,  что  король  Хокон,  господин
благочестивый  и  нравственный;  хотел  приучить   и   своих   людей   к
добродетельному и приличному поведению - во всяком случае,  молодежь;  с
остальными, конечно, ему труднее справиться. И вот теперь так  заведено,
что придворный священник всегда  осведомлен  обо  всех  тайных  проказах
молодых людей - будь то кутеж, игра, или пьянство, или что другое в этом
роде; бедокурам приходилось исповедоваться священнику в своих грехах,  и
нести потом наказание, и выслушивать строгие выговоры  -  да,  двое-трое
самых отчаянных парней были даже  выгнаны  вон.  Но  тут  вышло  наконец
наружу, что среди них был  этот  лис  -  Бентейн-секретарь:  он  посещал
тайным образом все пивные и еще более скверные дома; выслушивал исповедь
девок и давал им отпущение...
   Кристин сидела рядом с матерью; она пробовала есть,  чтобы  никто  не
заметил ее состояния, но руки у нее так дрожали, что  она  расплескивала
толоконную кашу каждый раз, как набирала ее  в  ложку,  а  язык  во  рту
казался таким толстым и сухим, что она не  могла  проглотить  ни  одного
кусочка хлеба. Но когда Симон начал говорить  о  Бентейне,  ей  пришлось
перестать притворяться, будто она ест, и  схватиться  обеими  руками  за
скамейку, на которой она сидела, - такой ужас и отвращение овладели  ею,
что она почувствовала головокружение и тошноту.  И  вот  он-то  хотел...
Бентейн и Арне, Бентейн и Арне...  Больная  от  нетерпения,  ждала  она,
когда кончится ужин. Ока страстно хотела увидеть Арне,  прекрасное  лицо
Арне, упасть на колени около его тела, предаться горю и забыть обо  всем
на свете.
   Помогая Кристин одеваться, мать поцеловала ее в щеку. Кристин уже так
отвыкла от материнской ласки, что ей стало от нее  легче;  на  мгновение
она положила голову на плечо Рагнфрид, но не могла плакать.

VII

   Выйдя во двор, она увидела,  что  еще  несколько  человек  собирались
ехать с ними - Халвдан, Ион из Лэугарбру, Симон и его  слуга.  И  мысль,
что двое чужих тоже поедут с ними, причинила ей невероятную боль.
   В этот вечер стоял жестокий мороз, так что снег  громко  скрипел  под
ногами; частые звезды искрились,  как  иней,  на  черном  небе.  Проехав
немного, они услыхали дикие крики, вой и бешеный топот копыт, несшиеся с
лугов к югу от них, - несколько  дальше  по  дороге  их  нагнала  буйная
ватага всадников и прорвалась вперед мимо них, оглушая  звоном  металла;
запах дымящихся, заиндевелых лошадиных тел ударил  в  лицо,  хотя  им  и
пришлось съехать в сторону, в  глубокий  снег.  Халвдан  окрикнул  дикую
толпу - это была молодежь со дворов южной части  прихода;  они  все  еще
праздновали Рождество и выехали  испытать  лошадей.  Некоторые  из  них,
чересчур пьяные, чтобы понять что-либо, промчались с шумом и гамом мимо,
барабаня по своим щитам. Но двое-трое расслышали те вести,  что  Халвдан
прокричал им вслед; они отстали от других, затихли  и  присоединились  к
спутникам Лавранса, шепотом разговаривая со всадниками, ехавшими  позади
всех.
   Наконец они увидели перед  собой  усадьбу  Финсбреккен,  лежавшую  на
холме по ту сторону речки Силь. Между  постройками  светилось  что-то  -
посреди двора в снежные сугробы были воткнуты смоляные факелы, и отблеск
пламени играл красным светом на белом склоне,  а  темные  дома  казались
измазанными запекшейся кровью. Одна из маленьких сестер Арне  стояла  на
дворе, прыгая с ноги  на  ногу  и  скрестив  руки  под  плащом.  Кристин
поцеловала заплаканного,  иззябшего  ребенка.  На  сердце  у  нее  лежал
тяжелый камень, и ей  казалось,  что  ноги  налиты  свинцом,  когда  она
поднималась по лестнице на чердак стабюра, где было положено тело.
