так  что  он  даже  стал
дергать себя за бороду. Потом  резко  повернулся  к  Анату,  старому  своему
везиру:
     - Слыхал, что говорят эти трусы? Подай  же  мне  совет,  ты,  одаренный
хитростью шакала, что не раз избегал ловушки. Как быть?
     Анат отошел в сторону и  некоторое  время  совещался  с  приближенными.
Возвратившись, он поклонился Апепи и промолвил:
     - Жизнь! Кровь! Сила! О фараон, мудрость, какую  боги  ниспослали  нам,
заставляет нас - а также и предсказателей, что держали  совет  с  духами,  -
умолять фараона не вступать  в  битву  и,  пока  не  поздно,  примириться  с
Вавилоном.
     - Вот как?  -  отозвался  Апепи.  -  Что  же  могу  я  предложить  царю
Вавилона, который вознамерился захватить Египет и присоединить его к  своему
государству?
     - Мы  полагаем,  царь,  -  продолжал  Анат,  -  у  Дитаны  нет   такого
намерения. От тех, кто тебе тайно  служит  в  Вавилоне,  нам  известно,  что
Дитана околдован прекрасной Нефрет. Когда чародеям из Общины  Зари  удалось,
благодаря своему волшебству, бежать в Вавилон, они, как  говорят,  унесли  с
собою тело царицы Римы, вдовы Хеперра. Рассказывают, гроб ее  открыли  перед
царем царей; внемля заклятию царевны Нефрет и главы  чародеев  Общины  Зари,
дух ее обратился к Дитане, побуждая царя напасть на Египет или, в  противном
случае, нести на себе бремя проклятия усопших. Дух  Римы  предостерег  царя,
дабы тот не настаивал на браке Нефрет с внуком его и наследником  Мир-белом,
но отдал ее в жены сыну Твоего Величества,  царевичу  Хиану,  с  кем  Нефрет
обручилась, еще скрываясь среди пирамид; дух Римы  повелел  также  отомстить
за смерть Хеперра и за невзгоды, причиненные  самой  царице,  сбросить  Твое
Величество с трона и возвести на престол царевну Нефрет  и  царевича  Хиана.
Более того, царственная Рима - или дух ее - предупредила царя  царей  Дитану
не пренебрегать ее просьбой, ибо в противном случае  он  сам  и  страна  его
будут прокляты навечно; если же Дитана исполнит волю ее, то благо  снизойдет
на него и его страну. Веления покойной Римы и чары, которыми царевна  Нефрет
и другие волшебники Общины Зари опутали Дитану, побудили его послать  войско
против Твоего Величества, дабы исполнить волю ее.
     - Что же мне делать, чтобы унять ярость вавилонян?  -  произнес  Апепи,
гневно глянув на везира.
     - То, что требует царь царей: сочетать в  браке  царственную  Нефрет  и
царевича Хиана, если он еще жив и его можно отыскать,  и  отдать  им  корону
Верхнего и Нижнего Египта.
     - Это и есть твой совет, везир?
     - Кто я и все мы, чтоб осмелиться  указать  путь,  на  который  следует
ступить  фараону?  -  проговорил  Анат,  раболепно  склоняясь  перед   своим
повелителем. - Если же  царь  предпочтет  иной  путь,  а  военачальники  его
окажутся правы, возможно, вскоре появится  новый  фараон;  но  если  царевич
Хиан мертв, гиксосы будут выброшены из долины Нила  в  пустыню,  откуда  они
пришли несколько веков назад; тогда царь царей - или царевна Нефрет  по  его
велению - станет править Египтом.
     В тот же миг охваченный яростью Апепи вскочил с трона  и  обрушил  свой
скипетр на голову Аната; хлынула кровь, и везир упал на колени.
     - Собака! - заорал Апепи. - Посмей еще раз сказать  так,  и  ты  умрешь
смертью предателя под ударами розог. Давно  подозревал  я,  что  ты  служишь
Вавилону, а теперь и вовсе уверился в  том.  По-твоему,  я  должен  оставить
трон, покориться Дитане, а женщину, что выбрал в  жены  себе,  отдать  сыну,
который предал меня? Но сначала я увижу, как огонь и меч разрушат Египет,  и
пусть я сам погибну вместе с ним. Прочь с глаз моих, презренные псы!
     Анат не стал медлить более. Когда  у  порога  он  обернулся,  чтоб,  по
обычаю, отдать почтительный поклон, взгляд его горел  зловещим  огнем,  хотя
Апепи ничего не заметил, ибо Аната скрывала тень.
