по берегам водоемов  Чада? Здесь
ты на сотни  миль  не увидишь ни одной собаки, а мелкие  грехи Сафи остаются
далеко за кормой.  Нигде  на  свете  ты не найдешь такой чистой воды,  как в
океане.
     Абдулла выслушал меня, поразмыслил. И вот уже он изучает морскую воду в
парусиновом ведре. Наконец началось омовение. Оно совершилось в лихорадочном
темпе и с  ловкостью фокусника. Затем  Абдулла поднялся на  мостик,  и  Юрий
помог  ему  определить  по  компасу   примерное  направление   на  Мекку.  С
непосредственностью  глубоко  верующего  человека  он,  лицом   к   востоку,
опустился на колени у  выхода из каюты и принялся отбивать поклоны на  своем
матрасе. Потом  достал  четки и начал отсчитывать молитвы.  Они  сыпались из
него, как горох,  но он держался  так искренне,  что мы все - копт, католик,
протестант, атеист,  пантеист,  -  невольно  с уважением смотрели  на  такую
убежденность. Да,  кого  только не было в нашем  маленьком  коллективе-После
того  как  Абдулла  очистился  телесно  и  духовно,  мы,  стоя  на  мостике,
попытались  с  помощью  ножа  и  сверла  прикрепить  отломившуюся лопасть  к
веретену.   У    Абдуллы   было   отличное   настроение,   он   пел   что-то
центральноафриканское и приплясывал. Мы обмотали весло веревкой, тут и Карло
помог своими альпинистскими узлами, и дело уже шло к концу, когда налетевшие
с  разных сторон шквалы вывернули  парус.  И так  как  мы без руля не  могли
развернуть лодку, ветер изо  всей силы  обрушился на широкий парус  спереди.
Тяжелая 7-метровая рея яростно колотила по мачте вверху, грозя ее сломать, а
широченный парус  бешено метался во все стороны,  норовя сам себя распороть.
Он опрокидывал фруктовые  корзины, цеплялся за курятник, и куры  исступленно
кудахтали, заглушая наши  команды. Вдруг одна корзина с провиантом поплыла у
нас в  кильватере своим  ходом. Один  лишь завхоз Сантьяго  знал, что  в ней
лежит,  но он  сам лежал  в каюте  со  своими списками,  Юрий чуть не  силой
удерживал его и Нормана в постели.
     Стоя  на  мостике,  я  попробовал  руководить  поединком  с  8-метровым
парусом. Трудно  человеческому голосу противостоять шквалам, которые относят
его  вдаль над  бурлящими  гребнями вместе  с  хлопаньем,  треском и скрипом
парусины  и папируса. О том,  чтобы  спускать парус, теперь не  могло быть и
речи, его тотчас унесло бы, как воздушного змея. Надо было  вернуть лодку на
правильный  курс,  маневрируя парусом и корпусом.  Опирая  обычное  весло  о
торчащий папирусный хвост,  богатырь Жорж принялся выгребать корму к  ветру.
Отдали плавучий  якорь,  этакий брезентовый зонт на длинной веревке - лучшее
средство  погасить ход и  развернуть корму.  Стрелка компаса начала медленно
поворачиваться,  а я сражался со  строптивым  шкотом, который хлестал меня и
норовил  сдернуть  за  борт,  не  давая  мне  закрепить  его  за  мостик,  и
одновременно   следил   за   правильным   размещением   и   страховкой  моей
малочисленной  команды. Стараясь перекричать гул  ветра,  я отдавал  команды
по-французски    Абдулле,    по-итальянски    Карло,   по-английски    Юрию,
по-итальянски,  по-английски  или  по-французски  Жоржу,  хотя,  по   правде
сказать, не знал  даже, как называются на моем родном языке веревки, которые
надо было тянуть, и мое восхищение  догадливостью интернационального  отряда
сухопутных крабов росло с каждой минутой.
     Наконец наш драгоценный парус был спасен, шкоты закреплены, все гребные
весла установлены около кормы и носа на манер индейских гуар, плавучий якорь
поднят на палубу и  воцарился  относительный  порядок. Мы получили небольшую
передышку, и я решил использовать ее, чтобы, на  случай  повторения подобной
ситуации,  когда каждая секунда дорога,  разучить короткие и  всем  понятные
обороты.  В  промежутках между  шквалами сквозь щелеватую  стенку  из  каюты
доносились  обрывки  добрых советов,  которые  подавал  нам  слабым  голосом
больной Норман. Он еще раньше пытался обучить нас важнейшим морским командам
на английском языке, чтобы мы знали, когда  выбирать, потравить  или крепить
гордень, служащий для подъема паруса,  брасы, вращающие рею в горизонтальном
направлении, и шкоты, притягивающие к бортам нижние углы паруса. Но, так как
трое  из оставшихся в строю ребят плохо понимали на слух английский, никогда
нельзя было предугадать, что последует, если я  крикну Юрию или Карло: "Пулл
ин старборд такк!" Или скомандую Абдулле: "Лет гоу порт сайд шит!".
     Не успели  запыхавшиеся но  довольные  победители собраться на мостике,
чтобы придумать  несколько кратких  команд в духе  эсперанто,  как  наш грот
снова угрожающе захлопал,  и хотя  на  сей раз  все молниеносно оказались на
местах, ветер опять успел развернуть парус и лодку. Раз за разом повторялось
одно и то же.  Мы продолжали дрейфовать  прежним курсом, но задним ходом,  и
рея  с парусом  беспорядочно  дергались.  Каждый  раз  нам  в  конце  концов
удавалось  наполнить  парус ветром  и  спасти  рею,  хотя иногда  для  этого
приходилось  выносить  парус  на  левый   борт,  вместо  правого,  и   лодка
естественно, шла почти перпендикулярно тому  курсу,  который  был нам нужен,
чтобы не столкнуться с сушей.
     И вот  нас опять - сколько можно! - несет полным ходом к берегу Африки,
и мы гребем, выбираем шкоты, возимся с плавучим якорем, в борьбе с бушующими
волнами  переставляем весла-гуары, силясь вернуться  на верный курс. Но  без
больших рулевых весел "Ра" категорически не признавала половинчатых решений.
Парус увлекал  ее  либо  на  юго-восток,  либо на  юго-запад,  и как  только
своенравный  шквал  разворачивал  нас носом  на юго-восток, незримые  берега
Африки  неумолимо  приближались.  Карло  то  и  дело  взбирался  на  макушку
качающейся мачты, но земли, к счастью, не было видно. Что  ж, это еще ничего
не значит, ведь отступив на восток к югу от Сафи, берег потом опять выдается
на запад.
     Только укротим парус, вынеся его  на  борт, как ветер  опять  зайдет  с
другой  стороны, и  парусина начинает  дергаться  с  такой  силой, что  знай
уп