   Звуки пения и блеск множества зажженных свечей встретили их в дверях.
Посреди горницы, покрытый простыней, стоял гроб, в котором Арне привезли
домой; доски были положены на козлы, и гроб поставлен на них. В  головах
стоял  молодой  священник  с  книгою  в  руках  и   пел;   кругом   были
коленопреклоненные люди, прятавшие лица в складках толстых плащей.
   Лавранс зажег свою свечу об одну из горевших у гроба, прилепил ее  на
доску помоста и опустился на колени. Кристин хотела сделать то же самое,
но никак не могла поставить свечу; тогда Симон взял свечу  и  помог  ей.
Пока священник читал, все стояли на коленях и шепотом повторяли  за  ним
слова молитв, так что пар клубом шел у всех изо рта  -  на  чердаке  был
ледяной холод.
   Когда священник закрыл книгу и все поднялись с колен,  -  в  горнице,
где лежал покойник, собралось  уже  довольно  много  народу,  -  Лавранс
подошел к Инге. Она уставилась на Кристин и казалось, не  слышала  того,
что говорил ей Лавранс; в руках у нее были переданные им подарки, но она
держала их, как будто не сознавая, что держит.
   - Так и ты тоже пришла, Кристин? - сказала она  странным,  сдавленным
голосом. - Может быть, тебе очень хочется взглянуть на моего сына, каким
он вернулся ко мне?
   Она отставила в сторону две-три свечи,  схватила  Кристин  за  локоть
дрожащей рукой, а другою сорвала покров с лица покойника.
   Оно было желтовато-серым, как глина, а  губы  свинцового  цвета;  они
немного разошлись, так что видны были ровные, мелкие, белые, как кипень,
зубы, и как будто  насмешливо  улыбались.  Из-под  длинных  ресниц  чуть
виднелись остекленелые глаза, а  на  щеках  у  висков  выступали  черные
синяки - не то следы от ушиба, не то трупные пятна.
   - Может, хочешь поцеловать его? - спросила Инга  тем  же  голосом,  и
Кристин послушно нагнулась и прижалась губами к щеке мертвеца. Щека была
влажной, словно от росы, и Кристин показалось, что она чувствует  слабый
запах тления; и впрямь, он начал оттаивать от жара стольких свечей.
   Кристин продолжала лежать на коленях, опираясь руками о доску  гроба,
и не в силах была подняться. Инга еще дальше отвернула покров,  так  что
стала видна большая ножевая рана под ключицей. Потом она  повернулась  к
собравшимся и сказала дрожащим голосом:
   - Люди  лгут,  вижу  я,  когда  говорят,  будто  -  раны  у  мертвеца
открываются, если его коснется тот, кто  был  причиной  его  смерти.  Он
теперь холоднее, мой мальчик, и не так красив, как в тот последний  раз,
когда ты выходила к нему навстречу на дорогу. Я  вижу,  тебе  теперь  не
нравится целовать его, но я слышала, что  тогда  ты  не  брезговала  его
поцелуями!..
   - Инга, - сказал Лавранс, подходя к ней, - ты с ума сошла  -  или  ты
бредишь!..
   - Да, вы все стали такими важными у себя в Йорюндгорде... Ты  слишком
богатый человек, Лавранс, сын Бьёрпольфа, чтобы сын мой посмел  подумать
о честном сватовстве к  твоей  дочери...  Да  и  она-то  сама,  Кристин,
наверное сочла, что  он  не  достаточно  хорош  для  этого.  Но  он  был
достаточно хорош, чтобы ей бегать за ним  ночью  по  большим  дорогам  и
играть с ним в кустах в тот вечер, когда  он  уезжал...  Спроси  у  нее,
увидим тогда, посмеет ли она отпереться здесь, когда Арне лежит  мертвый
- и тому виной она и ее распущенность...
