ешили вести систематическое  наблюдение,  не  пропуская ни  одного  дня.  В
прошлом году мы замечали грязь только тогда,  когда ее было столько, что это
бросалось  в глаза. Тем не менее  доклад  с  пробами,  переданный норвежской
делегации в ООН, привлек такое внимание, что был полный смысл провести более
тщательное исследование, ведь на "Ра II" до воды было в прямом  смысле слова
рукой подать. Море с утра до вечера служило нам умывальником,  биде, ванной,
стаканом для полоскания  рта. Хорошо еще, что комки здесь плавали не слишком
густо.
     Мы  ныряли под папирус. Видимость  превосходная. Бездна рыбы. Полосатые
лоцманы  и  пятнистые  пампано  то сновали туда и обратно в  тени  "Ра",  то
сбивались в кучу под  самым днищем. Папирус - тугой, лоснящийся. Днище новой
"Ра" еще сильнее напоминало брюхо кита.  Гляди-ка, какой здоровенный групер,
не  меньше полуметра,  и толстяк.  Видно, Канарские острова недалеко,  такие
тяжеловесы обычно держатся вблизи суши. Групер подошел к нам и обнюхал маску
Жоржа. А к  моей руке маленьким полосатым  цеппелином скользнула рыба-лоцман
сантиметров  на двадцать. Сантьяго прав; рыба только на поверхности плавает.
А  в своей родной стихии  она порхает, как птица.  Два  диковинных создания,
смахивающих на  чулки, извиваясь,  прошли  мимо  моего  носа.  Потом  что-то
круглое  вроде  медузы.  Мы  слишком хорошо  помнили  "португальские военные
кораблики" и остерегались всех незнакомых беспозвоночных.
     - Акула, здоровенная акула!
     Точно, вдали  появилась акула.  И  впрямь  крупная, судя  по расстоянию
между  рассекающими водную гладь спинным  и хвостовым плавниками. Но "Ра" ее
не заинтересовала, и она проследовала дальше, перерезав нам курс.
     Убедившись,  как великолепно  выглядит подводная  часть  "Ра  II",  все
воспрянули духом. И корма  крепкая. И никакого  намека на крен в наветренную
сторону.  Ни  один стебель не  отделился. Юрий и Жорж считали  даже,  что  в
носовой части  осадка  чуть  уменьшилась;  может  быть,  тропическое  солнце
выпарило  влагу, которую папирус  впитал во время качки  в первый день.  Еще
вчера они говорили, что лучше не собираться на баке больше двух-трех человек
за раз, не перегружать форштевень, теперь же  были не  против того, чтобы мы
сколотили  из  уцелевшего  материала скамейки  и  устроили  на  баке  уютную
столовую.
     Целую неделю плелись мы так зигзагами на юго-запад при тихом ветре то с
востока, то с запада, который был  не в силах оторвать рею и парус от мачты.
Океан, медленно перемещаясь, увлекал  нас за собой. Океан не стоял на месте.
На  глаз  незаметно,  ведь  ладья шла с ним вместе  тем же ходом.  Наконец и
воздух  к нам присоединился,  сперва  как  бы нехотя,  но  у  нас  появилась
надежда,  что  "Ра"  скоро  начнет  слушаться руля.  Прыгая  в  воду,  чтобы
искупаться или позабавиться  с  ручными  рыбами, мы  обвязывали  себя вокруг
пояса длинной веревкой: если ветер вдруг прибавит лодке ходу, нас потянет за
ней, и мы не отстанем.
     В  последний день  штиля, когда Норман, Сантьяго и Симбад  плескались в
воде каждый на своем страховочном конце, я тоже нырнул, проплыл под лодкой и
лег на  спину позагорать на морщинистой  поверхности  моря. Чистый курорт. Я
повернулся на живот. Чудно, как поглядишь на плывущую утку снизу. Я  перевел
взгляд  на  идущее рядом со мной диковинное  суденышко.  Прямо  Ноев ковчег.
Солома и желтый бамбук. Обезьяна на вантах, голубь на крыше, из каюты торчат
голые пятки. Как это все  необычно. Парус чуть округлился.  От рулевых весел
побежала назад  легкая рябь.  Странно, почему страховочный  конец не  тянет?
