ткроется,  и  тогда
она снова останется одна, в разлуке с ним. Он  жил  теперь  в  замке  на
Акерснесе ;  Мюнан,
сын Борда, занимал его, пока посадник находился в Тюнсберге,  где  лежал
опасно больной король. Но рано или поздно Эрленд  должен  будет  поехать
домой и наведаться а свои владения. Кристин не  хотела  признаться  даже
себе самой, что она потому боится его поездки домой в  Хюсабю,  что  там
его ждет любовница; ни в том, что она меньше  боится  быть  уличенной  в
грехе вместе с Эрлендом, чем одной ответить за все и рассказать Симону и
отцу о том, что лежит у нее на сердце.
   И Кристин почти желала, чтобы ее постигло наказание,  и  чем  скорее,
тем лучше. Потому что у нее теперь не было других мыслей, как только  об
Эрленде; днем она тосковала по нем, а ночью видела его во  сне;  она  не
чувствовала раскаяния, но утешала себя чем, что скоро придет день, когда
она должна будет дорого  заплатить  за  все  то,  что  они  урвали  себе
украдкою. А в те короткие вечерние часы,  когда  она  могла  видеться  с
Эрлендом в хлеву нищих старух,  она  отдавалась  его  объятиям  с  таким
жаром, словно ценою собственной души  заплатила  за  право  принадлежать
ему.
   Но время шло, и, казалось; Эрленду везло именно так, как он надеялся.
Кристин никогда не замечала, чтобы кто-нибудь в монастыре подозревал ее.
Правда, Ингебьёрг узнала, что она видится с Эрлендом, но Кристин поняла,
что той и в голову не  приходило,  что  здесь  что-нибудь  большее,  чем
просто маленькое развлечение. Чтобы просватанная девица из хорошего дома
осмелилась нарушить договор, заключенный ее родными, -  этого  не  могла
предположить даже Ингебьёрг, Кристин ясно видела  это.  И  снова  ее  на
мгновение охватывал страх -  может  быть,  она  действительно  совершает
нечто совершенно неслыханное! И опять ей хотелось,  чтобы  все  поскорее
открылось и наступил бы конец...
   Настала Пасха. Кристин не  могла  понять,  куда  девалась  эта  зима;
каждый день, когда она не видела Эрленда, был долог, как  лихой  год,  и
долгие лихие дни свивались в цепи, превращаясь в бесконечные недели;  но
теперь настали весна и пасха, и Кристин казалось, что совсем недавно был
рождественский прием у короля. Она просила Эрленда не искать свиданий  с
нею во время праздников. А он сделает все, о чем она  его  ни  попросит,
думала Кристин. То, что они грешили против заповедей во  время  Великого
Поста, было столько же  по  ее  собственной  вине,  сколько  и  по  вине
Эрленда. Но она хотела, чтобы они соблюдали праздник  Пасхи.  Хотя  было
очень тяжело не  видеться  с  Эрлендом.  Может  быть,  ему  очень  скоро
придется уехать - он ничего не говорил об этом, но она знала, что король
лежит при смерти, и думала, что, может  быть,  это  внесет  какую-нибудь
перемену в положение Эрленда.
   Так складывались для нее обстоятельства, когда в один из первых  дней
после Пасхи ей передали, чтобы она сошла  вниз,  в  приемную,  к  своему
жениху.
   Сразу же, как он шагнул ей навстречу и протянул руку, Кристин поняла,
что что-то случилось - лицо у него было не таким, как  обыкновенно,  его
маленькие серые глаза не смеялись, когда он улыбался. И Кристин невольно
заметила, что Симону будет к лицу быть серьезным. Он  и  выглядел  очень
хорошо в своей дорожной одежде - на нем было  синее,  обтягивающее  тело
длинное верхнее платье и коричневый наплечник с  капюшоном,  который  он
сейчас же откинул; его русые волосы больше обычного вились от сырости  в
воздухе.
   Они посидели и поговорили немного. Симон был во время поста в Формо и
почти ежедневно ходил в  Йорюндгорд.  Там  все  благополучно,  Ульвхильд
здорова, насколько можно ожидать от нее; Рамборг живет теперь дома;  она
красивая и живая девочка.
   -  На  этих  днях  истекает  год,  который  ты  хотела   провести   в
Ноннесетере,  -  сказал  Симон.  -  У  вас  дома   начали   уже   делать
приготовления к нашему с тобой обручению.
   Кристин ничего не сказала; тогда Симон продолжал:
   - Я сказал Лаврансу, что приеду в Осло и поговорю с тобою об этом.
   Кристин опустила глаза и тихо молвила:
   - Мне, Симон, очень хотелось бы поговорить с тобой обо  всем  этом  с
глазу на глаз.
