ступ,  веревка  подалась  под  его
ступней, и он потерял опору. В  следующее  мгновение  Хиан  уже  катился  по
склону пирамиды, причем головой вниз. Хранитель и Ру тут  же  заметили,  что
случилось. Оба бросились вперед, чтобы подхватить царевича.  Еще  мгновенье,
и он рухнул вниз, однако тело его своей тяжестью разъединило их, и  хотя  им
удалось немного смягчить падение, Хиан все же ударился головой о  песок  как
раз в том месте, где скрывался камень. Хиан даже  не  почувствовал  боли  от
удара, сразу лишившись чувств.
     Очнувшись,  Хиан  смутно,  будто  издалека  услышал  чей-то  голос,  но
посмотреть, кто говорит, не мог: глаза его залила кровь, и  он  не  в  силах
был разлепить веки.
     - Думаю, он жив, - говорил голос, который, как  оказалось,  принадлежал
лекарю. - Шея как будто цела, руки и  ноги  тоже.  Если  только  не  треснул
череп, а это я не могу определить - из раны натекло много крови и  прощупать
трудно. Наверное, он просто оглушен и скоро придет в себя.
     - Пусть твоими устами вещают боги, лекарь, -  ответил  другой  голос  -
женский, полный смятения и страха. - Вот уж  три  часа,  как  он  лежит  без
чувств у этой гробницы и так неподвижно, что я начала думать... ах,  смотри!
Он пошевелил рукой. Он жив! Жив! Послушай еще раз его сердце.
     Лекарь склонился к груди Хиана.
     - Теперь   сердце   бьется   сильнее.   Не   тревожься,   госпожа,   он
поправится, - заключил он.
     - Вознесем же молитву богам!  -  продолжал  женский  голос,  в  котором
теперь зазвучала надежда; но вот в нем послышались гневные  нотки:  -  Плохо
же ты берег его, Хранитель, если кто-то подсунул ему  под  ноги  веревку!  А
ты, Ру, этакий великан - и не мог удержать его, такого легкого!
     - Не мог, госпожа, - зазвучал густой бас эфиопа, - этот легкий  повалил
и Хранителя и меня и чуть было не оторвал мне руку. Летел с высоты  в  сорок
локтей, точно камень, пущенный из пращи...
     В этот момент Хиан разжал наконец губы и  едва  слышно  попросил  пить.
Вода была немедленно принесена. Чья-то мягкая, нежная  рука  приподняла  его
голову,  поднесла  чашу  к  губам.  Он  выпил,  вздохнул  и  снова  впал   в
беспамятство.
     Позже он очнулся от острой боли, которая полоснула  его,  точно  ножом,
от виска к виску. Хиан открыл глаза и узнал свою комнату; рядом на  табурете
лежала его одежда. У  изножья  постели  был  задернут  занавес,  из-за  него
слышались женские голоса.
     - Что, Кемма, он очнулся? - спросил певучий  голос,  который  он  снова
узнал: голос той, на чьей коронации он присутствовал.
     Хиан попытался приподнять голову, чтобы заглянуь за  край  занавеса,  и
не смог - шея его точно окостенела и не поворачивалась; он лежал  и  слушал,
и сердце его горячо билось от радости, что прекрасная  царица  тревожится  о
нем и пришла узнать, как он себя чувствует.
     - Еще нет, дитя мое, хотя давно бы пора, - отвечала Кемма.  -  Один  из
наших братьев, ученый лекарь, сказал, что не нашел больших повреждений и  он
очнется не позднее, чем через двенадцать часов, но вот прошло уже  двадцать,
а он все спит... или без чувств.
     - Ах, Кемма, ты думаешь, он умрет? - в страхе спросила Нефрет.
     - Что ты, что ты! Я этого совсем не думаю; но  только  если  повреждена
голова, никто  не  может  быть  уверен...  Уж  до  чего  будет  жаль,  такой
достойный молодой господин, и лицом хорош, и статен, даром что кровь  в  нем
наполовину гиксосская.
     - Кто сказал тебе это, Кемма? Когда ты успела все разузнать?
     - Птичка на хвосте принесла, а может, ветер нашептал на ухо. Да  у  нас
уж всем до последнего человека известно, только, видно, ты еще не знаешь,  -
наш гость никакой не писец, а сам царевич Хиан, и если ты пойдешь  замуж  за
Апепи, он станет твоим пасынком.
