утылок шампанского из наших  запасов,
а  Юрий  налил в русские  деревянные чашки свою  зверскую  настойку, Абдулла
забил отбой. Похлопав себя по туго набитому животу, он полез через кувшины в
наш  корабельный  бассейн, чтобы совершить  омовение перед  благодарственной
молитвой аллаху.
     Вернувшись  после  молитвы  к  своим  земным  товарищам,   он  попросил
объяснить  ему,  что это  за карандашная пометка на карте, которой он обязан
таким  превосходным  обедом.  Он   уже  усвоил,  что  мы  время  от  времени
переставляем часы, потому что  земля круглая, и солнце не может освещать шар
сразу  со всех  сторон. Разобрался он  и в том,  почему часы  Карло вот  уже
больше месяца идут без завода, лежа в своей коробочке: каюта "Ра"  колышется
и обеспечивает  автоматический  завод.  Но он  не  мог уразуметь,  почему мы
каждый день отмечаем наш путь на карте, расчерченной вдоль и поперек прямыми
линиями. Вот сегодня мы прошли уже сороковой меридиан, а он еще ни одного не
видел. Норман растолковал  ему,  что земля  и моря  разбиты на  воображаемые
клетки  с номерами,  чтобы  люди  могли  объяснить при помощи  цифр, где они
находятся.
     - А-а, - смекнул Абдулла. - На суше клетки  лежат неподвижно, а на море
они плывут с течением на запад, даже если нет ветра.
     - Нет, клетки как бы нанесены на морском дне, - перебил его Норман.
     И  объяснил,  что мы  вышли  в  путь  из  Сафи, это на девятом  градусе
западной  долготы, а  сегодня пересекли сороковой градус. Но в  это же время
нас  снесло   на   юг  от  тридцать   второго  градуса  северной  широты  до
пятнадцатого, и теперь мы находимся на той же широте, что родина Абдуллы.
     После  этого  Абдулла уже  сам определил,  что  крайняя  западная точка
Африки,  Дакар, лежит  на восемнадцатом градусе западной долготы,  а крайняя
восточная  точка  бразильского  побережья,  Ресифе,  - на  тридцать  шестом,
значит, пройдя сороковой меридиан, мы и впрямь  имеем  полное право отметить
переход в американскую область Атлантического океана.
     На палубе тем  временем продолжалось гуляние.  Взобравшись  на кухонный
ящик, Юрий, насколько позволяла качка, плясал и пел русские  народные песни.
Когда  дошла очередь до "Стеньки  Разина",  мы  дружно  подтянули. Затем  на
"эстраду" вышел Норман, он играл на губной гармонике "Там в долине" и другие
ковбойские песни, а остальные подпевали.  Италия  представила на суд публики
бравурные альпийские марши,  Мексика - зажигательные  революционные мелодии,
Норвегия - мирные матросские песенки, Египет  - причудливые горловые звуки и
танец живота Но первое  место  занял  Чад;  во-первых,  Абдулла  выступал  с
искренним увлечением, во-вторых,  получился очень уж странный контраст между
вечным  плеском  моря  и  барабанной  дробью, которую  выбивал  на  кастрюле
африканец, напевая свои зажигательные родные мотивы.
     Время  от  времени вахтенный поднимался на мостик, чтобы  взглянуть  на
компас. Мы  шли с попутным ветром прямо  на запад, средняя скорость 50 -  60
морских миль,  или около  100  километров в сутки. Первые шесть суток  после
островов  Зеленого  Мыса  мы  основательно  помучились с затопленной кормой,
пытаясь хоть как-то править  составленными  из  обломков неуклюжими веслами.
Здесь же, посередине океана,  волны стали  куда  покладистее, и нам  удалось
наладить  своего  рода модус вивенди  с окружающей нас стихией. Мы разрешали
волнам бесплатно кататься на нашем прицепе,  а течение с приличной скоростью
несло и волны, и людей на запад.
     Не один Карло тихо страдал, глядя на то,  как хвост "Ра" одиноко торчит
из моря за лодкой. В самом деле, обидно:  была такая гордая золотая птица, а
теперь  -  спереди  лебедь, сзади  лягушка. Ладно, сегодня  праздник,  будем
держаться лебедя и пореже вспоминать о лягушке.