   - Я и сам понимаю, что это нужно, - ответил Симон, сын Андреев.  -  Я
только что хотел попросить тебя - спроси у фру Груа, не разрешит ли  она
нам пройти ненадолго в сад...
   Кристин быстро встала и бесшумно  выскользнула  из  комнаты.  Немного
спустя она вернулась в сопровождении одной из монахинь с ключом.
   Небольшая дверь вела из приемной в сад, где росли целебные травы; сад
этот лежал позади западных строений монастыря. Монахиня открыла дверь, и
Кристин с Симоном очутились в таком  густом  тумане,  что  могли  видеть
между деревьями только на несколько шагов перед собою. Ближайшие  стволы
казались черными, как уголь; капельки влаги  висели  'бусами  на  каждой
ветке и каждом суку. На мокрой земле лежал кое-где и таял  свежевыпавший
снег, но под кустами некоторые мелкие белые и желтые луковичные растения
уже начинали зацветать, а от кустиков фиалок несся свежий  и  прохладный
аромат.
   Симон подвел Кристин к ближайшей скамейке. Он сел,  слегка  наклонясь
вперед, и оперся локтями о колени. Затем поднял на Кристин взор  с  чуть
заметной странной улыбкой.
   - Мне кажется, что я  уже  почти  знаю,  о  чем  ты  хочешь  со  мной
говорить, - сказал он. - Есть  другой  мужчина,  который  нравится  тебе
больше меня?
   - Так это и есть, - тихо ответила Кристин.
   - Мне кажется также, что я знаю его имя, - сказал Симон более суровым
голосом. - Это Эрленд, сын Никулауса, из Хюсабю?
   Спустя немного Кристин спросила едва слышно:
   - Так, значит, это дошло до тебя?
   Симон помедлил немного, прежде чем ответить:
   - Ты, конечно, не думаешь, будто я так глуп, что ничего  не  заметил,
когда мы вместе справляли Рождество? Тогда  я  ничего  не  мог  сказать,
потому что отец и мать были с нами. Но потому-то я  и  приехал  сюда  на
этот раз один. Я не знаю, умно ли с моей стороны касаться  всего  этого,
но думаю, что нам надо поговорить, пока нас не отдали друг  другу...  Но
дело  в  том,  что,  приехав  сюда  вчера,   я   встретился   со   своим
родственником, отцом Ойстеном. И он  говорил  о  тебе.  Он  сказал,  что
однажды вечером ты проходила через кладбище церкви  святого  Климента  и
тебя сопровождала женщина, которую здесь  называют  Брюнхильд  Мухой.  Я
поклялся страшной клятвой, что он ошибается. И если ты скажешь мне,  что
это не правда, то я поверю тебе на слово.
   - Священник сказал правду! - вызывающе сказала Кристин. - Ты поклялся
зря, Симон.
   Симон немного помолчал, но потом спросил:
   - Знаешь ли ты, Кристин, кто такая эта  Брюнхильд  Муха?  -  И  когда
Кристин покачала отрицательно головой, он сказал:
   - Мюнан, сын Борда, подарил ей  дом  в  городе,  когда  женился;  она
занимается там незаконной продажей вина и другими делами...
   - Так ты ее знаешь? - насмешливо спросила Кристин.
   - Я никогда не собирался стать монахом или священником, -  покраснев,
сказал Симон. - Но я знаю,  что  никогда  не  делал  ничего  дурного  ни
девушкам, ни чужим женам! Разве  ты  сама  не  понимаешь,  что  ни  один
порядочный человек никогда бы не заставил тебя идти вечером по городу  с
такой спутницей?..
   - Эрленд не совращал меня, - сказала Кристин, краснея от гнева,  -  и
ничего мне не обещал! Я почувствовала любовь к нему без его на  то  воли
или намерения соблазнить меня; я полюбила  его  больше  всех  мужчин  на
свете в первый же раз, как увидала его!
   Симон сидел, играя кинжалом и перекидывая его из одной руки в другую.
   - Странно слышать такие речи от своей невесты! - сказал он. - Хорошее
предзнаменование для нас обоих, Кристин!
   Кристин тяжело перевела дух.
   - Тебе была бы оказана плохая услуга, Симон, если  бы  ты  взял  меня
теперь в жены!
   - Да, видит Всемогущий Бог, что это, кажется, так!  -  сказал  Симон,
сын Андреса.
   - Тогда я смею надеяться, - сказала Кристин робко и застенчиво, - что
ты поддержишь  меня,  чтобы  господин  Андрес  и  мой  отец  согласились
расторгнуть свой договор о нас обоих?