Неужели он такой уж длинный?  Страховочный конец! Где  он? Нету. Пропал. Я и
не заметил, как  выскользнул из  петли.  Лежу  сам  по  себе в Атлантическом
океане и загораю! "Ра" медленно удалялась, как бы не ушла от меня! Спокойно,
"Ра" совсем рядом, правда, я не такой спринтер, как Жорж или Норман, но этот
кусок как-нибудь одолею. Одолел. Зацепился  пальцами за облегающие скользкий
папирус  тонкие  веревки,  подтянулся  и влез на  борт. Удивительно  надежно
чувствуешь себя на этих прочных папирусных связках. Никому ничего не сказал,
но  на всякий случай  расстелил на  корме слева мешок  из  сети, который  мы
изобрели, чтобы и на ходу можно было искупаться за бортом. Кто его знает, не
разъест ли мыло  папирус, если мы  станем  мыться на палубе,  ведь у нас нет
дощатого  настила,  который  можно драить,  как  на  обычных  судах,  так  и
останется мыло на стеблях.
     Наконец ветер нагрузил парус.  Принимая справа северо-восточный пассат,
мы до отказа повернули рулевые весла и помчались вперед; земли нигде не было
видно.  26  мая   Норман,  вооруженный  секстантом,  бумагой  и  карандашом,
спустился с крыши и облегченно вздохнул. По всем данным, мы прошли  мыс Юби.
Ура!  Позади остались  береговые скалы - самый опасный противник "Ра". Снова
впереди простерся открытый вольный океан, но  на этот  раз "Ра" держит хвост
крючком и толстые, как телеграфный столб, рулевые весла целы и невредимы. На
старте  все смеялись,  глядя на эти здоровенные бревна, дескать, можно  было
обойтись чем-нибудь потоньше и полегче, ведь папирус сто  раз лопнет, прежде
чем переломится такая махина.
     Никогда нам не было так хорошо на папирусе, как  в  эти дни.  Идя между
незримыми  берегами,  мы  обзавелись  пестрой коллекцией  пернатых,  которые
обессилено опускались на  ладью с неба. Птицы одна за другой приземлялись на
рее,  на крыше, на рукоятке весла, на папирусных закорючках впереди и сзади.
Шутка Карло о  том, что мы  идем  на плавучем гнезде, стала реальностью. Тут
были старые  знакомые -  синицы,  ласточки, воробьи домовые и  полевые, была
одна  южанка  покрупнее,  красавица  с изумительным сине-зеленым  оперением.
Почтовый голубь с кольцом на ноге тихо описал  над лодкой  несколько кругов,
совершил  промежуточную посадку на мачте, потом опустился на мостик, где под
сенью голубого флага ООН стоял вахтенный. "Голубь  мира", - подумали мы все.
Уж очень хорошо он сочетался с ооновским флагом. На медном кольце мы прочли:
"27773-684-Эспана".
     "Ра" превратилась в плавучий зверинец. Под водой нас сопровождала немая
верная свита юрких рыб, на палубе и на снастях сидели яркие щебечущие птицы,
пили воду  из чашек и клевали  зерно, предназначавшееся  для кур. Но по мере
того,  как мы начали удаляться от Канарских островов, отдохнувшие гости один
за другим  расставались с нами. Лишь королева  красоты  продолжала  чахнуть,
пока  не скончалась.  Она  была насекомоядная, а  у нас для нее даже мухи не
нашлось. Зато  голубю корм Оимбада так пришелся по вкусу,  что он располнел,
стал совсем ручным и явно настроился идти с нами до Америки.
     С рождением ветра "Ра  II" как будто еще немного всплыла; казалось, наш
огромный парус  тянет  вверх носовую  палубу. Свежий  ветер подействовал  на
ладью, как живая вода, и она принялась наверстывать упущенное.
     В открытом океане мы шли со скоростью 60, 70, 80 миль то есть 110, 130,
150 километров в сутки.
     Мало-помалу  быт  наш  вошел  в  ровную  колею.  У  всех  было  хорошее
настроение, звучали  песни и  смех. Ничто не требует ремонта. Легкие рулевые
вахты.  Вкусная  пища  в глиняных кувшинах.  Никаких ограничений, ешь вволю.
Четыре  превосходных кока.  Любой  фараон  был бы счастлив  отведать  пряных
египетских  блюд  Жоржа;  ни  одна гейша не могла бы превзойти  в кулинарном
искусстве Кея.  Пикантный рецепт Мадани -  солонина по-берберски, с луком  и
оливковым   маслом,  и  наконец  потрясающая   способность  Карло  придумать
что-нибудь вкусненькое, когда не  находилось других добровольцев,  - недаром
нам  казалось,  что  мы бороздим океан,  как говорится,  с  билетом  первого
папирусного класса.
