олько  раз  у
нее был выкидыш, как слышала Кристин. Кристин  спрашивала  себя,  как-то
живется Симону с этой женой.
   Обитатели Йорюндгорда  и  Формо  несколько  раз  издали  обменивались
приветствиями, встречаясь на церковном холме, но не заговаривали друг  с
другом. Но на третий день Симон  пришел  в  церковь  без  жены.  Тут  он
подошел к Лаврансу, и они некоторое время беседовали.  Кристин  слышала,
что  упоминалось  имя  Ульвхильд.  Потом  Симон  заговорил  с  Рагнфрид.
Рамборг, стоявшая с матерью, очень громко сказала:
   - Я хорошо тебя помню, я знаю, кто ты!
   Симон приподнял девочку с земли и повертел ее вокруг себя.
   - Вот и хорошо, Рамборг, что ты не забыла меня!
   А Кристин он  только  поклонился  издали.  И  родители  не  упоминали
впоследствии об этой встрече.
   По  Кристин  много  думала  об  этом.  Было  все-таки  странно  снова
увидеться с Симоном Дарре, уже женатым человеком. При этой встрече ожило
так много старых воспоминаний: она вспомнила свою собственную  слепую  и
покорную любовь к Эрленду в те дни. Теперь эта любовь  стала  иной.  Она
подумала о том, рассказал ли Симон своей жене, почему они разошлись; но,
конечно, он ничего не рассказывал. "Ради  моего  отца",  -  с  насмешкой
подумала она. Такая беда, так жалко, что она все еще не замужем и  живет
дома у родителей! Но они с Эрлендом  все  же  обручены,  и  Симон  может
убедиться, что они добились-таки своего. И что бы там Эрленд  ни  делал,
ей он оставался  верен,  а  она  тоже  не  была  ни  легкомысленной,  ни
ветреной.
   Однажды  вечером,  ранней  весной,  Рагнфрид   нужно   было   послать
кого-нибудь с поручением к старой Гюнхильд, той вдове, что шила  меховые
вещи. Вечер был так хорош, что Кристин вызвалась поехать сама; и в конце
концов она получила разрешение, потому что все мужчины были заняты.
   Солнце  уже  закатилось,  и  с  земли   к   золотисто-зеленому   небу
поднималось тонкое белое ледяное дыхание.  Кристин  слышала  при  каждом
ударе конского копыта  хрустящий  звук  ломающегося  вечернего  льда  на
дороге, с легким шуршанием и звоном разлетавшегося во все стороны. Но из
кустов, росших вдоль дороги, раздавалось ликующее мягкое и  по-весеннему
полное пение птиц навстречу надвигавшимся сумеркам.
   Кристин быстро ехала вниз по долине, ни о чем особенно  не  думая,  а
только ощущая, как хорошо снова быть одной на воле. Она ехала, не  сводя
взора с молодого месяца, опускавшегося  за  гребни  гор  по  ту  сторону
долины. И поэтому едва не упала с лошади, когда та неожиданно  бросилась
в сторону и взвилась на дыбы.
   Кристин увидела какое-то темное, сжавшееся в комок тело, лежавшее  на
краю дороги, и сперва было испугалась. Она все еще не  могла  отделаться
от отвратительного страха, который испытывала, встречаясь одна на дороге
с людьми. По она подумала,  что  это  мог  быть  какой-нибудь  странник,
заболевший в пути; поэтому, когда ей удалось справиться с  лошадью,  она
повернула ее и поехала обратно, громко спрашивая, кто здесь.
   Комок слегка пошевелился, и голос произнес:
   - Мне кажется, это сама Кристин, дочь Лавранса?..
   - Брат Эдвин? - тихо спросила она. Она готова была подумать, что  это
видение или дьявольское наваждение, которым хотят обмануть  ее.  Но  она
все-таки подошла к нему; это действительно был старый монах, и он не мог
подняться на ноги без посторонней помощи.
   - Дорогой отец, неужели вы пустились странствовать в эту пору года? -
спросила она с изумлением.
   - Слава Господу Богу,  направившему  тебя  сегодня  вечером  по  этой
дороге, - сказал монах.
   Кристин заметила, что он дрожит всем телом. - Я намеревался пройти на
север, к вам, ко сегодня уже  не  мог  больше  идти.  Мне  уже  начинало
казаться, что такова Божья воля, чтобы я свалился и умер на дороге,  как
бродил по дорогам всю свою жизнь. Но я очень  хотел  бы  исповедаться  и
получить последнее причастие. И мне очень хотелось  увидеть  тебя,  дочь
моя...