     На закате мы составили шумовой оркестр из кухонной  утвари Карло.  "Ра"
поскрипывала так деликатно, что наши изысканные инструменты  легко заглушили
кошачий  концерт  папирусных стеблей. Временно оставшись  без посуды,  Карло
подал на ужин одни лишь  русские черные  сухари с медом.  Они показались нам
вкуснее любого торта, вот  только  очень  уж твердые,  прямо  кокс.  Я  лихо
управлялся  с  ними,  вдруг  что-то хрустнуло,  и  моя  единственная коронка
выскочила на папирусную  палубу. Я мрачно потрогал  кончиком языка противную
дырочку.
     -  Плохой  коммунистический  хлеб!  -  поддел  Норман  нашего  русского
судового врача.
     Юрий нагнулся, поднял обломившуюся коронку и внимательно ее рассмотрел.
     - Плохой капиталистический зубной врач! - отпарировал он.
     Под песни,  музыку и  смех наш праздник продолжался, пока бог Солнца не
погрузился в море прямо по ходу своего морского  тезки. Казалось, лучезарный
шар зовет лебединую шею нашей  "Ра"  на запад, на  запад! Великолепные лучи,
краше  всякого  королевского   венца,  распластались  диадемой  в  небе  над
горизонтом.  Тропическое   море   пыталось  имитировать   северное   сияние.
Ослепительное  золото,  потом  кровавый багрец,  потом  оранжевый,  зеленый,
фиолетовый цвета. Медленно небо стало чернеть, и так же медленно в  пустоте,
где   исчезло  царь-солнце,   возникли  мерцающие  звезды.   Его  величество
удалилось,  и тотчас  высыпали  простолюдины, спеша  последовать за  ним  на
запад.
     Удобно  философствовать,  лежа  на открытой палубе, на пустых  и полных
бурдюках. Взгляд ни во что не упирается, ничто не нарушает и не тормозит ток
мыслей.  Позади чудесный  день, мы плотно  поели, посмеялись,  повеселились,
теперь хочется только любоваться  созвездиями,  пусть  мысли отдыхают, текут
непринужденно.
     - Ты славный парень, Юрий, - сказал Норман. - В России много таких, как
ты?
     - Таких, как я, еще  два  наберется, - ответил Юрий. - Остальные  будут
получше. А у  тебя  в Америке остался хоть один приличный  капиталист  после
того, как ты ушел с нами в рейс?
     - Спасибо за комплимент, - сказал  Норман. - Если я для тебя гожусь, то
сколько приятных встреч у тебя будет, когда мы придем в Америку!
     Завязалась мирная дискуссия о  коммунизме и капитализме, антикоммунизме
и антикапитализме, самодержавии и диктатуре масс, о том, какие  материальные
блага  и  свободы важнее  и почему руководители не могут договориться,  хотя
рядовые  граждане  всех  стран отлично ладят, когда им представляется случай
ближе узнать друг друга.  Кто породил движение хиппи в разных концах света -
молодежь  или родители, умрет  оно или  будет шириться  вместе  с  развитием
цивилизации, не следует ли считать это  движение  своего  рода сигналом, что
цивилизация, которую мы и наши  отцы  день  и  ночь  лихорадочно воздвигаем,
твердо  веря в  нее,  будет забракована  грядущими поколениями.  Египтяне  и
шумеры, майя  и инки сооружали пирамиды, бальзамировали мумии и считали, что
идут по верному пути. Они отстаивали свои идеи пращой  и луком  со стрелами.
Мы  считаем,  что  они неверно  понимали смысл жизни.  Поэтому мы производим
атомные  ракеты  и  стремимся на  Луну.  Отстаиваем  свою политику  атомными
бомбами и антиантиракетами. Теперь наши дети устраивают сидячие демонстрации
протеста, навешивают на себя индейские броши, отращивают волосы и бренчат на
гитаре. С помощью искусственных средств уходят от действительности, уходят в
себя, а глубины собственной души больше глубин космоса.
     Как не настроиться на философский лад, когда планктон и звезды те же, и
мир тот же, каким  он  был задолго до  того, как его увидел глаз человека, и
миллиарды хлопотливых пальцев принялись его преображать. Когда вместе сидишь
под  звездами и  знаешь, что  вместе  пойдешь ко  дну или  поплывешь дальше,
терпимое отношение к взглядам другого дается куда легче, чем когда сидишь по
разные стороны границы и,  уткнув  нос в газету или  телеэкран, заглатываешь
тщательно причесанные фразы.