     - Не говори мне про Апепи, пусть будет проклят он всеми богами  Египта,
да и своими тоже! Но правда, я ничего не знала,  хотя  и  догадывалась,  что
этот Раса не простой писец. Спаси его, Кемма! Если он  умрет...  ах,  что  я
говорю! Позволь мне взглянуть на него. Если он спит, то ни о чем не  узнает,
а я хочу начертать знак здоровья у него на  лбу  и  вознести  молитву  духу,
которого мы почитаем, о его выздоровлении.
     - Ладно, ступай к нему, да не медли, потому  что  скоро  должен  прийти
лекарь или Тау; им покажется странным, что царица Египта находится  в  покое
больного. И все же поступай как знаешь,  только  спеши.  А  я  постерегу  за
дверью.
     Хиан, лежавший с закрытыми глазами, услышал, как занавес отодвинулся  и
кто-то легкой поступью приблизился к его постели.  Нежные  пальцы  вычертили
на его лбу какой-то знак: что-то похожее  на  петлю,  перечеркнутую  линией,
быть может, это крест жизни, - подумал Хиан,  а  потом  та,  что  прочертила
знак, склонилась над ним и стала шептать что-то  похожее  на  молитву,  хотя
Хиан не мог ничего разобрать. Она шептала, и  губы  ее  приближались  к  его
лицу все больше и больше и вдруг на какое-то мгновение  коснулись  его  губ.
Послышался глубокий вздох, и наступила тишина.
     Хиан разомкнул веки - на него смотрели глаза, полные слез.
     - Где я? Что со мной? - слабым голосом спросил он. - Мне  снилось,  что
я умер и дочь богов вдохнула в меня новую жизнь. Ах, вспомнил: я  ступил  на
проклятую веревку и упал. Поделом мне - я был  так  самоуверен  и  небрежен.
Ничего, скоро я поправлюсь и  тогда,  клянусь,  буду  взбегать  на  все  эти
пирамиды быстрее Духа, что блуждает по ним.
     - Тише, тише! - прошептала  Нефрет.  -  Иди  сюда,  няня!  Наш  больной
очнулся и говорит, хоть и всякие глупости.
     - Скоро  он  опять  заснет  и  тогда  уж  навсегда,  если  ты   станешь
беседовать с ним про пирамиды, - отозвалась Кемма, которая  незаметно  вошла
в комнату. - Уж вы вдоволь нагулялись по ним, и ты, и он,  может,  хватит  с
вас? И надо же было тщеславным глупцам  воздвигать  их,  чтобы  еще  большие
глупцы потом с них падали!
     - Но все же я поднимусь на них, - пробормотал Хиан.
     - Удались  отсюда,  дитя  мое,  и  попроси  Ру  привести   лекаря,   да
поскорее, - распорядилась Кемма.
     Бросив последний взгляд на Хиана, Нефрет выскользнула из комнаты.
     - До чего же странное чувство - любовь: одних она посылает  на  смерть,
других возвращает к жизни. Хотелось  бы  мне  знать  наперед,  что  принесет
любовь этим двоим? - приговаривала Кемма, хлопоча возле Хиана.
     Она дала Хиану выпить молока и сказала ему, чтобы он лежал  спокойно  и
не разговаривал. Однако он и не подумал  ее  послушаться  и,  выпив  молоко,
мечтательно спросил:
     - А Дух пирамид,  о  котором  все  только  и  говорят,  в  этом  святом
месте, - она так же красива, как девушка, что  сейчас  была  здесь,  как  ты
думаешь, добрая Кемма?
     - Дух пирамид? Не слышать  бы  мне  больше  никогда  в  жизни  про  эти
пирамиды! Что за дух такой?
     - Вот о том как раз я и должен узнать,  добрая  Кемма,  даже  если  это
будет стоить мне жизни, и уже чуть не стоило.  Я  только  и  думаю,  как  бы
увидеть этого Духа своими глазами; сердце подсказывает мне: не  сыскать  мне
счастья, пока я не увижу его.
     - А здесь у нас другое говорят, - сказала Кемма. - Здесь  говорят,  что
тем, кто взглянет на него, овладевает безумие.
     - Разве это не одно и то же, добрая Кемма? Разве счастье - не  безумие?
Разумные  и  мудрые  -  могут  ли  они  испытать  счастье?  Разве   счастлив
благочестивый пророк Рои,  пусть  он  благоразумнейший  из  благоразумных  и
мудрейший из мудрейших? Счастливы ли те  белобородые  старцы,  что  окружают
его и думают лишь о смерти? Была ли ты сама когда-нибудь  счастлива,  добрая
Кемма, если только и на тебя не находило когда-то это безумие?