   Крестин помогла монаху  сесть  на  лошадь  и  повела  ее  под  уздцы,
поддерживая старика. Он сетовал, что теперь Кристин промочит себе ноги в
таком снегу, и время от времени тихо стонал от боли.
   Он рассказал, что с Рождества жил в Эйабю; несколько богатых крестьян
в приходе дали во время неурожая обет украсить свою церковь  и  отделать
ее заново. Но работа подвигалась плохо; он болел  в  течение  всей  этой
зимы - что-то у него неладно с животом, так что его рвало кровью и он не
мог принимать пищу. Он сам думал,  что  ему  осталось  недолго  жить,  и
стремился теперь домой, к себе в монастырь,  потому  что  желал  умереть
там, среди своих братьев. Но ему захотелось сначала пройти  в  последний
раз по долине к северу, и  потому  он  пошел  вместе  со  священствующим
монахом  из  Хамара,  который   был   назначен   новым   настоятелем   в
странноприимном доме в Руалстаде. От Фруна он продолжал  свой  путь  уже
один.
   - Я слышал, что ты обручена, - сказал он, - с тем человеком... И  тут
мне до того захотелось повидать тебя. Мне было так больно думать, что та
наша встреча с тобой у нас в монастырской церкви была последней! На моем
сердце лежало тяжелым камнем, Кристин, что ты ступила на путь, не дающий
мира...
   Кристин поцеловала руку монаха и сказала:
   - Я не могу понять, отец мой, что я сделала и чем заслужила,  что  вы
выказываете ко мне такую большую любовь!
   Монах тихо ответил:
   - Я  часто  думал,  Кристин,  что  если  бы  нам  суждено  было  чаще
встречаться, то ты могла бы стать как бы моей духовной дочерью.
   - Вы хотите сказать, это привело бы меня тогда к тому, что я обратила
бы все свои помыслы к монастырской жизни? -  спросила  Кристин.  Немного
погодя она сказала:
   - Отец Эйрик заповедал мне, что если я не получу согласия своего отца
на  брак  с  Эрлендом,  то  мне  нужно  будет  вступить  в  какую-нибудь
богобоязненную общину сестер и замаливать свои грехи...
   -  Я  часто  молился  о  том,  чтобы  у  тебя  явилось  стремление  к
монастырской жизни, - сказал брат Эдвин. - Но до того, как ты рассказала
мне то, о чем сама знаешь. Я хотел, чтобы ты пришла к Богу с  девическим
венцом, Кристин!
   Когда они приехали в Йорюндгорд, то брата Эдвина  пришлось  снести  в
дом на руках и уложить в постель. Его положили в старом зимнем  доме,  в
горнице с очагом, и окружили  самым  тщательным  уходом.  Он  был  очень
болен, и отец Эйрик часто навещал его и пользовал лекарствами и для тела
и для души. Но священник сказал, что у старика cancer    и
ему недолго уже осталось жить. Сам же брат Эдвин говорил, что как только
он немного соберется с силами, то все-таки поедет  на  юг  и  попытается
добраться до своего монастыря. Отец Эйрик сказал окружающим, что, по его
мнению, об этом нечего и думать.
   Всем обитателям Йорюндгорда казалось, что вместе с монахом в  дом  их
вошли мир и большая радость. Люди приходили и уходили в  течение  целого
дня, и никогда не было недостатка в  тех,  кто  готов  был  бодрствовать
ночью у постели больного. Все,  у  кого  только  было  время,  стекались
толпами в горницу посидеть и послушать чтение  отца  Эйрика,  когда  тот
приходил и читал умирающему божественные книги и  вел  беседы  с  братом
Эдвином о духовном. И хотя многое из того, что он говорил, было неясно и
темно, как обычные его речи, но людям все-таки казалось, что он укреплял
и утешал их души, потому что все до одного понимали, что брат Эдвин весь
исполнен любви к Богу.
   Но монах,  кроме  того,  с  удовольствием  слушал  обо  всем  другом,
расспрашивал  о  новостях  в  окрестных  приходах  и   просил   Лавранса
рассказывать о неурожайном годе. Были люди,  которые  прибегали  в  этой
страшной нужде к нехорошим средствам и обратились  к  таким  помощникам,
которых крещеные люди должны были бы избегать. К западу от долины,  если
взобраться немного вверх по горным склонам, было одно место в горах, где
лежали несколько больших белых камней, видом своим  напоминавших  тайные
части человеческого тела; и вот несколько человек впали в заблуждение  и
начали приносить в жертву кабанов и кошек у этого отвратительного места.