   - Ты надеешься па это? - сказал Симон. Он помолчал  немного.  -  Один
Бог знает, понимаешь ли ты хорошенько сама, что говорить!
   - Да. понимаю, - проговорила Кристин. - Я  знаю,  закон  гласит,  что
никто не смеет принуждать девушку к браку  против  ее  воли,  иначе  она
может жаловаться тингу...
   - Кажется, не тингу, а епископу, - сказал Симон с горькой улыбкой.  -
Мне, видишь ли, не было причин изучать,  что  гласит  закон  в  подобных
случаях. И ты сама не думаешь, что тебе придется обращаться куда  нужно!
Ты знаешь, что я не стану требовать, чтобы ты сдержала свое слово,  если
тебе это слишком тяжело. Но как ты не можешь понять  -  прошло  уже  два
года с тех пор, как был решен брак между нами, и ты ни разу не возражала
ни одним словом против этого, до самых этих пор, когда все уже готово  к
обручению и свадьбе! Подумала ли ты о том, что будет  значить,  если  ты
теперь заявишь, что хочешь разорвать наш союз, Кристин?
   - Но ты ведь и сам не возьмешь меня, - сказала Кристин.
   - Нет, возьму! - коротко ответил Симон. - Если ты думаешь  иначе,  то
передумай...
   - Эрленд, сын Никулауса, и я поклялись друг другу нашей  христианской
верой, - дрожа, сказала Кристин. - Если нам с ним не удастся вступить  в
брак между собою, то никто из  нас  никогда  не  будет  иметь  мужа  или
жену...
   Симон долго молчал. Наконец с трудом проговорил:
   - Тогда я не понимаю, Кристин, что ты хотела сказать, говоря, что  он
не сманивал тебя и ничего не обещал тебе, -  он  сманил  тебя,  заставив
выйти из-под воли всех твоих родных!.. Подумала ли ты,  какого  мужа  ты
получишь, выходя за человека, который взял себе в любовницы чужую  жену,
а теперь хочет взять в жены невесту другого?..
   Кристин проглотила слезы и прошептала хриплым голосом:
   - Ты говоришь это, чтобы сделать мне больно.
   - Ты думаешь, я хочу сделать тебе больно? - тихо спросил Симон.
   - Все это произошло бы не так, если бы ты... -  нерешительно  сказала
Кристин. - Ведь  тебя  тоже  не  спрашивали,  Симон,  твой  и  мой  отцы
сговорились об этом между собою. Все было бы совсем иначе,  если  бы  ты
сам выбрал меня!..
   Симон всадил кинжал в скамейку с такой силой, что тот так  и  остался
стоять. Немного спустя он вытащил его и  попробовал  вложить  обратно  в
ножны, но кинжал не входил, потому что у  него  согнулся  кончик.  Тогда
Симон снова стал перекладывать его из одной руки в другую.
   - Ты сама знаешь, - сказал он тихим, дрожащим голосом, -  ты  знаешь,
что солгала сейчас, говоря, что все было  бы  иначе,  если  бы  я...  Ты
отлично знаешь, о чем я хотел говорить с тобой... много раз... когда  ты
меня так встречала, что я не был  бы  мужчиной,  если  бы  мог  все-таки
сказать... после того... хотя бы кто попробовал вырвать у меня эти слова
раскаленными щипцами...
   Сначала я думал, что это был тот умерший мальчик. Я решил,  что  надо
оставить тебя на некоторое время в покое...  Ты  меня  не  знала...  Мне
казалось, что было бы грехом смущать тебя... так скоро после его смерти.
Теперь я вижу, тебе не нужно было столько  времени,  чтобы  забыть  -  А
теперь... а теперь... теперь...
   - Да, - спокойно промолвила Кристин. - Я понимаю, Симон.  Теперь  мне
нечего ждать, что ты останешься моим другом.
   - Другом!.. - Симон  коротко  и  странно  засмеялся.  -  Или  ты  так
нуждаешься в моей дружбе?
   Кристин покраснела.
   - Ты мужчина, - тихо сказала она.  -  И  уже  достаточно  взрослый  -
можешь сам решать в деле своего брака...
   Симон острым взглядом окинул ее. Потом рассмеялся, как прежде.
   - Понимаю! Ты хочешь, чтобы я сказал, что это я хочу... чтобы я  взял
на себя вину за разрыв договора?.. Если ты действительно тверда в  своем
желании, если ты смеешь и хочешь довести дело до конца, то я сделаю это,
- тихо сказал он. - Я скажу это и дома своим родным и всем твоим - кроме
одного. Своему отцу ты должна сказать всю правду,  как  она  есть.  Если
хочешь, я сам передам ему  это  от  тебя  и  облегчу  для  тебя  задачу,
насколько могу, но Лавранс, сын Бьёргюльфа, должен знать, что я  никогда
не хотел отступать ни от одного своего слова, сказанного ему.