     На  борту  "Ра" ни  разу  не доходило до политических  или  религиозных
перепалок.  У   каждого   свои  взгляды.  Экипаж   составлялся  так,   чтобы
представлять  крайние противоположности,  да так оно  и  вышло, однако общее
наименьшее кратное было не  так  уж мало. Найти его ничего не стоило.  Может
быть,  это  потому,  что наша  семерка мыслила  себя  как некое  единство  в
противовес  нашим соседям здесь,  в океане,  которые дышали жабрами  и  жили
совсем  другими интересами и чаяниями.  Что ни говори, люди чертовски  схожи
между собой, пусть у одного нос с горбинкой, а у другого плоский.
     В темноте  раздался плеск,  тяжелая  рыба забилась о папирус и  бамбук.
Ликующий  голос  Жоржа  возвестил,  что  он  пронзил  гарпуном  полуметровую
корифену. В свете его фонаря мы разглядели кальмаров, которые  плыли за нами
задом  наперед,  вытянув  щупальца над головой.  Они  двигались  энергичными
рывками, прокачивая  через себя воду.  Вот именно, реактивное  движение. Они
его освоили, чтобы спасаться от преследователей. Освоили раньше нас.
     Кашалоты,  которые  нас  навещали, погружаются  на  тысячу  метров, где
давление достигает ста атмосфер, и там,  в вечном  мраке, они  не бодают дно
головой, потому что у них есть свой радар. Они освоили его раньше нас.
     -  Юрий, скажи,  как атеист, может ли быть  какой-нибудь смысл  во всем
том, что мерцает там, наверху, если там еще не побывали люди?
     - При чем тут атеист? Просто я не верю во все эти церковные штучки.
     - Во всяком  случае у  Дарвина нет  расхождения с  церковью в  том, что
солнце и луна, рыбы, птицы и обезьяны появились раньше нас.  И когда наконец
на сцену вышел человек,  все уже  было  готово,  нам теперь остается  только
ломать себе голову, как же все-таки устроена Вселенная и мы сами.
     Какое  блаженство расслабиться  и  лежать в дружеском  лоне  притихшего
океана,  созерцая   те  самые  картины,  какие  созерцали   мореплаватели  и
землепроходцы тысячи лет до нас. Люди современного большого города ослеплены
уличным освещением,  они лишились звездного неба.  Космонавты пытаются вновь
обрести его.
     Меня  клонило  в  сон. Мы  решили, что не мешает  всем  поспать,  кроме
вахтенного. На нашу  долю выпало  немало тяжелых дней, и неизвестно, что нас
ждет. Новая буря грозит  нам  большими неприятностями.  Ахтерштевень  совсем
ушел под воду,  а  задний торец  и правую стенку  каюты-корзины  мы обтянули
брезентом, потому что каскады  с кормы  поливали водой тех, кто спал головой
назад. Без  особого удовольствия вспоминал  я  последние дни  перед тем, как
пошла более ровная зыбь.
     После  того как мы у островов Зеленого  Мыса остались без обоих рулевых
весел, Юрий  и Жорж  придумали  временное решение: ночью на  вахту заступали
двое, и они кое-как  правили лодкой, потравливая  и  выбирая шкоты паруса. В
конце концов  все  сводилось к тому, чтобы держать корму к ветру и парус был
наполнен, а не полоскался  и не  бил о  мачту.  В первые ночи после островов
Зеленого Мыса нас преследовали  могучие валы,  они  с грохотом разбивались о
задний торец каюты выше  брезента и скатывались через борта. От непрестанной
бомбардировки в изголовье было трудно уснуть, а  только заснешь -  тебя  уже
поднимают,  выходи   на   палубу,  в  ночной  мрак,  сражаться   с  огромным
восьмиметровым  парусом,  который  опять  вывернулся.  Бушуют  волны, хлещет
парусина. Нас  бросало, как марионеток, на кувшины, мы шатались между каютой
и  фальшбортом,  словно боксер после второго нокдауна. Спина и лицо в струях
соленой воды.
     Что, не  успел  вернуться в спальный мешок, снова выходить?.. На палубе
лежит завтрак -  четырнадцать летучих рыб. Семь корифеи за час наловил! Куда
столько, Жорж!  Абдулла всего не  съест. Пусть плывут  с  нами, будет свежая
рыба, когда  захотим. Две  ушли в пруд на  корме, одна плавала под мостиком,
третья забилась под кормовую поперечину. Долго длился  поединок между рыбами
и людьми,  которые  ловили их в воде  руками. Что  ни  рыбина, то скользкий,
тугой комок мышц. Одной рукой за тонкий хвост, другой за жабры - теперь  уже
не  уйдет  с волной  за  борт. Вдруг сорвался  поперечный  брус,  на который
опирались  стояки  мостика.  Раздался  треск,  и  весь  мостик  перекосился.