     Когда от паруса на лодку ложилась вечерняя тень, семь веселых загорелых
бородачей занимали  места за обеденным столом,  а восьмой стоял на мостике и
крутил толстое  весло  направляя  лодку  вслед  за заходящим солнцем. Компас
указывал на  запад. Последние  лучи солнца павлиньим хвостом распластывались
над горизонтом перед головой нашего золотистого бумажного лебедя, настойчиво
следующего по стопам  бессмертного Ра былых и нынешних дней. На смену солнцу
на траверзе  справа появлялись в небе  Большая Медведица и  Полярная звезда.
Старые добрые друзья.  Частица нашего маленького мира.  Все,  как  в прошлом
году.
     Свежий ночной ветер.  Пора надевать  брюки и  свитер. Темный силуэт  на
фоне  тропического неба,  словно  монах  из  средневековья, -  это  Мадани в
толстом  марокканском  халате с  капюшоном отбивает  поклоны на крыше каюты,
молясь  аллаху.  Трудно  представить  себе  более  кроткого  и  добродушного
спутника.  Он пошел с нами  представителем темнокожей Африки вместо Абдуллы.
Правда, не  такой черный, но настоящий  бербер, из самых  темных.  Абдулла -
единственный член экипажа "Ра I", который, к  сожалению,  вышел из  игры,  и
решилось это за три дня до старта. Он целый год провел как бы в добровольной
эмиграции,   ведь  у   него  на   родине  продолжались   распри  между   его
единоверцами-мусульманами на севере и  христианскими властями, поддержанными
иностранным легионом. Душу Абдуллы  раздирала тревога: одна жена тут, другая
там, и не дает география наладить семейную  жизнь. В одной руке - фотография
трех славных ребятишек в Чаде, в другой - телеграмма о том, что любимая жена
в Каире  только  что родила  дочь. Кто распутает все эти узлы, если  Абдулла
опять  уйдет  в  море  на  папирусе?  Счастливо,  Абдулла,  нам  всем  будет
недоставать тебя.
     Не  успел  он,  что  называется,  выйти  за  дверь,  как  из-за  стойки
администратора  нашего отеля  с  мягкой  улыбкой вышел Мадани Аит Уханни.  А
можно ему пойти  с  нами? Ему  только  что предложили выгодную  должность  в
крупной химической фирме  в Сафи, к которой перешла гостиница.  Его умыкнули
из  гостиницы  семеро  постояльцев, семь мореплавателей,  которым нужен  был
африканец взамен Абдуллы.
     Мы знали Мадани  три  дня. Кея  никто из нас  не видел раньше. Один мой
шведский   друг  отправился   в   Токио   налаживать  обмен   телевизионными
программами. Я попросил его подыскать японского кинооператора, да чтобы нрав
был добродушный и здоровье крепкое. И вот в  отеле в Сафи появился Кей Охара
весь обвешанный кинокамерами жизнерадостный крепыш,  великий любитель музыки
и дзю-до. Морской опыт? Катался  разок на катере в Токийской бухте. И снимал
на озере Титикака индейцев на камышовых лодках.
     - Ну а ты, Мадани? - озабоченно спросил Норман.
     - Ходил  один раз на рыбалку, когда  только-только переехал  в Сафи  из
Марракеша, но меня укачало за молом, и я сразу вернулся.
     - Опять  одни  сухопутные  крабы.  - Норман поглядел на  меня с  легким
отчаянием.
     -  Зато они  не уложат  груз на  папирусной  лодке так, как  моряки  на
обыкновенном  паруснике,  - ответил я. - Лучше  иметь дело с людьми, которые
сознают  свое   невежество.  Возьми  человека,  который  прыгает  с  лыжного
трамплина, из него трудно сделать хорошего парашютиста, гибкости не хватает.
     Оба дебютанта жутко страдали  от морской болезни первые два  дня, когда
буйные волны бросали  изящную папирусную лодку, как пустую бутылку.  Наконец
Аллах  и Будда как  будто услышали их молитвы, и  вопреки всем  прогнозам  и
статистикам установился штиль. А  когда  снова  подул  ветер,  представители
Японии и Марокко уже успели прижиться.
     Как и  на "Ра I", мы делили поровну все радости и невзгоды, бледнолицые
загорали и  становились смуглыми, смуглые делались  еще смуглее, и никого не
интересовали  родословные,  метрики,  членские  билеты,  паспорта.  На  носу
тесновато,   на  корме  еще   теснее,  и  всего  метровый  проход  по  бокам
просвечивающей  каюты. В  каюте  так низко, что в  рост  не встанешь,  и так
тесно, что ночью надо осторожно
     поворачиваться, не  то  угодишь соседу коленкой в  живот или  локтем по
голове. Мы досконально знали, как кто бранится, храпит, ест, острит, правда,
мачта и мостик так скрипели и ныли, что в темноте  не всегда разберешь,  кто
повинен в том или ином диковинном звуке.
