кла  разрушенная  часовня.
Кемма, шатаясь, подошла к ней и опустилась на колени: силы покинули ее.
     - Пока  не  придет  помощь,  останемся  здесь,  -  сказал  Ру.  -  Двух
полуживых женщин  я  еще  смог  бы  унести,  и  даже  мешок  на  голове.  Но
девочка... Ведь это царевна  Египта.  Даже  ценой  чьей-то  смерти  ее  надо
спасти.
     - Да, - еле выговорила Кемма. - Брось меня, спасай девочку.  Возьми  ее
и мать и ступай к реке. Быть может, лодка уже там.
     - А может, и нет, - проворчал Ру, оглядываясь.
     Послышались шаги, из-за пальмы появилась фигура Тау.
     - Вы пришли чуть раньше, госпожа Кемма, - сказал он. - Но,  к  счастью,
я тоже, и даже попутный ветер с верховьев не задержался. По крайней мере  вы
трое  тут.  Но  кто  это   с   вами?   -   Тау   пристально   посмотрел   на
великана-нубийца.
     - Тот, на кого можно положиться, - отвечал  Ру,  а  если  сомневаешься,
проберись ко дворцу и взгляни на лестницу царских покоев. Если  понадобится,
человек этот сломает кости и тебе, как раб ломает прутья.
     - Этому я верю вполне, - согласился Тау, - но  ломать  кости  или  нет,
решим после. Теперь же следуй за мною, и поскорей!
     Тау перебросил мешок через плечо и,  поддерживая  Кемму,  направился  к
реке.
     У ступеней причала качалась лодка, а в  некотором  отдалении  виднелась
барка с приспущенным парусом, стоявшая на якоре.
     Тау взялся за весла и стал грести в сторону барки. Оттуда  ему  бросили
веревку; поймав ее, Тау закрепил конец и начал подтягивать  лодку  к  борту.
Несколько рук протянулись навстречу, и вскоре все были уже на палубе.
     - Поднять якорь, - приказал Тау. - Поставить паруса!
     - Слушаюсь, господин, - отозвался чей-то голос.
     Еще немного, и судно заскользило  вниз  по  реке,  подгоняемое  сильным
южным ветром. С  корабля,  тихо  удалявшегося  под  покровом  ночи,  беглецы
увидали людей с факелами, обыскивавших пальмовую рощу,  которую  они  только
что покинули. Обеих женщин и девочку  поместили  в  каюте.  Тогда  лишь  Тау
обратился к нубийцу:
     - Ну, Костолом, скажи что-нибудь; быть может, чаша вина и немного  пищи
развяжут тебе язык.
     Так   царица   Рима,   наследница    престола    египетского    Нефрет,
воспитательница ее Кемма и эфиоп Ру совершили побег из  Фив,  ускользнув  из
рук предателей.


                                  Глава IV

ХРАМ СФИНКСА

     День за днем барка плыла вниз по Нилу. По ночам или если ветер  не  был
попутным, ее подводили к берегу,  обычно  в  каком-нибудь  пустынном  месте,
подальше  от  городов.  Дважды  останавливались   вблизи   больших   храмов,
разрушенных гиксосами при  завоевании  этих  земель  и  не  отстроенных  еще
заново. С наступлением темноты из руин или из гробниц вокруг них  появлялись
люди, которые приносили что-то на продажу;  Кемма,  посвященная  во  многое,
что касалось  отправления  культа,  по  некоторым  жестам  угадывала  в  них
жрецов, хотя она не знала, каким  богам  они  служат.  Пришедшие,  выказывая
глубокое почтение Тау,  беседовали  с  ним  наедине,  и  потом  под  разными
предлогами Тау приводил их в каюту, где находилась маленькая царевна;  те  с
благоговением глядели  на  нее,  а  порой  простирались  ниц,  словно  перед
божеством; затем они покидали барку, призывая  к  ней  благословение  богов,
которым поклонялись. Похоже  было  даже,  что  люди  эти  никогда  не  брали
вознагражденье за принесенную ими пищу.