   Лавранс не стал спрашивать; он повернулся к Гюрду:
   - Уйми свою жену - она сама себя не помнит!
   Но Кристин подняла свое бледное  лицо  и  с  отчаянием  окинула  всех
взором:
   - Я вышла навстречу к Арне в последний вечер, потому  что  он  просил
меня о том. Но не было между нами ничего непозволительного. -  И  вдруг,
словно собравшись с духом и сразу поняв все, она громко закричала:
   - Я не знаю, что ты хочешь сказать, Инга,  неужели  ты  клевещешь  на
Арне, когда он лежит тут перед нами? Он никогда не  искушал  меня  и  не
соблазнял!..
   Но Инга громко рассмеялась:
   - Не Арне, нет! Но Бентейн-попович - он не позволил тебе так играть с
собою! Спроси-ка у Гюнхильд, Лавранс, которая  смывала  грязь  со  спины
твоей дочери, спроси у любого из тех, кто сидел под Новый год в  людской
у епископа, когда Бентейн насмехался над Арне, что тот  дал  ей  уйти  и
остался с носом, одураченный ею! А потом она позволила Бентейну  идти  с
собой под одним плащом и хотела поиграть с ним в ту же игру, .
   Лавранс схватил ее за плечо и зажал ей рот рукою.
   - Выведи ее вон, Гюрд! Стыдно тебе говорить так у тела этого  доброго
и хорошего юноши, но если бы даже все твои дети лежали тут мертвыми, все
равно я не стал бы слушать, как ты клевещешь на мое дитя;  а  ты,  Гюрд,
ответишь мне за слова этой сумасшедшей женщины.
   Гюрд взял жену за руки и хотел было увести ее, но сказал Лаврансу:
   - Однако Арне и Бентейн действительно говорили о Кристин в тот вечер,
когда мой сын лишился жизни. Ты, понятно,  не  слыхал  об  этом,  но  по
приходу еще осенью ходили разговоры.
   Симон ударил мечом по стоявшему около него сундуку.
   - Нет, добрые люди, вы должны найти другой предмет для  разговоров  в
этом  скорбном  покое,  а  не  болтать  о  моей  нареченной   невесте!..
Священник, разве вы не можете унять этих людей, чтобы  здесь  соблюдался
должный порядок?..
   Священник. - Кристин разглядела теперь, что это был  младший  сын  из
Ульвсволда, приехавший домой на Рождество, - раскрыл книгу и снова встал
у помоста. Но Лавранс закричал, что он заставит всех, кто говорил о  его
дочери, кто бы они ни были, пожалеть о своих словах, а Инга завопила:
   - Возьми, возьми мою жизнь, Лавранс, как она отняла у  меня  всю  мою
радость и утешение, и сыграй ей свадьбу с этим сыном рыцаря, но все-таки
люди знают, что она стала женою Бентейна на большой дороге!..  На!  -  И
она швырнула Кристин через гроб простыню, которую Лавранс подарил ей,  -
не надо мне полотна от Рагнфрид, чтобы обряжать Арне  в  могилу!  Сделай
себе из него бабью  повязку  или  спрячь  пока,  чтобы  пеленать  своего
пащенка, и ступай к Гюнхильд да помоги ей горевать о повешенном сыне!..
   Лавранс, Гюрд  и  священник  схватили  Ингу.  Симон  пытался  поднять
Кристин, которая лежала, упав головой на помост. Но она резко оттолкнула
его руку, выпрямилась, стоя на коленях, и громко вскрикнула:
   - Помоги мне, Господь мой спаситель, это не  правда!  -  И,  протянув
руку, стала держать ее над пламенем ближайшей свечи у гроба.