     Мы жили словно в общежитии - никаких тайн,  круглые сутки  друг у друга
под боком и на виду.
     Если  обычно  американцу  и  русскому  редко  выпадает  случай  поближе
познакомиться, то на  "Ра" двое из них основательно изучили друг друга. Если
бы арабы и евреи были естественными врагами, один из членов экипажа исчез бы
за  бортом.  Если бы всевышний  допускал только  одну  веру, у нас  на борту
разразилась бы религиозная война. Мы представляли вавилонскую  смесь речений
- восемь языков,  но  наяву  обычно  говорили  по-английски, по-итальянски и
по-французски.  В  свободные  минуты   -  чаще   всего  после  ужина   -  мы
дискутировали,  рассказывали  анекдоты  и   пели  хором.  Два-три   человека
пристраивались на нижних  перекладинах мачты, остальные сидели вокруг стола,
ведь в  каюте  всегда  кто-нибудь  спал.  Мы обсуждали  политику  с открытым
забралом. Восток и  Запад говорили на  чистоту, и  никто  не держал наготове
заряженный  пистолет. Гарпун,  топор,  рыболовные  крючки - вот и  все  наше
оружие. А они применялись для общего блага,  ведь  мы  сидели в одной лодке.
Как и большинство  людей  на  земле,  мы  вместе  размышляли о  палестинской
проблеме,  племенных  раздорах   в  Африке,   вмешательстве   американцев  в
политическую  жизнь  Азии,   о  помощи  русских   Чехословакии.   Никто   не
раздражался, никто не обижался, никто не повышал голос.
     Мы обсуждали  религию,  и никто не испытывал священного гнева.  Копт  и
католик,  протестант и мусульманин, атеист и буддист, вольнодумец и крещеный
еврей - для  большего  разнообразия просто не было места на нашем  маленьком
ковчеге,  где  роль Ноя играла  обезьяна,  а мы,  так сказать,  олицетворяли
зверей. И однако мы обходились без религиозных распрей.
     Случалось нам крепко поспорить  из-за зубной щетки, чья она, и тогда на
разных языках звучали  яростные возгласы  и брань.  В глубине  души все люди
схожи, какие бы расстояния нас  не разделяли. Легко обнаружить, что отличает
тебя  от меня, еще легче определить  общий знаменатель человечества. Мы жили
так скученно на  борту нашего  папирусного ковчега,  что  хочешь, не  хочешь
воспринимали один другого как ломти  одной  ковриги.  Мы  вместе радовались,
вместе досадовали  и во  всем  выручали друг друга,  ведь  тем  самым каждый
выручал  сам себя.  Один рулит,  чтобы  другой  мог  спать, стряпает,  чтобы
остальные могли есть,  чинить парус и  выбирать шкоты,  чтобы все мы быстрее
дошли  до  цели.  Каждый был заинтересован в  полном благополучии остальных,
чтобы у нас хватило сил сообща отражать все угрозы извне.
     Шли дни и ночи. Шли недели. Прошел месяц.
     -  Так  и  заскучать недолго,  - весело пожаловался  Карло,  берясь  за
удочку. - Дерево не ломается, веревки не рвутся, совсем нечего чинить, не то
что на "Ра I".
     Он сел на носу, свесил  ноги за борт и наживил крючок  летучей  рыбкой.
Они  частенько  залетали на палубу. Под  лодкой  вместе  с лоцманами  ходили
вкусные пампано, и клевали они  почти безотказно. Но самая верная и желанная
добыча плотоводца - корифена, она же золотая макрель, на этот раз редко  нас
навещала,  а тунцы только  весело резвились  поодаль, их никакая приманка не
соблазняла. Жорж, купаясь  однажды лопал  в  целый косяк серебристых сигар -
бонит. Вблизи Африки нас  удостоили коротким  визитом киты  возможно, та  же
семья, что в прошлом году. Огромный скат. величиной с мостик "Ра", в могучем
прыжке  взлетел  над волнами и  с оглушительным  звуком шлепнулся обратно  в
море, точно блин. Как и в прошлый раз, вокруг лодки  носились вперед и назад
лихие  крепыши - дельфины;  лениво  извиваясь, проплыл  за  кормой  какой-то
сонный жирный  угорь  длиной  с человека  и толщиной с бревнышко. А  однажды
вечером из-под  днища  "Ра"  показался  розовый  кальмар  и,  перехватываясь
двенадцатью руками,  пополз по папирусу к  рулевому веслу,  потом собрал все
свои щупальца  в  гроздь  над  головой,  включил  реактивную тягу  и исчез в
пучине.