     - Отвечу тебе: не находило, - сказала Кемма, но что-то  дрогнуло  в  ее
душе - она вспомнила давно забытое. - Впрочем, может быть, ты прав,  молодой
господин.  Мы  и  правда  счастливы  тогда  только,  когда  на  нас  находит
безумие, - так и пьяницы говорят. Но если  ты  хочешь,  чтобы  я  дала  тебе
совет, послушай: перестань гоняться за духом в  небесах  или  в  поднебесье,
спустись на землю. Разве ты не видишь достойной здесь, на земле?
     - Кто знает, Кемма, может, гоняясь за духом, я обрету женщину,  которую
ищу, а погонись я за  женщиной,  найду  духа,  -  сосредоточенно  проговорил
Хиан, старательно выговаривая слова, как бывает с человеком, у которого  все
плывет в голове. - Кто скажет мне, что это не одна и  та  же  женщина?  Быть
может, я сам узнаю, когда взойду на пирамиду при свете полной луны.
     - Которая уже светит, - сердито прервала его Кемма.
     - Но взойдет еще много полных лун, Кемма. В  небе  столько  нерожденных
лун, сколько раковин в море; и пирамиды будут стоять  еще  много-много  лет,
чтобы на них поднимались отважные... - Голос Хиана звучал все тише и тише.
     - Да сгинуть бы этим пирамидам, а  ты  перестань  болтать!  -  Кемма  в
сердцах топнула ногой, но тут же спохватилась: Хиан снова впал в забытье.
     "Вот глупец! -  бормотала  себе  под  нос  Кемма,  торопясь  на  поиски
лекаря. - Пойди найди еще такого безумца - гоняется за  каким-то  призраком,
а перед ним красавица из плоти и крови! Да только будь  я  лет  на  тридцать
моложе, я, наверно, тоже потеряла бы голову из-за такого  вот  глупца,  как,
похоже, теряет ее моя воспитанница. Что это он сказал сейчас?  Что,  гоняясь
за духом, может найти женщину? А ведь,  похоже,  и  вправду  найдет;  может,
этот безумный царевич вовсе не такой уж  и  безумный,  как  мне  показалось?
Может, те, что поднимаются на пирамиды, находят там, на вершине, радость,  а
радость  лучше  мудрости.  Когда  приходит  старость  и  вся  жизнь  позади,
начинаешь понемногу что-то понимать".
     Молодой, сильный Хиан, хотя и получил жестокий  удар  при  падении,  но
голова его и кости, как определил лекарь, не пострадали, поэтому  вскоре  он
вполне оправился и встал с постели.  А  спустя  пять  дней  в  сопровождении
Хранителя и его сыновей он снова поднялся  на  пирамиду;  казалось,  страсть
эта еще больше завладела им, пока он лежал в забытьи. Сознание  вернулось  к
Хиану, но не память - с той минуты, когда он ступил  на  веревку  и  полетел
вниз, до самого дня, когда поднялся с  постели,  он  не  помнил  ничего;  не
помнил даже, как к нему приходила Нефрет, не помнил и о  своем  разговоре  с
Кеммой, - все это всплыло у него в памяти лишь спустя много  дней.  Так  что
жизнь его  возобновилась  на  том  месте,  где  чуть  было  не  остановилась
навсегда, - на стене пирамиды, на которую он вскоре и  поднялся,  а  за  ней
поднялся и на все другие пирамиды, как и Нефрет в свое время.
     Изо дня в день, с рассвета и до того  часа,  когда  солнце  становилось
слишком жарким, Хиан упражнялся в восхождении на пирамиды, не  зная  устали,
так что Хранитель и его сыновья совсем выбились из сил; это  не  человек,  а
дьявол, говорили они. Однако, как и другие обитатели Общины, они  и  хвалили
Хиана: только самый отважный  мог  не  испугаться  после  такого  падения  и
вернуться на пирамиды, говорили они. Они не знали, что он ничего  не  помнил
про падение.
     Между тем, хотя Хиан и не подозревал об этом, во дворце его отца,  царя
Апепи, считалось, что он умер. Весть о его падении с пирамиды  и,  как  было
прибавлено, его смерти, - ибо сначала все поверили, что он умер, -  настигла
брата Тему, который должен был доставить послание  Совета  Общины  и  письмо
Хиана, когда он уже был на берегу Нила и садился на  корабль;  от  него  все
это стало известно  на  корабле,  а  потом  и  при  дворе  в  Танисе.  Апепи
погоревал немного, услышав о том, - он все же на свой манер любил  сына,  во
всяком случае, когда тот был маленьким, но не истинной любовью отца к  сыну,
жестокое сердце Апепи заполняла любовь к самому себе.
