как легко "Ра II" перемахивает через
беснующиеся волны. Разве что  какая-нибудь струйка попадет на палубу, но это
ерунда.  К счастью, валы катили стройными рядами и с хорошим  интервалом,  в
самый  раз  по  длине  и обводам  "Ра", строго выдерживая  равнение и  курс,
шеренга за шеренгой. Назад лучше не оглядываться.  Кажется, что вдогонку  за
ладьей несется стеклянная  стена,  она  хочет  нас накрыть,  а  мы спасаемся
бегством. Остальные ребята один за другим забрались  в  каюту. Там ничего не
видно,  кроме  потолка,  только  слышен  оглушительный  рев  рассвирепевшего
океана.  Лишь  альпинист  Карло продолжал  сидеть, свесив  ноги, на  высоком
форштевне, как на седле. Его любимое место.
     Снова нас взметнуло вверх,  ух ты, выше прежнего... И опять  покатились
вперед, вниз. И  вот  уже блестящий гребень в  белых  полосах вырос впереди,
обогнал нас и помчался дальше.
     - Опять  выше  мачты! - восторженно крикнул рыжебородый Карло,  обнажая
белые зубы.
     А через несколько минут он отцепил от форштевня свой страховочный конец
и побрел, борясь с качкой, в каюту к товарищам. Позже он нам  рассказал, что
пошли уже  не ложбины, а  форменные  ущелья, и  когда  "Ра", перевалив через
гребень, скатывалась вниз, казалось, что  мы сейчас ухнем в бездонную мокрую
могилу. Лучше не глядеть.
     Кажется, мне скоро сменяться? Я не смел даже на секунду оторвать взгляд
от  компаса, чтобы лодка не развернулась боком к волнам,  но чувствовал, что
дело уже идет к четырем. В  эту минуту сзади послышалось шипение высоченного
гребня. Теперь - держать весло изо всех  сил, чтобы лопасть не  повернулась.
Чудовищный  вал  взялся за  ахтерштевень  и  начал его поднимать...  выше...
выше... глядеть на компас, держать  курс, лодка должна лежать точно  поперек
волны,  но когда же это кончится, сколько еще этот шипящий исполин будет нас
поднимать,  когда  он  уйдет  вперед?  Наконец бурлящий  гребень пошел вдоль
бортов...  кажется,  пронесет...  кипящие  сугробы пены...  Лодка качнулась,
сейчас  мы пулей ринемся вниз и вперед, словно на оснащенной  парусом  доске
для  серфинга...  И  тут  случилось то, чего  я больше всего боялся.  Что-то
грохнуло,  раздался жуткий  треск ломающегося  дерева. Весло  дернулось, вся
лодка  рванулась,  и  "Ра  II", потеряв управление, покатилась левым  бортом
вперед в ложбину.
     Меня  словно  ударили  дубинкой  по  голове.  Секунду  я   цеплялся  за
безвестность,  потом  заставил  себя повернуть  голову и  посмотреть в глаза
горькой  истине.  Рулевое  весло! Могучее веретено  переломилось пополам,  и
широкая  лопасть болталась  за  кормой  на страховочном конце. Я  успел лишь
мельком ее разглядеть, как с правого  борта на нас  обрушились каскады воды,
ведь ахтерштевень уже не прикрывал нас.
     - Все наверх! Левое рулевое весло сломано! Отдать плавучий якорь, Юрий!
     Вся ладья и мостик вместе  с ней круто накренились под тяжестью воды, и
я скатился боком к закрепленному  наглухо правому веслу, чтобы отвязать его.
Рев  штурмующих  каюту волн  и  громоподобные  хлопки  обстененного  паруса,
который стегал мачту, сказали  ребятам  больше, чем крики  с мостика,  и вся
семерка,  без особых слов готовая  к бою, высыпала на  палубу с  обвязанными
вокруг пояса страховочными концами.
     - Который из якорей?
     - Большой.
     Я  раскрепил  правое   весло,  но  твердые  уключины   вверху  и  внизу
перекосились и не давали его повернуть. На нас обрушился  новый  вал, за ним
еще один. Волны и ветер тянули  каждый  в  свою  сторону, и  мачта угрожающе
трещала.
     - Убрать главный парус!
     Чтобы  ускорить  наш ход,  Норман недавно  поднял на  бамбуковой  жерди
маленький топсель, жердь уже сломалась, и обмякший топсель хлестал по гроту.