Веревок, веревок!  Вода захлестывает с головой. Молодцы, ребята! Теперь  уже
не лопнут. Ну как, доволен, Карло? Это же совсем как в  Альпах. Эй, Жорж, да
ты спишь сидя. Давай-ка, мы отнесем тебя в постель. Черт, до чего руки ноют.
     Что это - я  сплю? Нет, только дремлю. Мы еще на "Ра"? Конечно, я слышу
скрип папируса. Но небо звездное, кругом океанский простор.
     Вспоминая  эти первые дни после архипелага  Зеленого  Мыса, трудно было
даже  их разделить, они сливались в одно. Но в дневнике я читаю про 20 июня,
что это самый тяжелый день с начала  рейса.  21  июня записано, что  за  все
плавание не было худшей ночи. А следующий день был ничуть не лучше. И однако
без руля  и паруса, с основательно тормозящим ход плавучим якорем мы все  же
прошли за день в сторону Америки 31 морскую милю, или 57 километров; правда,
это была самая маленькая цифра
     за весь рейс. 22 июня кормовая поперечина, зарываясь в воду, так упорно
сбивала нас с курса, что пришлось Жоржу, надев маску  для ныряния,  отпилить
под водой конец бревна.
     Мы  работали  втроем,  в  это  время  к  лодке  подошло  около  десятка
черно-белых дельфинов,  они затеяли игру так близко, что хоть рукой погладь.
Резвясь  около  самых  связок  папируса,  они кувыркались так бесшумно,  так
легко, словно это были мыльные пузыри,  а не стокилограммовые  крепыши. Жорж
весь висел  за  бортом,  мы  с Абдуллой сидели на  притопленном борту, и нас
время от времени захлестывало до подмышек. Мы встретились с дельфинами  в их
родной стихии,  они  нас не трогали, и мы не  мешали им играть в нашей общей
большой ванне.
     В  этот день  мы  впервые обнаружили, что  разбивающиеся  о каюту волны
проникают в щели, и по  полу  текут  струи воды. На  дне  радиоящика  стояла
лужица. Пол каюты так сильно кренился вправо, что ребята стали разворачивать
матрасы поперек.
     Странная погода  выдалась  25  июня. То похолодает, то опять  откуда-то
несет  жаркий тропический воздух. Раза  два волна горячего воздуха приносила
явственный  запах  сухого песка, такой знакомый мне по  Сахаре. Если бы я не
полагался на наше счислимое место, можно было подумать,  что нас  несет мимо
какого-то засушливого побережья. В ту  ночь море разбушевалось, как никогда.
Пришлось переносить все,  что  поддавалось переноске, еще ближе к носу. Наши
спальные  ящики  подмывало  водой,  хотя  "Ра"  элегантнее, чем  когда-либо,
переваливала   через   беспорядочные   волны,   как   будто  мы   летели  на
ковре-самолете.
     И вот  мы наконец  вошли в  область более  тихой погоды:  свежий ветер,
солнце, мертвая зыбь,  ровный Восточный и северо-восточный пассат  - словом,
стихии вели себя  так, как  и подобает в этих широтах.  С  переменой  погоды
появилась и первая акула. Она  подошла  встречным курсом и проскользнула так
близко  от  свешенных в воду ног Жоржа, что он  их очень быстро подобрал, но
акула спокойно проследовала дальше и исчезла за кормой.
     Двадцать  восьмого  июня выдался один  из  лучших дней за все плавание.
Каждый был занят  своим делом. Жорж  сидел в дверях  каюты и  обучал Абдуллу
арабской грамоте. Кто ловил рыбу, кто заполнял свой дневник. Вдруг  раздался
ужасный  вопль.  Кричал наш невозмутимый Норман. Он пошел на  нос спустить в
воду злополучное  заземление, и  вот  теперь сам,  с  искаженным  лицом,  за
бортом,  как парализованный, не в силах вытащить ноги  на палубу. У  всех  в
голове мелькнула одна мысль: акула! Мы подняли его на  борт. Ноги целы, зато
сплошь  опутаны  розовыми  арканчиками   большого  "португальского  военного
кораблика". Норман был без сознания, когда мы внесли его в каюту, и  мы дали
ему лекарство для сердца.
     -  Аммиак,  - всполошился Юрий.  -  Нужен  аммиак, чтобы нейтрализовать
кислоту, которая  разъедает ему  кожу. В моче  есть аммиак,  ребята,  вы  уж
постарайтесь!
     Два часа Юрий смазывал кожу Нормана мочой из скорлупы кокосового ореха.