     - Ударить меня,  -  прошептал  Анат,  -  прославленного  военачальника,
везира, растоптать в присутствии совета и  слуг!  Что  ж,  если  у  Апепи  -
скипетр, у меня - меч. Гряди же, Вавилон! А теперь - за дело.  О  Хиан,  где
ты?


     Отпустив советников и полководцев, Апепи, царь Севера,  оставшись  один
в палате выстроенной им крепости, принялся размышлять о  случившемся.  Демон
ярости и гнева, что так чутко дремлет в  груди  тиранов,  нередко  овладевал
им;  однако  при  этом  Апепи  был  прозорливым   государем   и   недюжинным
военачальником, унаследовав от предков эти качества, которые  и  помогли  им
завладеть Египтом. Он понимал, что Анат, старый  везир,  прав,  сказав,  что
он, Апепи, не сумеет противостоять силе  вавилонского  войска,  как  никогда
прежде   обученного   и   готового   к   войне,   которое   двигалось    под
предводительством тех самых колдунов из  Общины  Зари,  что  ускользнули  от
него, предоставив своему  старейшему  жрецу  наложить  перед  своей  смертью
проклятье на Апепи, нарушившего клятву и жаждавшего крови невинного.  Однако
за ту правду, что Анат высказал в глаза Апепи,  царь  при  людях  нанес  ему
оскорбление, словно тот был последним рабом, а  этого  старый  военачальник,
потомок древнего рода,  в  чьих  жилах  текла  кровь  истинного  египтянина,
никогда не забудет. Быть может,  ударив  по  голове,  лучше  уж  пронзить  и
сердце и разделаться с Анатом навсегда? Нет,  это  небезопасно;  Анат  имеет
большую власть,  и  у  него  много  преданных  людей.  Они  могут  восстать,
особенно теперь, когда все ввергнуты в  эту  ненавистную  войну;  они  могут
погубить его, Апепи, ибо считают, что он погубил сына, которого все  любили.
Надо послать за Анатом, высказать раскаяние в том, что  он,  царь,  поддался
гневу и сомнениям, обещать щедро искупить свое прегрешение, наградить его  и
в этот благоприятный миг примириться с ним.
     И все же, может ли он принять совет Аната -  спасти  жизнь,  но  лишить
власти гиксосов, склонить голову под ярмо  Вавилона?  Он  отдает  свой  трон
Хиану - если тот жив;  Хиану,  похитившему  у  него  красавицу,  которой  он
мечтал завладеть; Хиану,  который  послал  ее  поднять  вавилонские  полчища
против него, Апепи, его царя и отца. Или же - если Хиан мертв  -  эта  самая
Нефрет, царица Юга, - а по праву  наследования  и  всего  Египта,  -  займет
престол, по милости  царя  Вавилона  и,  без  сомнения,  вступит  в  брак  с
наследником Вавилона.  Что  обретет  он  сам,  если  сдастся?  Лишь  одно  -
возможность жить незаметно где-то в глухом углу, терзая себя  воспоминаниями
о былой славе и видя,  как  египтяне  и  их  великий  союзник  топчут  племя
гиксосов.
     Такого допустить невозможно. Если уж суждено пасть, так  в  битве,  как
предпочли бы предки его. Но нельзя ли все же одолеть могучего  врага?  Не  в
сражении, конечно, - тут преимущество будет на другой стороне; вот  если  он
вздумает отсидеться за стенами своих крепостей, враги окружат их  и  ринутся
затем далее, чтоб захватить Египет. Лишь  доблесть  и  искусство  полководца
могут принести победу. И он  обладает  этими  качествами;  он  пошлет  своих
лучших всадников, двадцать тысяч или еще больше - тех, в ком  течет  древняя
кровь воинственных гиксосов; они пройдут в обход по пустыне и  сзади  ударят
по вавилонянам, когда те остановятся, чтобы начать сражение, по  их  обычаю,
при  неверном  свете  утренней  зари.  Вот  так  неожиданным  ударом   можно
проломить, разметать строй их войска, и тут  он,  Апепи,  будет  иметь  пред
собой не рать, а толпу. Что  ж,  если  ничего  другого  никто  не  придумал,
следует попытаться сделать так.


     Пять тысяч всадников благополучно достигли сторожевого поста,  куда  их
послал Тау, и предводитель их сообщил о своем поручении начальнику  поста  и
гостю, о котором известно было, что это царевич Хиан, хотя имя его вслух  не
произносилось.