Тогда отец Эйрик позвал с собою нескольких из наиболее  благочестивых  и
отважных крестьян, и они ночью прошли к тому месту и  разбили  камни  на
куски. Лавранс тоже ходил с ними и мог  засвидетельствовать,  что  камни
были все измазаны кровью, а вокруг валялись кости. В Хейдале люди  будто
бы заставили одну старуху сидеть  в  поле  на  камне  и  петь  старинные
заклинания в течение трех четверговых ночей.
   Раз ночью Кристин сидела одна у брата Эдвина.
   Около полуночи он проснулся и, казалось, мучился сильными  болями.  И
вот он попросил Кристин  взять  книгу  о  чудесах  девы  Марии,  которую
одолжил ему отец Эйрик, и почитать ему.
   Для Кристин чтение вслух было непривычным делом, но она все-таки села
на ступеньку кровати, поставила свечу рядом с собой, положила  книгу  на
колени и начала читать как только могла лучше.
   Через некоторое время она заметила, что больной лежит, стиснув  зубы;
мучась припадками болей, он сжимал свои иссохшие руки.
   - Вы жестоко страдаете, дорогой отец, - с огорчением сказала Кристин.
   - Так мне сейчас кажется. Но я знаю, что это Бог снова превратил меня
в ребенка и делает со мною что  хочет!..  Мне  вспомнился  один  случай,
когда я был еще маленьким... Мне было тогда четыре  года.  Я  убежал  из
дому в лес. Я заблудился там и пробыл в лесу много дней и  ночей...  Моя
мать была вместе с нашедшими меня людьми, и я помню, что, подняв меня на
руки, она укусила меня в затылок. Я думал, что она сделала  это  потому,
что сердилась на меня, но потом понял лучше... Теперь  я  сам  с  тоскою
стремлюсь домой из этого  леса.  В  писании  сказано:  "Оставьте  всё  и
следуйте за мною", но на этом свете было слишком много такого,  что  мне
очень не хотелось оставлять...
   - Вам, отец? - сказала Кристин. - Я постоянно слышала от всех, что вы
могли бы служить примером чистой жизни, бедности и смирения.
   Монах сказал с улыбкой:
   - Такие молоденькие девочки, как ты, вероятно думают,  что  на  свете
нет других соблазнов, кроме сладострастия, богатства и могущества. Но  я
говорю тебе: это все пустяки, которые человек встречает у края дороги, а
я... я любил самые дороги - не ничтожные мирские вещи я любил,  но  весь
мир! Бог оказал мне милость, и я с самой юности полюбил госпожу Бедность
и госпожу Целомудрие и потому думал, что с такими подругами пройду  свой
путь спокойно; и вот я бродил по стране, желая только одного - пройти по
всем земным дорогам. А мое сердце и мысли тоже бродили да  странствовали
- боюсь, что я часто заблуждался в  своих  мыслях  о  самых  сокровенных
вещах. Но теперь пришел конец.  Кристин,  девочка,  теперь  мне  хочется
домой, к себе в монастырь, хочется оставить все свои собственные мысли и
услышать разумную речь настоятеля о том,  как  я  должен  верить  и  что
должен думать о своих грехах и о Божьем милосердии...
   Немного спустя он заснул. Кристин села у очага, следя за огнем. Но на
рассвете, когда она сама чуть было не задремала, брат  Эдвин  неожиданно
произнес с постели:
   - Я рад, Кристин, что это дело с Эрлендом, сыном Никулауса,  и  тобою
приведено к благополучному концу.
   Тут Кристин залилась слезами.
   - Мы совершили столько дурного, пока добились  этого!  И  сердце  мое
мучительно раздирается - больше всего оттого, что я причинила так  много
горя своему отцу. Он и теперь не рад этому. А ведь он  еще  не  знает...
Если бы он знал все, то, наверное, совсем лишил бы меня своей дружбы!
   - Кристин, - сказал брат Эдвин ласково, - или ты не понимаешь,  дитя,
что именно потому ты и должна, молчать обо всем и именно потому ты и  не
должна причинять ему новое горе, что он  никогда  не  потребует  с  тебя
никакой пени? Что бы ты ни сделала, это не  изменит  сердечной  любви  к
тебе твоего отца.