     Тут же его горе отступило перед злобой  -  он  прочел  послание  Совета
Общины Зари и поклялся  стереть  эту  Общину  с  лица  земли,  если  Нефрет,
которую они осмелились провозгласить царицей Египта и короновать,  не  будет
отдана ему в жены. К  тому  же  он  не  поверил,  что  Хиан  погиб,  упав  с
пирамиды, а  решил,  что  его  умертвили  по  приказу  Общины,  дабы  убрать
законного наследника царя  Севера  с  дороги  той,  что  была  провозглашена
царицей всего Египта. Совету Общины Зари Апепи о  своих  подозрениях  ничего
не сообщил. Он  только  приказал  схватить  их  посланника,  брата  Тему,  и
держать его в надежном месте, откуда тот не мог бы ни с кем снестись, а  сам
тем временем составил план действий и сделал соответствующие приготовления.
     В те дни,  что  последовали  за  выздоровлением  Хиана,  он  не  только
поднимался на пирамиды, но и получал наставления о  вере  и  обрядах  Общины
Зари, как то и было ему обещано. По вечерам в маленьком освещенном  лампадой
зальце его наставлял Тау либо сам пророк Рои, либо и тот  и  другой  вместе.
Он был не единственным учеником  -  вместе  с  ним  получала  наставления  и
Нефрет.
     Он сидел за одним концом стола, где были разложены  папирусы  и  стояли
чернила, а напротив сидела  юная  царица  в  простой  белой  одежде,  как  и
полагалось новообращенной; располагались  они  так,  что  видели  при  свете
лампады друг друга,  переговариваться  же  на  таком  расстоянии  не  могли.
Позади Нефрет сидела Кемма,  а  подальше,  в  темном  углу,  точно  страж  и
хранитель, великан Ру. Посередине, за столом, в резных креслах сидели Рои  и
Тау или один из них и обстоятельно излагали тайны обрядов Общины,  время  от
времени обращаясь к своим ученикам или отвечая им.
     Так чиста и прекрасна была вера, которой  они  учили,  что  вскоре  она
завладела сердцем Хиана. В основе своей вера  эта  была  проста:  существует
Великий Дух, и все боги, о которых они слышали ранее, служат ему;  Дух  этот
послал их в мир, чтобы они исполнили те дела,  что  он  им  предназначил,  в
должное же время  он  призовет  их  обратно.  Рои  и  Тау,  святые  мудрецы,
объяснили своим ученикам, что велит и препоручает богам Великий Дух:  первое
из всего - установить мир на всей земле и нести добро всему живому. Но  были
и другие части учения,  не  столь  простые  и  ясные,  -  они  относились  к
способам, коими Дух сообщается  с  теми,  кто  обитает  на  земле,  а  также
касались молитв и тайных обрядов, которые  позволяют  приблизиться  к  Духу.
Рои и Тау пояснили также своим подопечным, как следует вести себя  в  жизни,
и преподали главные законы правления страною и подданными.
     Хиан выказал большое  усердие,  сочтя  это  учение  благим;  в  нем  он
находил ответы на многие сомнения, которые тревожили его  жаждущую  познания
душу. В тот день, когда подошла к концу  последняя  беседа,  он  поднялся  и
сказал:
     - О великие священнослужители, Рои и Тау,  я  принимаю  ваше  учение  и
готов стать смиреннейшим из братьев  Общины  Зари.  Однако  по  определенной
причине, которую я не могу  вам  открыть,  я  не  смею  сказать  ни  единого
слова - хорошего ли, дурного ли - о ваших мирских делах, так  же  как  и  не
могу участвовать в них. Душа моя принадлежит вам, плоть же и дела мирские  -
другим. Достаточно ли этого?
     Рои и Тау стали совещаться друг с другом; Нефрет пытливо  наблюдала  за
ними, Хиан же, склонив голову, погрузился в раздумия. Наконец старый  пророк
заговорил.
     - Сын мой, - начал он свою речь, - времени, чтобы обучить  и  наставить
тебя, отпущено  немного,  но  сердце  твое  устремилось  к  правде  -  этого
достаточно. Здесь, среди этих усыпальниц, мы проникли в смысл многих  вещей;
мы поняли также, что люди зачастую становятся не  такими,  какими,  казалось
бы, должны быть. Так случается, что узами крови, рождением  своим  и  долгом
они связаны, словно путами, которые не могут  порвать,  даже  если  душа  их
призывает к тому. Может оказаться даже, что кому-то не суждено принять  обет
безбрачия и воздержания или дать клятву не поднимать  меча  и  не  принимать
участия в войне, что ему определена  в  мире  другая  участь,  и  он  должен
следовать своим путем. То, что мы говорим сейчас тебе, мы  говорим  и  нашей
сестре, которая вместе с тобой слушала Слова Жизни. Так же как  и  тебе,  ей
предопределен возвышенный и трудный путь. А потому, освобождая вас обоих  от
многого, пред чем должны склонять головы  другие,  завтра  мы  отпустим  вам
грехи; вы же присягнете на верность нашим заповедям,  а  если  нарушите  эту
присягу, проклятие поразит ваши души. После посвящения мы будем числить  вас
среди членов нашей Общины, будь то на земле или на небесах.