   Пламя  как  будто  приникло  и  отклонилось  в  сторону,  -   Кристин
почувствовала, что взоры всех устремлены на нее, -  ей  показалось,  что
это тянется очень долго. И вдруг сразу ощутила жгучую боль в ладони и  с
пронзительным криком упала на пол.
   Она подумала, что теряет сознание, но поняла, что Симон  и  священник
поднимают ее. Инга выкрикивала что-то; Кристин увидела  испуганное  лицо
отца и слышала, как священник кричал. что никто не  должен  считаться  с
таким испытанием, так нельзя призывать Бога в  свидетели!  И  тут  Симон
понес ее из. горницы вниз по лестнице. Его слуга побежал  к  конюшне,  и
скоро все еще полубесчувственная Кристин сидела на седле впереди Симона,
закутанная в его плащ, а Симон скакал вниз к поселку во всю прыть.
   Лавранс нагнал их почти у самого Йорюндгорда.  Остальные  всадники  с
грохотом скакали за ними далеко позади.
   - Не рассказывай ничего матери, - сказал  Симон,  опуская  Кристин  с
лошади у входных дверей. - Сегодня  вечером  мы  слышали  слишком  много
безумных речей: неудивительно, что и ты сама  потеряла  в  конце  концов
рассудок!
   Рагнфрид  лежала,  но  не  спала  еще,  когда  они  вошли,  и   стала
расспрашивать, что и как было в скорбной горнице. Симон взялся  отвечать
за всех. Да, было много свечей и много народу. Да,  был  и  священник  -
Турмуд из Ульвсволда, а насчет отца Эйрика они слышали,  что  тот  уехал
нынче же вечером в Хамар, так что асе недоразумения с похоронами обошли.
   - Нам нужно заказать заупокойную обедню по Арне, - сказала  Рагнфрид.
- Боже, поддержи Ингу, какие жестокие испытания ниспосланы этой  доброй,
достойной женщине!
   Лавранс подпевал в тон Симону; немного погодя Симон заметил, что всем
им надо бы  отправиться  на  покой,  "потому  что  Кристин  и  устала  и
опечалена".
   93
   Через некоторое время, когда Рагнфрид  заснула,  Лавранс  накинул  на
себя кое-что из одежды, подошел к дочерней постели и  сел  на  край.  Он
нашел в темноте руку Кристин и сказал очень ласково:
   - Ну, расскажи мне теперь, дитя мое, что правда и что  ложь  во  всем
том, что болтает Инга.
   Кристин, всхлипывая, рассказала ему обо всем,  что  случилось  в  тот
вечер, когда Арне уезжал в Хамар. Лавранс не  расспрашивал  ее.  Кристин
подползла к отцу по кровати, обвила  его  шею  руками  и  тихо,  жалобно
сказала:
   - Я виновата в смерти Арне! Инга сказала правду...
   - Арне сам попросил тебя выйти к нему навстречу,  -  сказал  Лавранс,
натягивая одеяло на обнаженные плечи дочери. - Необдуманно было  с  моей
стороны позволять вам так часто бывать вместе, но я  думал,  что  парень
благоразумнее... Не буду обвинять вас, я понимаю, как тебе тяжело сейчас
переносить все это! Но никогда я не  думал,  что  какая-нибудь  из  моих
дочерей заслужит дурную славу в нашем приходе... И нелегко  будет  твоей
матери, когда до нее дойдут эти вести... Но что ты пошла к  Гюнхильд,  а
не ко мне, это было до того неразумно, что я просто не могу понять,  как
ты могла поступить так глупо!
   - Я не в силах больше оставаться здесь, - плакала Кристин, - никому я
не посмею взглянуть в  глаза...  И  сколько  зла  я  причинила  всем.  в
Румюндгорде и в Финсбреккене...