   Через несколько дней брат Эдвин почувствовал  себя  настолько  лучше,
что выразил желание ехать на юг. Видя,  что  это  желание  овладело  им,
Лавранс велел сделать нечто вроде носилок. которые  подвешивались  между
двумя лошадьми, и таким образом довез больного до самого Листада;  здесь
брату Эдвину предоставили новых лошадей и новых провожатых и так довезли
его до Хамара. Там он и умер в  монастыре  братьев-проповедников  и  был
похоронен в их церкви. Но потом нищенствующие монахи потребовали,  чтобы
останки были переданы им потому что многие в окрестных приходах  считали
брата Эдвина святым человеком и называли его  святым  Эвеном.  Крестьяне
молились ему на протяжении всего Опланда и вверх по Долинам, к северу до
самой Трондхеймской области. Потому между  обоими  монастырями  возникли
долгие споры и пререкания о теле.
   Обо всем этом Кристин узнала гораздо позже. Но она неутешно горевала,
расставаясь с монахом. Ей казалось, что один лишь он знал вполне всю  ее
жизнь, - он знал  ее  несмышленым  ребенком,  когда  она  находилась  на
попечении отца, и знал о  ее  тайной  жизни  с  Эрлендом,  и  потому  ей
казалось, что он был каким-то  связующим  звеном  между  всем  тем,  что
когда-то был ей мило, и тем, что сейчас наполняло всю ее душу. Теперь же
она была совершенно отрезана  от  той  Кристин,  которая  была  когда-то
девушкой.

VII

   - Мне кажется, - сказала Рагнфрид, пробуя тепловато сусло в чанах,  -
оно уже настолько охладилось, что теперь можно подмешивать дрожжи.
   Кристин сидела в  дверях  пивоварни  и  пряла,  ожидая,  пока  варево
остынет. Она отложила веретено на порог, развернул  ветошку,  в  которую
был завернут жбан с распущенными грибными дрожжам и начала отмерять.
   - Закрой же сперва дверь, - приказала мать, - а то будет сквозняк! Ты
ходишь как во сне, Кристин, - сердито сказала она.
   Кристин цедила дрожжи в пивные чаны, а Рагнфрид размешивала.
   "Г'ейрхильд, дочь Дрива, воззвала к Хатту, но это был  Один  .
Он пришел и помог ей сварить пиво; в награду же потребовал себе то,  что
находилось между чаном  и  ею".  Такова  была  старинная  сага,  которую
Лавранс рассказывал однажды, когда Кристин была маленькой.
   "...То, что находилось между чаном  и  ею!.."  Кристин  почувствовала
тошноту и головокружение от жары и сладкого,  пряного  запаха  в  темной
запертой пивоварне.
   На дворе Рамборг водила хоровод с толпой детей и пела: +++
   Орел на высоком утесе сидит
   И жс.тгыс. Kon'H сжимает...

   Кристин прошла вместе с матерью  через  маленькие  сени,  где  стояли
пустые пивные бочонки и разная утварь. Наружная  дверь  вела  отсюда  на
небольшой  участок  земли  между  задней  стеной  пивоварни  и  плетнем,
огораживавшим  ячменное  поле.  Целая   куча   поросят   дралась   из-за
выброшенной тепловатой барды, толкаясь и с визгом грызясь.
   Кристин заслонила глаза рукою от  ослепительного  блеска  полуденного
солнца. Мать посмотрела на свиное стадо и сказала:
   - Нам не обойтись меньше чем восемнадцатью оленями.
   - Вы думаете, нам столько надо? - рассеянно сказала дочь.
   - Да, придется ведь подавать дичь и  свинину  ежедневно,  -  отвечала
мать. - А мы вряд ли достанем больше птицы и зайцев, чем пойдет на  одну
только верхнюю горницу! Ты  должна  помнить,  что  сюда  съедется  почти
двести человек, считая слуг и детей, да еще нищие, которых надо кормить.
И даже если вы с Эрлендом уедете на пятый день, то все же  некоторые  из
гостей останутся здесь, наверное, до конца  недели  по  меньшей  мере!..
Побудь тут и присмотри за пивом, - промолвила  Рагнфрид,  -  а  я  пойду
позабочусь о еде для твоего отца и косарей.
   Кристин принесла прялку и уселась на пороге задней двери. Она  сунула
было палку с куделью себе под  мышку,  но  потом  бессильно  уронила  на
колени руки, державшие веретено.
   Колосья ячменя за  плетнем  блестели  на  солнце,  отливая  шелком  и
серебром. Сквозь журчанье реки до Кристин время от времени доносился  со
стороны лугов на острове звон кос - то железо иногда ударялось о камень.