     Кемма примечала все это, да и Ру также, хоть и казался простаком;  лишь
царица Рима почти что не обращала внимания на происходящее. С той поры,  как
в сражении был убит ее господин, царь Хеперра, силы оставили царицу;  измена
ее советников и военачальников, казалось, целиком сломила  ее  волю;  теперь
ее не тревожило ничто, кроме судьбы малютки.
     Очнувшись,  Рима  обнаружила,  что  она  на  корабле;   царица   задала
несколько вопросов, а увидав Ру, которого очень любила,  она  отшатнулась  -
ей казалось, что от него пахнет кровью. С Тау она  почти  что  не  говорила;
после всего, что она пережила, мужчины внушали ей опасения.  Откровенна  она
была лишь с  Кеммой,  и  главное  в  этих  беседах  было:  как  спастись  из
ненавистного Египта, вернуться к отцу, царю Вавилона?
     - Пока что боги Египта обошлись с тобой не слишком жестоко,  царица,  -
убеждала ее Кемма. - Они вызволили тебя с дочерью из предательских сетей;  и
совершили боги все это уж после того, как ты объявила, что не веришь в них.
     - Может быть, Кемма. Но твои боги распорядились  так,  что  царственный
супруг мой убит, а те, кому он и я верили,  оказались  подлыми  предателями;
они искали случай, чтоб отдать  супругу  царя  и  его  малютку-дочь  в  руки
врагов. Лишь твой ум да сила и храбрость эфиопа спасли нас. И  не  обо  мне,
чужеземке, пекутся боги, а о роде фараонов Египта, продолженном мною.  Пусть
тебя не удивляет, что это  не  мои  боги,  хотя  я,  жена  фараона,  не  раз
возлагала приношения на алтари  их.  Помяни  слова  мои:  я  еще  вернусь  в
Вавилон и перед смертью преклоню колена в храмах моих предков. Доставь  меня
назад в Вавилон, Кемма, где люди не изменяют тому,  чей  хлеб  насыщает  их,
где их не обуревает жажда продать в рабство или  предать  смерти  наследницу
тех, кто погиб, сражаясь за них.
     - Я исполню это, если смогу, - проговорила Кемма,  -  но  увы,  Вавилон
далек, а земли между ним и нами в огне войны. Мужайся,  царица,  и  наберись
терпенья.
     - Не осталось во мне мужества, - отозвалась  Рима,  -  одно  желание  у
меня: найти своего господина, восседает ли  он  за  столом  вашего  Осириса,
плывет ли в облаках вместе с Белом или спит в глубокой тьме.  Где  б  он  ни
был, я хочу быть рядом и нигде больше, а менее всего -  в  этом  ненавистном
Египте. Дай мне малютку, я покормлю ее, подержу на руках, пока еще могу.  Мы
сильнее любим тех, кого вскоре должны оставить, Кемма.
     Жрица передала девочку и отвернулась, чтобы  скрыть  слезы,  ибо  горе,
как  полагала  Кемма,  сокращало  жизнь  обездоленной  вдовы,  дочери   царя
Вавилона.
     Проплывая Мемфис, который Тау хотел миновать  на  ранней  заре,  прежде
чем люди выйдут из жилищ, беглецы подверглись  большой  опасности.  К  барке
приблизилась   лодка   с   воинами,   которые   потребовали,   чтобы   барка
остановилась. Тау счел за благо подчиниться.
     - Помните, что надо говорить, - шепнул  он  Кемме.  -  Ты  моя  сестра,
царица - больная жена. Ступай,  вели  ей  позабыть  на  время  свое  горе  и
коварством уподобиться змее. Ты же, Ру, прячь подальше  свой  боевой  топор,
да так, чтоб его можно было легко достать при надобности.  Ты  мой  раб,  за
которого я  дорого  заплатил  в  Фивах;  я  собираюсь  зарабатывать  деньги,
показывая твою силу на рынках; и ты очень плохо или даже совсем не  говоришь
по-египетски.