     Хиан едва не лишился чувств  при  известии,  что  неподалеку  находятся
несметные рати вавилонян и среди них, живая и невредимая,  его  возлюбленная
Нефрет. Об этом  поведало  послание,  писанное  ею  собственноручно.  Долгое
уединение, в котором пребывал здесь Хиан,  было  печальным  и  нелегким,  но
теперь наконец мрак ожидания и страха рассеялся и  впереди  забрезжила  заря
радости.
     Всадники и кони получили отдых, и следующим утром,  забрав  стражников,
которые были куда как рады  распрощаться  с  этими  местами,  все  двинулись
назад, чтобы соединиться с основным войском в заранее  условленном  месте  у
границ Египта. В середине отряда катилась колесница Хиана, ибо ехать  верхом
он еще не мог; за ним следовала повозка Тему, который поклялся -  если  сама
судьба не принудит - никогда более не садиться на коня.
     Они  беспрепятственно  углубились  в  пустыню,  ибо   дозорные   Апепи,
кружившие в этом месте, теперь куда-то исчезли. Воины  спасенного  гарнизона
шли пешим строем, поэтому продвижение отряда казалось столь  медленным,  что
Хиан,  жаждавший  поскорее  соединиться  с  Нефрет,   вознамерился   немедля
двинуться  на  колеснице,  под  охраной  считанных   верховых,   в   сторону
вавилонского войска. Этому воспротивился военачальник, возглавлявший  отряд;
предвидя,   что   подобное   намерение   может   возникнуть   у    человека,
именовавшегося писцом  Расой,  Тау  наказал  ему  держать  царевича  посреди
своего войска. Все просьбы Хиана оказались  тщетны.  Глава  отряда  отвечал,
что ему так приказали и он вынужден повиноваться.
     На третий день от кочевников, бродивших  по  пустыне,  стало  известно,
что отряд находится уже  недалеко  от  вавилонского  войска,  которое  стало
лагерем у крепостей,  возведенных  Апепи.  В  эту  ночь  отряд  не  смог  бы
преодолеть расстояние, отделявшее его от  своих;  пешие  воины  выбились  из
сил, посему начальник оставил людей поесть  и  отдохнуть  там,  где  нашлась
вода, распорядившись выступить в полночь, при свете луны; если ничто  им  не
помешает, отряд рано утром соединиться с остальным войском.
     Так  и  поступили.  В  полночь  лагерь  свернули  и  при  свете  месяца
двинулись  дальше  сквозь  жаркий  воздух  пустыни.  Часа  через  два   Тему
попросил,  чтоб  его  подвезли  к  колеснице  Хиана;  хотя  царевич   хранил
молчание, Тему, как всегда, обратился к нему с пространной речью, ибо  никто
не подозревал, что с той стороны, где виднелась небольшая  возвышенность,  к
ним тихонько приближались два отряда: один  в  пять,  другой  -  в  двадцать
тысяч всадников, которым Апепи велел при первых проблесках рассвета  напасть
сбоку на лагерь огромного войска. И как можно было догадаться  о  том,  если
впереди скакал сторожевой отряд, чтобы подать  знак  при  первой  опасности?
Откуда  остальным  воинам  было  знать,  что  сторожевой   отряд   окружили,
схватили, возможно, перебили, когда, как казалось, отряд уже въезжал в  один
из флангов вавилонского войска? Так гиксосы получили предупреждение  о  том,
что приближается враг.
     - Брат мой, - вещал Тему, - прежде ты в  нетерпении  все  жаловался  на
рану (а она когда-нибудь заживет, хотя ногой, вероятно, ты сможешь пока  что
владеть не вполне, а то и вовсе останешься  хромым);  так  вот,  ты  сетовал
еще,  что  тебя  силой  удерживают  на  этих  холмах.  Вместо   того   чтобы
возблагодарить богов, ибо с помощью не стесняющихся  в  словах,  но  храбрых
братьев наших, бедуинов, носивших столь причудливые имена,  ты  благополучно
туда добрался; как старейшина нашего Братства,  я  нередко  упрекаю  тебя  в
слабости, побуждая верить подобно мне. Теперь конец всем  страданиям,  и  ты
видишь  сам,  вера,  как  всегда,  торжествует.  Через  час   или   два   мы
присоединимся  к  могучему  вавилонскому  войску  и  выразим  почтение  Тау,
пророку Братства Зари. Все наши беды кончились -  или,  скорее,  твои  беды,
ибо я, крепкий в вере,  никогда  не  сомневался,  что  все  горести  пройдут
бесследно...