     -  Убрать  большой  парус,  пока  не  лопнул!  Норман  принял  на  себя
командование на носу, сам  влез на мачту и обрезал  фал топселя.  Затем пять
человек ухватились  за  толстый гордень, и  семиметровая рея  отделилась  от
верхушки мачты. Но  вместо того  чтобы идти вниз, тяжелое бревно, увлекаемое
огромным парусом, рванулось вперед и вверх, и ребята в десять рук повисли на
фале, чтобы грот не уподобился распростертому  над волнами воздушному  змею.
Лодку снова накрыл ревущий каскад.
     - Отдать плавучий якорь, черт возьми!
     - Волны запутали веревки!
     - Отдайте малый якорь пока, не то нас расколошматит вдребезги!
     Опять нас накрыло  волной.  И еще раз, сильнее прежнего.  Наше счастье,
что лодку развернуло к волне  правым  бортом, а не левым, где вход  в каюту;
всю правую стену мы накрыли снаружи брезентом, и море теперь таранило его.
     - Малый отдан, - раздался торжествующий голос Карло.
     Но малый плавучий якорь  слишком слабо тормозил и не мог оттянуть назад
корму отяжелевшей ладьи. Юрий и Карло,  стоя  по пояс в воде,  - а  время от
времени их накрывало с головой, - лихорадочно распутывали запутанный волнами
конец от большого парусинового мешка.
     - Проверить страховочные концы, всем как следует страховаться!
     Наконец заклиненное рулевое весло  повернулось на несколько дюймов. Еще
немного, еще. А толку чуть. Штормовые порывы били нижней шкаториной грота по
верхушке высокого  форштевня. Бешеные  боксерские удары  слева,  справа, вот
парус зацепился  за тонкий крюк, весь форштевень  перекосился влево.  Голоса
тонули  в  грохоте  волн  и  реве ветра,  так что  все советы  и предложения
переводились и передавались по цепочке с мостика на нос и обратно.
     - Да спустите вы парус, пока лодку не разорвало в клочья! - кричал я.
     Наконец грот рывками пошел вниз.
     -  Стой!  Скорей  поднимите парус,  пока  его волной не  подхватило!  -
закричал Норман.
     - Упустим  его  за борт, потом ни за что  не вытащим!  - поддержал  его
Жорж.
     Что верно, то верно. Внизу  египетский  парус был равен ширине палубы -
пяти  метрам,  зато верхняя шкаторина и  тяжелая рея достигали в ширину семи
метров, и при таком волнении и ветре парус неизбежно будет  пойман волнами с
двух сторон.
     Решение напрашивалось  само  собой. Мы стали помаленьку спускать парус,
но  до палубы он не  доходил, пять человек, надежно  застраховавшись, стояли
плечом к плечу и скатывали его  на руках. А ведь им еще надо было устоять на
ногах в борьбе  с ветром,  качкой и  беснующимися каскадами  воды.  Колотя и
дергая румпель правого весла, я заставлял его дюйм за дюймом поворачиваться,
но на курсе это  никак не отражалось. Мало-помалу ребята  свернули парус  на
одну треть и закрепили рулон вшитыми  в парусину завязками. Теперь надо было
спасать лопасть левого весла, которая по-прежнему бешено скакала на привязи,
то и дело  обрушиваясь  всей  тяжестью на ахтерштевень. Страховочный  конец,
удерживающий  лопасть,  как это  показано на  египетских фресках,  помог нам
извлечь  ее  из  воды.  Веретено  переломилось  как раз  у нижней  уключины.
Шестнадцатисантиметровое бревно,  настоящий телеграфный столб из  крепчайшей
сосны,  без единого сучка. Мы считали его несокрушимым,  а оно переломилось,
как спичка. Весь папирус был цел и невредим, ни  один стебель не  сломался и
не отстал. Папирусная связка  спружинила лучше, чем бревно, сила Голиафа еще
раз  проиграла  ловкости Давида. Эта осечка  показала  нам, что мы  укрепили
рулевое  весло  вверху  и  внизу  слишком  толстой  веревкой.  Будь  веревка
потоньше, она лопнула бы первой, сыграв роль предохранителя.