     Лодка причалила к борту.  У  двух  воинов,  сидевших  в  ней,  вид  был
сонный, похоже,  глаз  не  сомкнули  всю  ночь;  на  веслах  сидел  какой-то
простолюдин. Стражники поднялись на палубу  и  спросили  кормчего.  Появился
Тау, на ходу поправляя одежду, и недовольно спросил, что им надо.
     - Наше дело узнать, что тебе надо здесь? - сказал один из них.
     - Ответ прост, господин. Я вожу зерно вверх по реке, а спускаясь  вниз,
везу скот. Есть у  меня  несколько  породистых  бычков,  вы  их,  часом,  не
купите? Если так, можно бы глянуть на них. У одного даже  есть  метка  Аписа
или что-то в этом роде.
     - Похожи  мы  на  торговцев,  скупающих  скот?  -  спросил  высокомерно
один. - Показывай разрешенье.
     - Вот, пожалуйста, господин. -  И  Тау  протянул  папирус,  скрепленный
печатями торговцев Мемфиса и других городов.
     - Жена, ребенок и сестра - небось старшую жену за сестру выдаешь?  -  и
большая команда. Мы ищем двух женщин с ребенком, надо нам взглянуть на них.
     - Зачем? - усомнился второй воин. - Барка не похожа на царский  военный
корабль, что нам  велено  задержать;  к  тому  же  зловоние  от  этих  быков
ужасное, я не выдержу - вчера ведь был праздник.
     - Военный корабль, господин? Вы его дожидаетесь? За нами шел  какой-то.
Мы его видели, но вода стоит низко, и корабль тот сел на мель; уж  не  знаю,
когда достигнет он Мемфиса. Очень ладный корабль,  много  воинов  на  борту.
Они собирались пристать в Сиуте, что был пограничным городом  Юга,  пока  мы
не разбили этих заносчивых южан. Но взгляните на женщин, если угодно.
     Сообщение в военном корабле заинтересовало  стражников  настолько,  что
они двинулись вслед, мало думая о спутницах Тау. Один взял лампаду  и  сунул
ее за полог, прикрывавший вход в каюту, пробормотав:
     - Чтоб злые духи ее забрали! Совсем не светит.
     - Ее погасят злые запахи, -  отозвался  другой,  зажимая  нос  и  глядя
внутрь. Тусклый язычок пламени едва  светил,  и  воины  увидели  не  слишком
опрятно одетую Кемму, сидевшую на мешке (знали б они,  что  в  нем  хранятся
сокровища царей Верхнего Египта!). Она мешала молоко  с  водой  в  тыквенном
сосуде, другая  женщина  с  неубранными  волосами  лежала,  прижав  к  груди
какой-то сверток.
     В этот миг лампада совсем  потухла,  и  Тау  принялся  вспоминать,  где
найти масло, чтоб вновь засветить ее.
     - Ни к чему, друг, - сказал старший, - мы уже поглядели. Плыви с  миром
и продай своих бычков как можно удачнее.
     Воин вернулся на палубу, где - словно по веленью злого  рока  -  взгляд
его упал на Ру, который присел, стараясь скрыть свой рост.
     - Какой рослый негр! - удивился стражник. -  Не  о  нем  ли  донес  наш
соглядатай: будто  какой-то  негр  поубивал  там  много  наших  сторонников.
Встань-ка, малый!
     Тау  сделал  вид,  что  перевел  его  слова;  Ру  поднялся,  растерянно
улыбаясь и тараща свои глазищи так, что засверкали белки.
     - О, - воскликнул воин, -  вот  так  громадина!  Клянусь  богом!  Какая
грудь, что за  руки!  Послушай,  кормчий,  что  это  за  великан?  Зачем  он
понадобился на торговом судне?