     Так произошло, что на следующий день, во время торжественной  церемонии
в храме,  принц  Хиан  и  царица  Нефрет  получили  от  мудрого  старца  Рои
отпущение всех грехов, которые они совершили  или  о  которых  помыслили,  а
затем были посвящены в члены Общины Зари, дав обет  принять  ее  учение  как
свою путеводную звезду и всю свою  жизнь  посвятить  достижению  его  святых
целей. Сначала Нефрет, потом Хиан преклонили колени пред  верховным  жрецом,
облаченным в белые одежды, а в отдалении,  в  глубине  храма,  их  братья  и
сестры  по  вере,  хотя  до   них   и   не   долетали   слова   посвящаемых,
свидетельствовали отпущение грехов и благословение. Затем,  когда  Нефрет  и
Хиан  отошли  в  сторону  и  сели  рядом,   все   запели   старинный   гимн,
приветствующий  возрождение  их  душ.  Постепенно  торжественное  песнопение
стало стихать и совсем смолкло, когда,  ведомые  Рои,  поющие  удалились  из
храма; наступила тишина. Нефрет и Хиан остались одни.
     Хиан огляделся вокруг и заметил, что ушли  даже  Ру  с  Кеммой;  они  с
Нефрет и вправду остались совершенно одни в  огромном  храмовом  зале;  лишь
холодные статуи богов и древних царей взирали на них.
     - О чем ты сейчас думаешь, сестра? - обратился Хиан к Нефрет.
     - Я думаю о том,  брат,  что  выслушала  прекрасные  слова  и  получила
святейшее благословение, после чего должна бы из грешной  девы  превратиться
в святую и стать подобной Рои, а между тем я чувствую,  что  осталась  такой
же, как прежде.
     - Но уверена  ли  ты,  сестра,  что  Рои  так  уж  свят?  Раз-другой  я
наблюдал, что он впадал в гнев, как самый обыкновенный человек. Да  и  разве
святой - это тот, кто не подвержен соблазнам? Какие уж соблазны в  девяносто
лет! Что до второго твоего утверждения,  то  ты,  конечно,  чувствуешь  себя
такой же, как была прежде, ибо не может снег стать белее снега.
     - Или огонь горячей огня. Но довольно, брат. Не время и  не  место  тут
для таких разговоров. Теперь, когда мы с тобой связаны  узами  единой  веры,
мы можем, не боясь предательства, открыть  друг  другу  наши  мысли.  Приняв
посвящение, я если и изменилась, то очень  мало,  ибо  все  заповеди  Общины
внушались мне исподволь с самого детства, хотя  до  определенного  возраста,
по законам Общины, я не могла  стать  ее  полноправным  членом.  Взгляни  на
меня - я не обратилась в дух, я по-прежнему  всего  лишь  женщина  с  самыми
земными помыслами. Знаешь ли ты, - помедлив, продолжала Нефрет, не  сводя  с
Хиана своих огромных прекрасных глаз, - знаешь ли, что отец  мой  был  лишен
жизни тем, кого я считаю узурпатором, захватившим его  владения;  тем,  кто,
думаю, умертвил бы и меня, если б  смог;  за  эти  страшные  деяния  я  хочу
отомстить ему. К тому же он нанес  мне  смертельное  оскорбление,  ибо  этот
убийца моего отца, лишь случайно не ставший и моим убийцей,  захотел  теперь
взять меня, сироту, себе в жены; за это я тоже отомщу ему.
     - Плохо, очень плохо,  сестра,  -  печально  отозвался  Хиан,  стремясь
скрыть, как горько подергиваются у него уголки  губ.  -  Но  если  позволено
спросить, скажи, призналась ли ты в  своих  черных  мыслях  святому  пророку
Рои, и если призналась, что он тебе на это сказал, сестра?
     - Да, призналась, брат, и мне не в чем было больше признаваться,  разве
что в каких-то малостях, ответ же Рои наводит меня на мысль,  что  ты