   - Да, - сказал Лавранс, - и Гюрду и отцу Эйрику придется позаботиться
о том, чтобы эти сплетни о тебе были похоронены вместе с Арне.  Впрочем,
Симон, сын Андреса, может лучше всех взять тебя в  этом  деле  под  свою
защиту, - сказал он и погладил дочь в темноте. -  Не  правда  ли,  Симон
держал себя сегодня красиво и умно?
   - Отец! - Кристин прижалась к нему и взмолилась горячо и жалобно:
   - Отошли меня в монастырь, отец! Нет,  выслушай  меня,  я  давно  уже
думала об этом.  Может  быть,  Ульвхильд  поправится,  если  я  пойду  в
монастырь вместо нее. Помнишь те башмачки, что  я  вышивала  ей  бисером
осенью? Я больно  исколола  себе  пальцы,  изрезалась  до  крови  острой
золотой ниткой, но продолжала шить - мне казалось таким дурным, что я не
так сильно люблю свою сестру, чтобы стать монахиней  и  тем  помочь  ей!
Арне однажды спросил меня об этом... Если бы я тогда ответила -  да,  то
ничего этого не случилось бы!..
   Лавранс покачал головой.
   - Ложись-ка! - сказал он. - Ты сама не знаешь, что  говоришь,  бедное
дитя мое! Попробуй-ка лучше, поможешь ли ты заснуть...
   Но Кристин лежала  без  сна,  чувствуя  боль  в  обожженной  руке,  и
отчаяние и горькие думы о своей судьбе раздирали ей сердце. Худшей  беды
не могло с ней случиться, даже если бы она была самой грешной из женщин;
все теперь, конечно, поверят... Нет,  она  не  может,  она  не  в  силах
оставаться здесь! Одна ужасная картина сменялась другой в ее мозгу...  А
когда еще и мать узнает обо всем этом!.. И теперь кровь лежит между ними
и  их  духовным  отцом,  вражда  разгорится  между   добрыми   друзьями,
окружавшими ее в течение всей ее жизни. Но  самый  невыносимый,  щемящий
душу ужас охватил ее, когда она подумала о Симоне и о том, как  он  взял
ее и увез и как он говорил за нее дома и распоряжался, словно  она  была
его собственностью! Отец и мать уже не имели значения, как будто она уже
принадлежала ему больше, чем им...
   Потом ей вспомнилось лицо Арне в гробу  -  холодное  и  суровое.  Она
вспомнила, что, идя в последний  раз  из  церкви,  она  видела  открытую
могилу, которая ждала своего мертвеца. Разбитые комья  земли  лежали  на
снегу, твердые, холодные и серые, как чугун,  -  вот  куда  привела  она
Арне...
   И вдруг она припомнила один летний вечер, много лет тому  назад.  Она
стояла на галерее в Финсбреккене у той самой горницы, где ее повергли  в
прах нынче вечером. Арне играл в мяч с несколькими мальчиками внизу,  во
дворе, и мячик залетел к ней. И когда Арне пришел  за  ним  наверх,  она
спрятала мяч за спиною и не хотела отдавать; тогда  Арне  стал  отнимать
его силой - они  стали  драться  на  галерее,  потом  на  чердаке  между
сундуками, а кожаные мешки со всякой  одеждой,  висевшие  под  потолком,
хлопали их по головам, когда они натыкались  на  них,  гоняясь  друг  за
другом, и они оба хохотали и дурачились...
   И тут наконец ей стало ясно, что он умер, и ушел навсегда, и она  уже
больше никогда не увидит его красивого и мужественного лица,  не  ощутит
прикосновения его горячих рук. А она была так ребячлива  и  бессердечна,
что никогда и не думала о том,  каково  ему  будет  потерять  ее!..  Она
проливала горькие слезы, и ей казалось,  что  она  сама  заслужила  свое
несчастье. Но тут она снова начинала думать обо всем, что еще ожидало ее
впереди, и плакала уже оттого, что постигшее ее  наказание  казалось  ей
все-таки слишком жестоким...