     В тот же миг бесследно исчез сам Тему, ибо копье  или  стрела  пронзило
сердце его возницы; тот замертво рухнул на крупы коней, которые,  врезавшись
в ряды воинов, бешеным галопом помчались по  пустыне;  Тему,  отброшенный  к
огражденью, мертвой хваткой вцепился в вожжи. То была та самая  пара  добрых
коней, что прежде вынесла путников на переправе и  доставила  в  укрепленный
лагерь. Упряжка помчалась вверх по склону и очутилась скоро  посреди  войска
гиксосов; их было тут немного, и в этот  тусклый  рассветный  час  они  едва
заметили коней, как те уже скрылись из виду. Кони  скакали,  почуяв  впереди
других коней; а может, они почуяли воду. Тему, прижатый к  днищу  колесницы,
тщетно дергал поводья. Наконец он бросил их.
     - Да не покинет меня вера! - пробормотал  он.  -  Эти  проклятые  твари
окажутся там, куда приведет их судьба. Ратников же я больше не вижу.
     Но вскоре он увидел великое множество их;  лошади,  не  слушая  окриков
караульных, мчались теперь по главному проходу вавилонского лагеря.  Наконец
одна из них запуталась в веревках, тянущихся от какого-то шатра, и  рухнула,
увлекая за собой повозку. Тему покатился по земле и очутился  около  некоего
военачальника, отдававшего приказания подчиненным.
     - Кто это? - невозмутимо спросил тот. - И как оказалась здесь  повозка?
Уберите ее.
     Тут Тему, узнав голос, сел и произнес:
     - О благочестивый пророк, ибо, как  я  понимаю,  им  ты  стал,  заменив
усопшего Рои; о премудрый отец Тау, если пророк и глава Общины Зари может  -
что против ее правил - облачиться в доспехи, я - Тему, жрец  Братства;  если
помнишь, я был послан тобой по некоему делу ко двору Апепи;  с  того  дня  я
испытал много страданий.
     - Я узнаю тебя, брат, - отозвался Тау. - Но откуда явился ты и почему?
     - Не знаю, пророк. В тот миг я говорил  с  тем,  кого  называли  писцом
Расой, хотя, думаю, у него другое имя; много невзгод претерпели  мы  с  ним;
вдруг мой возница, пронзенный в грудь стрелой, падает, а  взбесившиеся  кони
несут меня невесть куда. Заметил я только, как мы проскакали  сквозь  войско
гиксосов; свет луны падал на доспехи и на стяги  Апепи,  а  их-то  я  хорошо
знаю. Потом эти самые кони, что  готовы  были,  кажется,  взлететь  в  небо,
притащили меня сюда. Вот и все.
     - Писец Раса! - произнес женский голос; то была Нефрет,  которая  вышла
в сопровождении Ру из своего шатра, желая узнать, что случилось.  -  Где  ты
оставил писца Расу, жрец?
     - Нет времени расспрашивать его, племянница, - вмешался  Тау.  -  Разве
ты не понимаешь, что воины, посланные несколько дней тому назад на  спасение
других, сами попали в беду; лишь случайно брат наш не  погиб  и  принес  эту
весть. Может быть, - осенило его вдруг, - войско Апепи вышло уже из  засады,
чтобы напасть на нас с юга, сейчас, на восходе.
     И Тау принялся отдавать  приказания.  Затрубили  трубы;  военачальники,
едва проснувшись, бросились к своим отрядам,  весь  лагерь  мгновенно  ожил,
готовясь к походу.
     Тем временем  неподалеку  шла  отчаянная  битва.  Двадцать  пять  тысяч
гиксосов, которые готовились к нападению, а  теперь  решили,  что  сами  ему
подверглись, кинулись на пятитысячный  вавилонский  отряд,  расстроивший  их
ряды.  Вавилоняне  собрали  все  силы,  чтоб  пробить  путь   среди   войска
гиксосов, - им это удалось: потеряв, правда,  многих  людей,  они  с  трудом
прорвались вперед. В тусклом свете луны отряды врагов  устремились  на  них,
но были отброшены.
     Битва шла в предрассветных сумерках, когда трудно отличить,  где  свой,
где  враг.  Но  едва  начало  светать,  предводитель   вавилонского   отряда
обнаружил, что путь вперед перерезан. Дороги назад  тоже  не  было:  конница
гиксосов окружила их. Поэтому всех способных еще биться  -  тысячи  две  или
больше, пусть среди них было множество  раненых  -  он  построил  в  каре  и
приказал во славу Вавилона сражаться насмерть.