     - Господа, - отвечал Тау, - я решился купить его,  вложив  в  это  дело
большую часть того, что имел. Он очень силен, прямо-таки чудеса  выделывает,
потому я надеюсь заработать на нем в Танисе.
     - Вот как? - недоверчиво произнес один из воинов. - Ну-ка, -  обратился
он к Ру, - покажи свою силу.
     Ру нерешительно покачал головой.
     - Не понимает он вас, господа, он ведь эфиоп. Постойте, я ему скажу.
     И Тау обратился к Ру  на  непонятном  языке.  Ру  словно  пробудился  и
кивнул, ухмыляясь. В следующее мгновение он подскочил к стражникам,  ухватил
каждого за одежду и, словно детей,  поднял  над  палубой.  Затем  с  громким
хохотом нубиец подошел к борту и, будто желая кинуть обоих в  реку,  вытянул
руки над водой. Стражники кричали, Тау  с  бранью  пытался  оттащить  Ру  от
борта.  Ру  обернулся,  продолжая  держать  воинов  в  воздухе  и  задумчиво
рассматривая люк, словно собирался швырнуть туда  своих  пленников.  Наконец
слова Тау дошли до него, и он плашмя кинул обоих на палубу.
     - Это его любимая шутка, - пояснил Тау,  помогая  воинам  подняться  на
ноги, - он так силен, что мог бы еще и третьего удержать в зубах.
     - Ладно, с нас довольно трюков твоего дикаря, - сказал воин. -  Смотри,
как бы не угодить тебе из-за него в тюрьму. Придержи-ка его, пока  мы  сядем
в лодку.
     Стража отплыла, и барка, незаметная в тумане,  что  с  восходом  солнца
таял над рекой, продолжила свой путь мимо набережных Мемфиса.
     Тогда  нубиец,  подойдя  к  рулевому  веслу,  что  держал   Тау,   тихо
проговорил:
     - Сдается мне, Тау, что ты - большой господин или даже  князь,  хоть  и
желаешь сойти за владельца торгового суденышка. А было б хорошо, если  б  ты
приказал мне бросить тех молодцов в реку.  Она-то  уж  молчит  о  том,  кого
хоронит. Скоро узнают, что нет никакого военного корабля, о котором  ты  так
хорошо рассказывал, и тогда...
     - И тогда, Костолом, тем стражам, что щебетали, как  зяблики  в  траве,
несдобровать; ведь настоящая добыча тем  временем  ускользнула  из  их  рук.
Жаль, по-своему, они не такие уж скверные люди. А бросить их  в  реку,  быть
может, и неплохо бы, хотя и жестоко, да оставался свидетель. Что  сказал  бы
лодочник, что привез их, обнаружив, что воины его не вернулись?
     - Ты мудр, - сказал Ру восхищенно, - мне это в голову не пришло.
     - Да, Ру. Если б к твоей неразумной силе и природной  доброте  добавить
мой разум, ты смог бы править этим жестоким миром,  но  мой  разум  остается
при мне, и оттого смирись с тем, что на тебе ярмо, как на  буйволе,  и  ярмо
это удерживает не только тебя, но и более сильных, чем ты...
     - Если дело в разуме, отчего же ты не  властитель,  господин?  Ведь  ты
вроде всем взял, хоть и не такого роста, как я? Почему  везешь  ты  беглецов
на грязном торговом суденышке, а не восседаешь  на  царском  троне?  Объясни
это мне, простому чернокожему, кого учили только сражаться да быть честным.