   Обо всем, что произошло накануне вечером в Бреккене, в  той  горнице,
где лежало тело Арне, рассказал Рагнфрид Симон. Он передал ей не  больше
того, .что необходимо было сказать. Но Кристин  до  того  была  измучена
горем и бессонной ночью,  что  почувствовала  совершенно  необоснованную
досаду, и горечь против Симона за то, что он мог говорить так обо  всем,
как будто это вовсе уж не  было  столь  ужасно.  Кроме  того,  ее  очень
раздражало поведение родителей, которые позволяли  Симону  держать  себя
так, словно он был хозяином в доме.
   - Но ты ведь не  веришь  всему  этому,  Симон?  -  боязливо  спросила
Рагнфрид.
   - Нет, - отвечал Симон. - Я не думаю, чтобы кто-нибудь другой  верил,
- все ведь знают и вас, и  ее,  и  этого  Бентейна;  но  здесь,  в  этом
отдаленном  приходе,  так  мало  есть  о  чем  говорить,  потому  и   не
удивительно, что люди ухватятся за такой лакомый кусок.  Но  теперь  вам
следует научить их, чти доброе имя Кристин -  слишком  дорогое  угощение
для здешних деревенских дураков. Плохо то, что Кристин так  перепугалась
его грубости, что сразу не пришла к вам или к самому  отцу  Эйрику  -  я
думаю, что этот развратный поп Бентейн с радостью засвидетельствовал бы,
что он всего только хотел невинно пошутить, если бы ты, Лавранс,  взялся
за него!
   Родители подтвердили,  что  тут  Симон,  конечно,  прав.  Но  Кристин
закричала, топнув ногой;
   - Да ведь он сбил меня с ног!.. Я и сама не знаю,  что  он  делал  со
мною, - я была вне себя, и больше ничего не помню  и  не  знаю...  Может
быть, так оно и есть, как говорит Инга, - с тех пор я ни одного  дня  не
была здоровой и веселой...
   Рагнфрид вскрикнула и всплеснула руками; Лавранс вскочил; Симон  тоже
изменился в лице; - он зорко и пристально взглянул на Кристин, подошел к
ней и взял ее за подбородок. Потом засмеялся:
   - Благослови тебя. Бог,  Кристин,  уж  ты  бы  помнила,  если  бы  он
что-нибудь сделал с тобой! Ничего нет удивительного в том, что она  была
больна и грустна после того несчастного вечера, когда ее так  безобразно
напугали; она ведь никогда ни от кого не видела ничего, кроме доброты  и
благожелательности, - сказал он, обращаясь к родителям Кристин.  -  Ведь
всякий, кроме злобного человека, готового всегда верить скорее в дурное,
чем в хорошее, видит ясно, что она девушка, а не женщина!
   Кристин взглянула  в  маленькие  упрямые  глаза  своего  жениха.  Она
подняла было руки - ей хотелось обнять его. Но он снова заговорил:
   - Не думай, Кристин, что ты никогда этого не забудешь. У меня  совсем
нет намерения теперь же поселиться с тобой в Формо, чтобы ты никогда  не
уезжала из долины. "Ни у  кого  не  бывает  одинакового  цвета  волос  и
расположения духа в дождь и  в  вёдро",  любил  говорить  старый  король
Сверре, когда упрекали его приверженцев биркебейнеров в гордыне во время
удачи...
   Лавранс и Рагнфрид улыбнулись - им забавно было слышать, что  молодой
человек говорит с видом старого, мудрого епископа. А Симон продолжал:
   - Не подобает мне учить тебя, моего будущего тестя: но,  может  быть,
позволительно мне будет сказать, что меня с сестрами и братьями  держали
куда строже, нам не позволяли так свободно бегать  с  дворовыми  лю