     Тяжеленную лопасть,  облепленную  морскими  уточками, вытащил  на  борт
Жорж. Он сорвал с  нее подушку  из обрезков папируса, которую Норман укрепил
на  лопасти для лучшей обтекаемости  в месте  соединения с веретеном, бросил
искореженные  стебли в воду и  стал  с интересом наблюдать,  что будет.  Они
утонули. Он  никому об  этом не  сказал и до сих пор  не  подозревает, что с
мостика  за  его  экспериментом следил  еще один человек, который  опешил не
меньше него,  и ощутил под ложечкой неприятное сосание. Что случилось с этим
папирусом?  Может быть,  из него выдавило  весь  воздух? Юрий и Карло стояли
спиной к Жоржу, возясь  с концом  от большого плавучего якоря. Вот и большой
пошел  за  борт,  а  малый   вернулся  на  палубу,  корма   начала  медленно
разворачиваться назад. Но не до  конца. Лодка шла с  небольшим перекосом,  и
огромные волны захлестывали нас справа сзади, совсем как это было на "Ра I".
     Шторм  продолжал  бушевать.  Выло без десяти девять, надвигалась  ночь,
когда  ребятам удалось частично  свернуть парус  и осталась  ровно  половина
оранжевого солнечного символа  - так выглядел бы  закат, если бы тучи его не
закрыли. Кстати,  не будь туч, мы бы  увидели заходящее  солнце  не прямо по
курсу,  а  немного левее перекошенного форштевня,  ведь мы  дрейфовали почти
боком.
     Худо. Совсем худо. Запасных бревен достаточной длины для весла нет. Все
лучшие материалы мы  выбросили за борт  у  Канарских островов. Если простоим
здесь достаточно долго на  плавучем  якоре, может быть, бревна  нас догонят.
Черный  юмор.  Положение  безнадежное.  Решения  не  видно. Спокойной  ночи,
ребята. Утро вечера мудренее. Стоять на руле незачем: одно  весло заклинено,
от второго осталось веретено  без лопасти. Пусть волны врываются на палубу и
скатываются за борт, они не хлынут через дверь в каюту, плавучий якорь будет
рулить за  нас.  А  чтобы нас не утопило какое-нибудь судно, поделим ночь на
двухчасовые вахты.
     В эту ночь было невозможно  уснуть. Мы словно опять очутились на "Ра I"
и  заново  переживали  те  дни,  когда  море  начало  брать  верх над  нами.
Многотонные  массы воды разбивались о задний правый  угол каюты,  кругом все
бурлило, кипело, булькало,  клокотало, будто  целая  река перекатывалась под
плетеным полом, в широкой  ложбине между двумя связками папируса, на которых
мы шли через океан. Вода металась вперед и назад, лихорадочно отыскивая щели
в папирусе, чтобы через них вырваться на волю, но набухшие стебли сомкнулись
так плотно, что вода не успевала уйти, как новые каскады врывались на палубу
и наполняли ванну до краев.
     Я глаз не сомкнул, пока не подошла моя вахта, зато  стоило мне сесть на
бамбуковую  скамеечку у двери и закрепить страховочный конец, как я в  ту же
секунду уснул. Вдруг что-то  меня разбудило, я открыл глаза и увидел летучую
мышь, нет, сову, которая  металась в воздухе  вокруг "Ра", потом устремилась
между  вантами прямо  ко мне, как  будто  задумала  напасть  на меня. Но эта
ночная гостья  скверно летала, она зацепила крылом ванту и упала на скамейку
рядом со мной, не успев выставить ноги вперед. Бедняжка. Да ведь это голубь!
Наш  собственный  окольцованный  спутник!  Адский  гул  беснующихся  волн  и
хлопающего  паруса  спугнул  его, он решил поискать себе другое  убежище, не
нашел,  вернулся,  увидел  безлюдный  мостик  и,  боясь  одиночества в своей
корзине на крыше, спустился к спящему вахтенному. До самого рассвета  голубь
сидел  на  вахте рядом с  нами,  и всю  ночь  ревущий океан беспрепятственно
вторгался на палубу, бил в задний угол каюты и, обогнув ее, скатывался через
борт впереди и сзади, так что на подветренный борт доходили только маленькие
ручейки, они встречались у наших ног и тоже вливались в море.
     Удивительное  судно. Одно плохо: корпус его становился герметичным, как
у обычной лодки, и вода не поспевала уходить через щели в днище.
     На другой день ад продолжался. Смертельно усталые, мы бродили по колено
в  бурлящей воде, переносили кувшины  с наветренной  стороны, выбрасывали за
борт разбитые  амфоры, крепили  расшатавшийся груз, натягивали ванты потуже,
чинили  парусину  и  ломали  голову  над   тем,  как  снова   сделать  ладью
управляемой. Она настолько отяжелела от воды и так сильно кренилась к ветру,
что  полная  победа океана была  вопросом  времени,  ведь  дерево и  папирус
скрепляли  только тонкие веревки, которые  в любую  минуту  могли лопнуть от
такой  нагрузки.  Толщина веревки, державшей  папирус  спиральными  витками,
составляла 14 миллиметров; каюту, мачту и мостик крепила к палубе сплетенная
втрое,  словно  коса,  8-миллиметровая веревка. Индейцы отказались применить
толстый трос. Не будь все суставы гибкими и  упругими, океан разнес бы нас в
клочья так же легко, как он ломает бревна и сгибает сталь.