     Теперь гиксосы увидели, с каким малочисленным отрядом бьются, а  они-то
полагали,  что  в  темноте  наткнулись   на   какой-то   край   расположения
вавилонского войска. Они сделали что-то не то, как теперь оправдаться  перед
Апепи? Во время битвы они захватили пленных, среди которых были  и  раненые.
Людей этих допросили. Под пыткой, в смертельном  страхе,  некоторые  из  них
открыли, что они - всего лишь  малочисленное  войско,  посланное  освободить
сторожевой отряд; что они и двигались теперь назад, к основному войску.
     - А что это за человек, вон тот, в колеснице, окруженный всадниками?  -
спросил их начальник гиксосов.
     Пленные отвечали, будто не знают его; тогда он распорядился  высечь  их
и повторил вопрос. Тут и обнаружилось, что в  колеснице  не  кто  иной,  как
царевич Хиан, которого этому самому военачальнику и  было  велено  изловить,
когда царевич скрылся из Египта;  пленные  называли  его  писцом  Расой,  но
гиксос-то знал, что Раса и Хиан - один и тот же человек.
     Тут предводитель отряда  гиксосов  увидел,  что  уже  рассвело.  Он  не
исполнил приказания Апепи, теперь это было ясно. Вместо того  чтобы  напасть
в предрассветной мгле на вавилонское войско, сея в нем ужас и  смятение,  он
бьется всего лишь с одним отрядом, победа над которым ничего не даст  Апепи.
Но теперь-то он знает, что среди противников его оказался  тот,  за  кем  их
послал царь, и он значит для царя едва ли не больше,  чем  даже  победа  над
вавилонянами. Решение  принято  было  в  тот  же  миг:  нападать  на  войско
великого царя поздно; следует перебить  вот  этих  верховых  и  захватить  -
лучше живым, а нет - так  и  мертвым  -  царевича  Хиана;  пусть  он  станет
жертвой, что умерит гнев повелителя.
     Он немедленно отдал приказ к наступлению. Обе стороны  были  на  конях,
луков поэтому не оказалось ни у кого, а копий - мало.  В  дело  пошли  мечи.
Спешившиеся вавилоняне образовали каре; в центр его, под  присмотр  раненых,
поставили лошадей, а затем, по приказу военачальников, всем, что годилось  -
руками, камнями, кухонной утварью, - начали нагребать  песок,  образуя  вал;
гребли песок сразу две тысячи человек, спасая свою жизнь, песок  был  мягкий
и сыпучий, и вал этот поднялся точно по волшебству. Гиксосы полезли на  него
отовсюду. Но каре вавилонян было небольшое; разбившись по трое,  вавилонские
воины выстроились друг за другом. Разом на это  маленькое  укрепление  могли
напасть лишь немногие из  полчища  всадников  Апепи;  вавилоняне  кололи  их
мечами, исторгая предсмертные вопли и обращая вспять.
     Вскоре полководец гиксосов понял, что  до  победы  еще  далеко,  а  это
расстраивало все  его  намерения.  Сторожевые  отряды  огромной  вавилонской
армии могли вот-вот обнаружить, что происходит совсем  неподалеку,  а  тогда
подойдет сильная подмога. К тому же царевич Хиан мог погибнуть  в  сражении,
лучше привезти его к Апепи живым. Наконец, даже если  наступление  вавилонян
и не последует сейчас же, все равно гиксосы вскоре будут отрезаны  от  своих
и отброшены в пустыню, где им грозит гибель  от  голода  и  жажды.  Поэтому,
распорядившись прекратить нападение, гиксосский  военачальник  послал  своих
людей предложить  перемирие;  им  надлежало  передать  осажденным  следующие
слова: "Вы обречены, силой мы превосходим вас: на каждого вашего  ратника  у
нас десять. Сложите оружие, и я именем  царя  Апепи  клянусь  сохранить  вам
жизнь. Иначе я перебью вас всех".
     Начальник вавиллонян выслушал гиксосов, но,  будучи  предусмотрительным
человеком, воздержался от немедленного ответа,  надеясь,  что  вести  о  его
беде дойдут до основного войска через гонцов, которых он  выслал,  либо  еще
каким-нибудь образом. Стремясь выиграть время, он велел передать, что  будет
держать совет со своими и лишь затем даст  знать,  к  чему  они  придут.  Он
двинулся  в  середину  каре  и,  приблизившись  к  Хиану,  поведал   ему   о
случившемся.
     - Что делать? - проговорил он. - Если  мы  продолжим  бой,  они  вскоре
сомнут нас. Сдаться, тем самым уронив честь Вавилона, мы не  можем;  тут  уж
скорее я сам заколюсь собственным мечом.
     - П