     Словом,  кое-какая  живность в океане еще осталась, хотя мы насчитывали
куда больше комков мазута, чем рыб. За первый месяц набралось всего три дня,
когда Мадани не  видел  черных горошин, но в эти дни море слишком  бушевало,
чтобы можно  было  наблюдать как следует. 16 июня, через месяц после старта,
нас  окружала  такая грязь, что  неприятно умываться.  На  поверхности  воды
сплошная  пелена  больших  и  маленьких  комков величиной  от  горошины  или
рисового  зернышка до картофелины. Хуже  этого  было  только в  водах  между
Марокко и Канарскими островами;
     правда,  там  мы  шли  с  течением  в  штиль  когда  все  плавающее  на
поверхности  выделяется  особенно  четко.  21  мая  я  записал  в  дневнике:
"Загрязнение ужасающее. Мадани  вылавливает темные комки со сливу величиной,
обросшие морскими  уточками. На  некоторых поселились крабики  и  многоногие
рачки. Под  вечер гладкое  море кругом  было  сплошь покрыто  коричневыми  и
черными комками асфальта, окруженными чем-то вроде  мыльной пены,  а местами
поверхность воды отливала всеми цветами радуги, как от бензина".
     В  этом же районе  мы видели несколько кишечнополостных, смахивающих не
то на  чулок, не то на  длинный оранжево-зеленый воздушный шар, а тысячи  их
сородичей  -  плоские,  опавшие,  словно  их прокололи  булавкой, -  плавали
мертвые среди мазута. Двое  суток шли  мы  по  этой мерзости,  которая плыла
одним курсом с нами, только медленнее, в сторону Америки.
     Потом  были случаи,  когда разбушевавшиеся волны забрасывали к  нам  на
борт комья с кулак величиной; вода уходила через папирус, как сквозь китовый
ус, а грязь оставалась лежать на палубе. Мазут не единственный дар океану от
современного  человека. Редкий день  мы  не обнаруживали рядом с  нашей "Ра"
либо какой-нибудь пластиковый  сосуд, либо  канистру,  либо бутылку,  были и
менее долговечные изделия - дощечки, пробки и прочий мусор.
     Мы прошли 1725 морских миль, и до суши прямо по  курсу оставалось  1525
миль, когда "Ра II" вторично  очутилась  в полосе сплошной грязи.  На другой
день подул  сильный  ветер. А  еще через день,  18 июня,  океан выдал  самые
большие  волны,  какие  мы  видели  за  оба  плавания. Дул крепкий  ветер  с
штормовыми порывами, но параллельные гряды, вздымавшиеся к небу вокруг "Ра",
были   выше,  чем  можно  ожидать  даже   при  таком   ветре.  Возможно,  на
северо-востоке, откуда они шли, разыгрался жестокий шторм.
     Поначалу это было только интересно, потом кое-кто из нас встревожился в
глубине   души,  но  тревога  сменилась   удивлением  и  растущим   чувством
облегчения, когда мы увидели,  как гладко  все идет.  В конечном  счете  все
вылилось  в беспредельное  восхищение нашей  скорлупкой, которая  так  ловко
переваливала  через  водяные   горы.  Стоя  на  мостике,  весь  внимание,  я
непрерывно  работал  левым  рулевым веслом,  чтобы  принимать волну с кормы.
Правое весло было наглухо  закреплено и играло роль киля. Я только  дивился,
как здорово у нас получается. В открытом море курчавые гряды волн ведут себя
совсем иначе, чем прибой на мелководье. Вот нас настигает сзади могучий вал,
он подкатывается под изогнутый серпом ахтерштевень и  поднимает лодку высоко
вверх,  мы балансируем на самом гребне,  тут он обрушивается  и бросает  нас
вперед, и  вместе  с  водой  и  ветром  мы  лихо  несемся  прямо  в глубокую
сине-зеленую ложбину.  Вот когда  надо следить, чтобы ладья не  развернулась
боком.
     - Шесть метров. Восемь метров. Восторг и жуть звучали в  голосах ребят,
когда они определяли высоту очередной волны.
     - Десять метров - выше  мачты  поднялась! Десять метров. Мадани изводит
морская болезнь. Со всех сторон  зловещие тучи и дождевые завесы.  Все идет,
как положено, все хорошо. Поразительно,