Бедняга корчился от дикой боли, наконец  забылся. Казалось, вся нижняя часть
его  тела  и  ноги нещадно исхлестаны  плеткой. Очнувшись,  Норман посмотрел
сперва  на свои ноги, потом  на  пузыри пены на пологих лоснящихся волнах  и
закричал, словно пьяный:
     -   Глядите,   что  делается,   кругом  сплошь  "португальские  военные
кораблики"!
     Миска горячего  фруктового супа помогла ему прийти в себя. На следующий
день Норман  все еще был не  в  форме и  ни с того  ни с сего напустился  на
Жоржа. Впрочем, еще до вечера  они помирились и  сели вместе петь ковбойские
песенки.
     Тридцатого  июня  мы опять вошли в  загрязненную область  океана, целый
день  обгоняли черные комья мазута. А вечером далеко позади нас вынырнула из
воды великолепная круглая луна. Лунные блики  на желтом  папирусе и бордовом
парусе...  Незабываемая  ночь!  Да только очень  быстро  поблекли  звезды на
востоке. Давно минул  май,  вот  и июню конец, а мы не тонем, сами  плывем и
везем несколько тонн полезного груза.
     Первого  июля  мы увидели  на северо-западе  пароход, весь  в мачтах  и
лебедках. Следуя  курсом  на  юго-восток, он  прошел  совсем  близко от нас.
Где-то  здесь  пролегала  магистраль  между  США и Южной  Африкой.  Стоя  на
мостике, на  каюте, на  перекладинах мачты, весь экипаж  "Ра" жадно впитывал
взглядом эту примету нашего, двадцатого  века. Вот последняя мачта  скрылась
за горизонтом, мы опять остались один на один с океаном. Жорж что-то грустно
напевал на мостике. Вдруг он закричал:
     - Они возвращаются!
     В  самом  деле.  Пароход показался снова  там, где только что  исчез, и
теперь  он  шел  прямо на  нас.  Видно,  они  недоумевали,  что за  чудо  им
повстречалось, и  капитан решил вернуться, чтобы рассмотреть нас получше.  И
вот  уже  судно поровнялось  с  "Ра",  видна  на носу  надпись: "Африканский
Нептун. Нью-Йорк", а на палубы высыпала тьма людей, все машут нам руками.
     - Вы нуждаетесь в помощи? -  крикнул своим соотечественникам взыгравший
духом Норман.
     -  Нет, спасибо, - ответил мегафон с мостика. - А может, вам что-нибудь
нужно?
     - Фрукты, - закричал наш экипаж на разных языках.
     А  "Ра"  тем  временем продолжала идти  своим  курсом, еще  немного,  и
уткнулась бы папирусным носом в железный бок парохода, но тут мы закричали и
замахали руками,  капитан океанского  лайнера  поспешил  пустить машину и  в
последнюю  минуту  отошел  в сторону.  Вот  и  передай что-нибудь  на  такое
неуправляемое   суденышко.  Нептунов   тезка  описал   широкую  дугу  вокруг
маленького тезки  солнечного бога  и сбросил прямо  по  нашему  курсу мешок,
прикрепленный   к   оранжевому  спасательному  поясу.   Жорж  успел   надеть
гидрокостюм для  защиты  от  "португальских  военных  корабликов", обвязался
длинным страховочным  концом  и прыгнул в воду. И  вот уже мы  подтягиваем к
лодке его вместе с дивной добычей: тридцать девять апельсинов, тридцать семь
яблок, три лимона, четыре грейпфрута  и кипа намокших американских журналов.
Над  волнами  разнеслось наше  дружное  "спасибо",  а палуба "Ра" неожиданно
стала  похожа  на  красочный  рождественский стол. Кругом  сплошное  царство
соленой воды, а  у  нас  свежие  фрукты, фруктовый  салат. Даже  зернышки  в
огрызки не пропали, первые достались Симбаду, вторые - Сафи.
     Эти  дни вспоминаются  как одни из лучших за  все плавание. Сооруженные
Абдуллой папирусные баррикады и сеть растяжек,  которыми Карло укрепил каюту
и ахтерштевень, благотворно  подействовали на  наш кораблик, и он, наверное,
казался вполне представительным тем, кто смотрел на нас с лайнера.
     Что  до  нашего  экипажа,  то мы  единодушно  восхищались  удивительной
прочностью и  грузоподъемностью папируса.  Бумажный кораблик? Пусть  так. Но
почему-то  только   дерево  ломалось.  Папирус  показал   себя  превосходным
материалом.  Теоретики,  будь то  этн