     В первый день шторма  волны ничего не могли  сделать с плавучей копной,
она  играючи уходила от всех ударов. Тогда океан пустил в ход другой  прием.
Он  навалился на  палубу всем своим  весом и давил вниз. Наша осадка  начала
расти с угрожающей быстротой; во-первых,  в длинном  углублении между  двумя
главными связками залегли бесполезным грузом тонны булькающей  морской воды,
во-вторых, верхняя половина связок, которая  до  сих пор  оставалась сухой и
легкой, теперь тоже стала намокать.  Скоро весь папирус  сплошь  пропитается
водой и совсем отяжелеет. Каждому было  очевидно, что мы тонем. Но никто  не
выказывал страха, все были  полны решимости справиться с  этой  проблемой. У
каждого   были   свои   предложения,  они   обсуждались,  потом  единогласно
отвергались. Мадани,  который не ходил  на  "Ра I",  отвел меня в сторонку и
осторожно спросил, угрожает ли нам опасность.  Услышав, что  пока  опасности
нет,  он  снова  расплылся в улыбке.  Кей,  стряхивая  морскую воду со своей
блестящей  черной  шевелюры,  широко  осклабился:  он  никогда  в  жизни  не
представлял себе, что бывают такие волны.
     Благодаря  плавучему  якорю  корма во  всяком  случае  развернулась под
острым  углом к волнам. Убери его - и нас опять повернет  так,  что мы будем
принимать волну  всем бортом. Но  зато плавучий  якорь сковал нас по рукам и
ногам, мы почти не трогались с места. Стоим посреди  Атлантического океана и
тонем, в 1900 морских милях от старта и 1300 милях от финиша.
     Двое суток все  наши  действия  сводились  к  борьбе  за  свою  жизнь и
спасение  груза.   Починить  весло  оказалось  невозможно  по  ряду  причин.
По-прежнему нас штурмовали  шести-, семиметровые волны, к тому же попадались
и десятиметровые исполины. Сидя в каюте,  я разрезал обложку одного блокнота
и  сделал  из  картона  модель,  изображающую лопасть,  обе части сломанного
веретена   и   мостик,   показал   две  деревянные  уключины,   удерживающие
установленное   наискось  весло  вверху  и   внизу.  Получалось,  что,  если
прикрепить  к  лопасти  верхний,  более  длинный обломок веретена,  рукоятка
дотянется до мостика.  Мы  так и сделали, придумав сообща хитрое устройство,
которое  позволяло рулевому,  стоя  в  правой части мостика,  крутить правое
весло  рукой,  а левое весло  поворачивать  в одну сторону ногой при  помощи
веревки,  в  другую  -  рукой  с  помощью длинной бамбуковой  палки.  Чистая
акробатика, причем  дело  осложнялось  тем,  что вахтенный  должен  был  еще
маневрировать  шкотами паруса, закрепленными  за перила  мостика, потому что
рулевые весла не  всегда могли справиться с ладьей, так глубоко она осела. И
когда  "Ра  II"  не  слушалась весел, а ветер и волны грозили развернуть нас
боком, всю надежду мы возлагали на парус.
     Новое устройство было готово к испытанию вечером второго дня.  К  этому
времени  лодка погрузилась  так сильно,  что  страшно  смотреть.  Всем  было
очевидно, что  нам предстоит основательно потрудиться,  чтобы одолеть вторую
половину пути.  Как только  легло на место увечное весло, дела  сразу  пошли
немного лучше. Нам  удалось  привести  корму к волне, после чего  мы выбрали
плавучий якорь и пошли на запад под  зарифленным парусом.  На другой день мы
отважились поставить  полный грот. И снова огромный  парус  словно приподнял
лодку из воды, и мы пошли со скоростью почти три узла, что составляло больше
100 километров в  сутки.  Правда, палуба  была  чуть  не  вровень  с  водой.
По-прежнему через корму переваливали  волны, да и на носу, если мы пробовали
сесть к столу,  как прежде, на скамейках, нас  регулярно окатывало водой,  и
приходилось всем жаться  на нижних  перекладинах мачты. Сидим  и едим, точно
птицы на ветке.