     Тау искусно вел корабль среди множества барок, подымавшихся по  Нилу  с
грузом. Затем кормчий подозвал матроса, чтоб тот сменил  его,  -  теперь  на
реке не видно было ни одного судна, - а сам присел  на  огражденье  борта  и
заговорил:
     - Потому, друг мой Ру, что я избрал  путь  служения.  Если  человек  не
привык предаваться размышлениям и задумывается также мало,  как  большинство
простосердечных людей, - особенно если он молод и  простого  звания,  -  ему
известны лишь любовь, коей  жив  род  человеческий,  да  война,  что  уносит
множество людей; и ты, наверно, не поверишь,  если  я  скажу,  что  истинная
радость жизни - в служении. Разное бывает служение. Многие служат  фараонам,
отчего те слепы и самодовольны: ветер, отравленный  дыханьем  толпы,  влечет
их, преисполненных тщеславия, словно  пузыри  по  воде,  хоть  сами  они  не
ведают того; они - рабы рабов - несут зла более, нежели  добра.  Кто  служит
истинно -  живет  иначе:  отринув  своекорыстие  и  тщеславие,  он  смиренно
трудится во имя добра и находит в том себе награду.
     Ру потер лоб и спросил:
     - Но кому же подобный человек служит, господин?
     - Он служит богу, Ру.
     - Богу? О каких только богах не слышал я в  Эфиопии,  Египте  и  других
землях. Какому богу он служит, где находит его?
     - В сердце своем, Ру; но имя его я не смогу назвать тебе. Одни  нарекли
его Справедливостью, другие - Свободой, некоторые - Надеждой,  а  кое-кто  -
Духом.
     - А как те, кто служат только себе, своему  желанью,  кому  безразлично
все прекрасное, - как они называют его, господин?
     - Не знаю, Ру. Хотя все ж, пожалуй, знаю - Смерть.
     - Но живут те люди так же долго,  как  и  другие,  и  нередко  пожинают
богатый урожай.
     - Да, Ру, но все же дни их сочтены, и если они не раскаялись,  души  их
умирают.
     - Ты веришь, как тому учат жрецы, что души продолжают жить?
     - Верю, что они живут дольше самого Ра, бога солнца,  дольше  звезд,  и
из века в век пожинают плоды честного служения. Но не спрашивай меня;  лучше
тебе об этом расскажет тот, кого вскоре ты увидишь; я лишь ученик его.
     - Не стану я спрашивать, господин, мысли мои и так уж  путаются,  -  но
вот только объясни мне,  если  пожелаешь,  что  тебе  даст  в  конце  концов
служение, которое велит тебе с большой опасностью плыть вверх по реке,  дабы
спасти двух женщин и ребенка?
     - Быть  может,  награда  за  истинное  служение  заключается  в   самом
служении.  И  не  мне  доискиваться  до  цели  его,  я   ведь   дал   клятву
повиноваться, не задавая вопросов и не выражая сомнений.
     - Так у тебя есть наставник, господин мой, кто он?
     - Это ты вскоре узнаешь. Не жди, что пред тобою окажется царь на  троне
или жрец, окруженный почестями и великолепием. Я расскажу тебе кое-что,  Ру,
ты ведь многого не  знаешь.  Ты  уверен,  будто  фараон,  войско,  богатство
составляют силу, что правит Египтом, да и  всем  миром.  Не  так  это.  Есть
сила,  тебе  не  явленная,  она-то  и  правит   миром;   имя   ей   -   Дух.
Священнослужители  учат,  будто  у  всякого  человека  есть  свое  Ка,  свой
двойник, - нечто  невидимое  глазу,  но  более  сильное,  чистое,  мудрое  и
долговечное, чем сам человек. Нечто такое, что время от  времени,  возможно,
зрит лик божества и нашептывает человеку о воле его. Пусть это притча, но  в
ней есть доля истины, ибо каждому живущему сопутствует  приданный  ему  дух.
Или даже два: один - дух добра, другой - зла; один ведет  вверх,  другой  же
тянет вниз.
     - Еще раз скажу, господин: ум мой мутится от таких слов. Но  куда  и  к
чему ведет тебя твой собственный дух?