Отец и работники спешили поскорее покончить с сенокосом. Ведь нужно было
еще столько дел переделать, готовясь к ее свадьбе.
   Пахло теплой бардой, и резкая вонь шла  от  свиней  -  Кристин  снова
почувствовала тошноту. А от полуденного зноя кружилась голова и во  всем
теле чувствовалась слабость. Побледнев и выпрямив спину, сидела Кристин,
ожидая, когда это пройдет, - она не хотела, чтобы ее опять стошнило.
   ...Так она еще никогда себя не чувствовала.  Напрасно  она  старалась
утешить себя: это еще не наверное, может быть она ошиблась...  "То,  что
находилось между чаном и ею..."
   ...Восемнадцать оленей...  Почти  двести  свадебных  гостей...  Людям
будет над чем посмеяться, когда станет известно,  что  все  это  затеяно
только ради беременной бабы, которую надо было выдать замуж поскорее!
   ...Ох. нет!.. Она отбросила пряжу  в  сторону  и  вскочила  на  ноги.
Прислонилась лбом к стене пивоварни, и ее начало рвать в крапиву,  буйно
разросшуюся вдоль стены. Крапива кишела  коричневыми  гусеницами  -  при
виде этого Кристин затошнило еще сильнее.
   Она провела руками по влажным от пота вискам.  Ох,  нет,  так  это  и
есть!..
   Их должны повенчать во второе  воскресенье  после  Михайлова  дня,  а
свадьба будет праздноваться  в  течение  пяти  дней.  До  этого  времени
остается еще свыше двух месяцев. Тогда, вероятно, у нее уже очень  будет
заметно - и мать и  другие  замужние  женщины  обязательно  увидят.  Они
всегда так догадливы в этих случаях,  всегда  знают,  если  какая-нибудь
женщина  беременна,  за  целые  месяцы  до  того,  как  Кристин  наконец
сообразит,  по  каким  признакам  они  это  видят.  "Бедняжка,  она  так
поблекла!.." Кристин нетерпеливо потерла себе  щеки,  почувствовав,  что
они бескровны и бледны.
   Прежде, правда, она очень часто думала, что это обязательно  случится
рано или поздно. И не так, уж этого боялась. Но тогда все было бы совсем
иначе, чем теперь, - ведь тогда они не могли и не должны  были  отдаться
друг другу законным образом.
   Считалось, - да, конечно. - тоже и позорным и грешным, аи ли  молодые
люди не хотели позволить, чтобы их  насильно  разлучали,  то  это  скоро
забывалось, и люди говорили о них  с  радушием.  Ей  бы  тогда  не  было
стыдно! Но если так бывает между женихом и невестой, то тогда  над  ними
только смеются, глупо шутят. Она и сама понимала, это смешно; вот теперь
в пиво намешают вино, будут колоть скот и  печь  и  варить  на  свадь6у,
чтобы слава об этой свадьбе прогремела по всей округе,  а  ее,  невесту,
начинает тошнить от запаха еды, и она в холодном  т  юту  забирается  за
сараи да пристройки и там ее рвет...
   Эрленд... Она гневно стиснула зубы. Он должен был бы избавить  ее  от
этого. Потому что ведь она не хотела. Он  должен  был  бы  помнить,  что
раньше, когда будущее было для них так неявно, когда она ни  на  что  не
могла надеяться, кроме его любви, тогда она всегда,  всегда  с  радостью
предоставляла себя его желанию! Он должен был бы  оставить  ее  в  покое
сейчас, когда она пыталась ему отказать, потому  что  ей  казалось,  что
нехорошо брать себе что-либо украдкою после того, как отец  соединил  им
руки в присутствии их родичей как жениху и невесте. Но он все таки  взял
ее, почти насильно, со смехом и ласками; и она не в силах была  показать
ему, что сопротивлялась и отказывала по-настоящему,
   ...Она вошла в пивоварню и взглянула на пиво, потом опять вернулась к
плетню  и  задумалась,  облокотившись  на  него.  Колосья  ячменя   тихо
покачивались от легкого дуновения ветра. Кристин  не  могла  припомнить,
чтобы когда-нибудь видела хлеба такими богатыми и буйными,  как  в  этом
году... Вдали поблескивала река, слышен был голос  Лавранса,  кричавшего
что-то - слов нельзя было разобрать, но работники на острове смеялись.
   Если пойти к отцу  и  сказать  ему?  Не  лучше  ли  бросить  все  эти
приготовления и в тишине соединить нас навеки с Эрлендом без  церковного
венчания и большого празднества,