     - Надо как-то защититься от больших волн, чтобы вода успевала стекать с
палубы, а не то мы потонем, - сказал Юрий.
     И он  принялся натягивать кусок парусины вдоль правого борта от  вантов
вперед,  закрепляя   его   вверху  и  внизу   толстой   бечевкой.  Остальные
рассмеялись.
     - Брось, Юрий.  Первая же волна разорвет твою тряпку.  Но  Юрий  твердо
настроился  довести  дело  до  конца.  Очередная  волна,  захлестнув  корму,
покатилась  вдоль  правой стенки  вперед,  слегка прогнула парусиновую ширму
Юрия и  ушла за борт. На  носовую палубу просочилось лишь несколько  струек,
все остальное отразила парусина. Юрий торжествующе сел к  столу и взялся  за
вилку. После того, как и вторая, и третья волна отступили перед  ширмой, мы,
смотря  большими  глазами на  это  чудо,  спустились со  своими тарелками  с
перекладин  и  расселись вокруг стола.  Вот  так  Юрий,  вот  так волшебник,
обыкновенной  тряпкой  остановил  океан. Конечно, папирусный хвост  принимал
главный удар на себя, он рассекал волну  надвое, так что парусиновому экрану
оставалось только отражать катившие вдоль борта фланги могучего вала.
     - Еще парусины!
     Мы убрали кусок парусины, которым была накрыта передняя стенка каюты, и
сразу изнутри  сквозь  щели  в плетенке стало  видно стол,  двойную мачту  и
океан.  Потом мы  распороли запасной грот. Юрий  развесил  все лоскуты, и мы
очутились как бы за огромным бордово-оранжево-зелено-желтым занавесом. Волны
незлобиво подталкивали его, и он колыхался на вантах, словно белье на ветру,
пропуская минимальное количество воды.
     -  Хиппи!  Цыгане!  -  расхохотались  Карло  и  Жорж,  спустив  на воду
трехместный надувной плот, чтобы поснимать нас со стороны.
     Над  пестрой   ширмой  торчали   наши  головы,  мы  следили   за  двумя
смельчаками, которые то и дело исчезали за гребнями высоких волн.
     - Назад! -  крикнул я. - Ну-ка, живей переходите на приличную посудину,
пока вашу скорлупку не опрокинуло.
     Мы  и раньше надували наш плот и выходили на съемку, но то было в штиль
или при  легком  волнении, а теперь  настолько свыклись с волнами и  соленым
ветром, что кое-кто начал забывать про осторожность.
     Дни и недели бежали взапуски с волнами. За год с небольшим шесть членов
экипажа провели вместе в общей сложности почти четыре  месяца  на папирусных
связках. После катастрофы пришлось ограничить потребление воды - пол-литра в
день на человека,  не считая девяти литров в день  на камбуз для общих нужд.
Одни  кувшины разбились, в другие  попала  морская вода.  И ведь мы  сами во
время злополучного штиля опорожнили за борт большинство бурдюков, но об этом
сейчас лучше было не вспоминать. Да, поспешили, черт возьми.
     У Карло соленая вода разъела кожу в паху, и Юрий прописал  ему два раза
в  день мыться  пресной  водой.  Бедняга  Карло  ухитрялся обходиться  одной
чашкой. Утка, голубь и обезьяна вместе выпивали в день столько, сколько один
человек;  Жорж  яростно  возражал против того,  чтобы  ни  в чем не повинных
животных сажали  на паек, как людей. Сантьяго тоже был не в блестящей форме,
ему  перед плаванием делали  операцию - камни  в почке -  и велели  избегать
соленого, орехов,  сушеных овощей,  яиц и прочих блюд, преобладавших в нашем
меню.  Он  здорово  устал, однако безропотно выполнял свою работу, правда, в
свободную  минуту  предпочитал  полежать  в  каюте,  в  самой  глубине,  под
наблюдением Юрия.
     Однажды вечером он вышел из каюты хмурый и  сел за  стол  рядом с нами.
Посмотрел на Карло, на Жоржа и сказал:
     - Я слышал сквозь стену гнусные обвинения! Карло обозлился.
     - Брось изображать профессора.
     - Повкалывал бы лучше  с  наше,  - подхватил Жорж. -  А то ведь если  и
вызовешься  подменить уставшего рулевого, так не раньше, чем за десять минут
до смены.
     И посыпались обвинения. В  первом плавании трудяга  Карло  и  беспечный
Жорж  не  очень-то ладили, теперь же  о