     - К вратам мира, мира для меня самого и для всего Египта, Ру;  в  край,
где для тебя мало дел, ибо там нет  войны.  Посмотри,  там,  вдали,  Великие
пирамиды; то - дома мертвых, а возможно - и обители душ, что не  умирают.  А
теперь помоги мне убрать парус -  мы  должны  проплыть  мимо  них  медленно.
Ночью мы вернемся и высадим здесь кой-кого из  наших  спутников.  Там,  быть
может, тебе станет яснее смысл того, о чем я говорил.


     Спустилась ночь. Тау привел свое судно  назад,  к  пристани.  Во  время
половодья причал оказывался недалеко  от  Великих  пирамид  и  Сфинкса,  что
лежал рядом с ними, вперив свой вечный взор  в  пустоту.  Тут  под  покровом
темноты беглецы сошли к корабля и сразу же укрылись в зарослях тростника.
     Едва  они  спрятались  на  берегу,  как  над  рекой   забрезжил   свет:
показались  барки,  полные   вооруженных   людей,   с   большими   факелами,
укрепленными и на носу, и на корме. Они шли вниз по  течению.  Тау  проводил
их взглядом и обернулся к спутникам.
     - Похоже, кто-то  донес  мемфисским  стражникам,  что  никакой  военный
корабль из Фив за нами не шел, - сказал  он,  -  теперь  они  ищут  торговое
судно, на борту которого две женщины с младенцем. Ладно, пусть  ищут;  птицы
упорхнули, а туда, где они вьют гнезда, гиксосам не подступиться.
     Отдав  распоряжения  матросу,   -   лицо   которого   было   столь   же
непроницаемым, как и у других матросов на судне, -  Тау  подал  руку  царице
Риме и двинулся в темноту, за ним следовала Кемма с  девочкой  на  руках,  а
замыкал шествие Ру, который нес сокровища царей Верхнего Египта.
     Долго  брели  они  вперед,  сначала  через  пальмовую  рощу,  затем  по
пустынным пескам, пока в тусклом свете взошедшей луны им не открылось  вдруг
удивительное зрелище. Перед ними появилась  огромная,  высеченная  из  целой
скалы фигура льва с человеческим лицом, в  головном  уборе  царя  или  бога;
внушающий ужас недвижный взор изваяния обращен был к востоку.
     - Что это? - дрогнувшим голосом спросила Рима. - Мы в подземном мире  и
перед нами бог его? Это  лицо  со  страшной  улыбкой,  конечно,  принадлежит
богу.
     - Нет, госпожа, - отвечал Тау, - то лишь образ  бога,  Сфинкс,  который
возлежит здесь с незапамятных времен. Смотри! На фоне неба  видны  очертания
пирамид позади него; в их подземельях - защита и покой  для  тебя  и  твоего
ребенка.
     - Спасенье для ребенка - может быть, - согласилась  Рима,  -  для  меня
же, думаю, самый долгий из всех  покой.  Ибо  знай,  о  Тау,  -  из  суровых
улыбающихся глаз Сфинкса на меня глядит сама смерть.
     Тау промолчал; даже его мужественная душа,  казалось,  содрогнулась  от
столь  зловещего  предсказания.  Кемма,  как  и   он   охваченная   страхом,
прошептала:
     - Мы поселимся среди гробниц, и это к лучшему,  ибо,  может  быть,  нам
вскоре придется искать укрытия.
     Ру тоже почувствовал ужас, хотя скорее при виде  величественной  фигуры
Сфинкса чем от слов царицы, которые он не очень-то уразумел.
     - Здесь так страшно, что сердце мое дрожит, да и ноги подкашиваются,  -
чистосердечно признался он. - Я не из пугливых, а сейчас вот испугался  -  с
тем, что я тут вижу, не сразишься, я тут  бессилен.  Сама  судьба  предстала
перед нами, а что человек может перед лицом судьбы?
     - Внять ее ве