   Кристин крепко схватилась обеими руками за край скамейки:  эти  слова
ей было слушать больнее  всех  других  речей  Симона  Дарре.  Бледная  и
испуганная, подняла она на него свой взор. Симон встал.
   - Нам пора вернуться, - сказал он. - Пожалуй, мы немного озябли, и ты
и я, а сестра-монахиня сидит и ждет нас с ключом... Я дам  тебе  неделю,
чтобы поразмыслить над всем этим, у меня есть кое-какие дела в городе. Я
приду сюда поговорить с тобой перед отъездом, но, думаю, что  тебе  вряд
ли особенно захочется видеться со мной до этого срока.

VII

   Кристин сказала себе, что теперь по крайней мере с этим покончено. Но
чувствовала себя смертельно усталой, разбитой и болезненно тосковала  по
объятиям Эрленда.
   Она пролежала без сна большую часть ночи и  решилась  на  то,  о  чем
прежде никогда не смела и подумать, -  послать  кого-нибудь  к  Эрленду.
Нелегко было найти человека, который взялся  бы  исполнить  это.  Сестры
белицы никогда не выходили из монастыря, да Кристин и не знала никого из
них, кто мог бы взяться за такое поручение. Мужчины, исполнявшие  разные
работы в монастырском поместье, были людьми пожилыми и  редко  подходили
близко  к  домам  монахинь,  исключая  тех  случаев,  когда  надо   было
поговорить  с  самой   аббатисой.   Разве   только   Улав...   Это   был
мальчик-подросток, работавший в саду; он был приемным сыном фру  Груa  с
тех пор как его нашли в  одно  прекрасное  утро  на  церковной  лестнице
новорожденным младенцем. Говорили, ото его матерью была одна  из  сестер
белиц; она будто бы должна была принять пострижение, но, просидев  шесть
месяцев в темнице - как говорили, за дерзостное непослушание,  причем  в
ту самую пору, когда был найден ребенок, - она  получила  одежду  сестры
белицы и с тех пор работала на скотном дворе.  Кристин  часто  думала  в
последние месяцы о судьбе сестры Ингрид, но ей не представлялось  случая
поговорить с ней. Было опасно довериться Улаву - он  был  еще  ребенком:
фру Груа и все монахини при встрече с мальчиком всегда  разговаривали  и
шутили с ним. Но Кристин подумала,  что  ей  теперь  уже  не  приходится
бояться риска. И дня два спустя, когда Улав шел утром в  город,  Кристин
поручила ему передать в Акерснес, что Эрленд должен  найти  какой-нибудь
способ, чтобы встретиться с ней наедине.
   В тот же  вечер  к  воротам  монастыря  пришел  Ульв,  ближний  слуга
Эрленда. Он сказал, что он слуга Осмюнда, сына Бьёргюльфа, и что  хозяин
приказал ему попросить, чтобы племяннице  разрешили  ненадолго  пойти  в
город, так как Осмюнду некогда самому  приехать  в  Ноннесетер.  Кристин
подумала, что так  дело  кончится  скверно,  но  когда  сестра  Потенция
спросила ее, знает ли она посланного, девушка ответила утвердительна.  И
они с Ульвом пошли к дому Брюнхильд Мухи.
   Эрленд ждал ее в светличке - он был напуган и взволнован,  и  Кристин
сразу же поняла, что он опять боится того, что, по-видимому, внушает ему
наибольший страх.
   Ей всегда было больно, что он так безумно боится ее беременности, раз
уж они не могут устоять друг перед другом.  Душа  ее  и  без  того  была
взбудоражена в этот вечер, и Кристин высказала Эрленду все это  довольно
горячо и раздраженно. Эрленд густо покраснел  и  положил  голову  ей  на
плечо.
   - Ты права, - сказал он, - я должен попытаться оставить тебя в покое,
Кристин, не играть так безрассудно твоим счастьем. Если ты хочешь...
   Она обвила его шею руками и засмеялась, но  он  крепко  обнял  ее  за
талию, насильно посадил на скамейку, а  сам  уселся  по  другую  сторону
стола.  Кристин  протянула  ему  через  стол  руку,  и  Эрленд  страстно
поцеловал ее ладонь.
   - Я испытал больше твоего, - горячо сказал он.  -  Если  б  та  могла
понять, как много, по-моему, значит для нас обоих, чтобы  нас  повенчали
со всей честью!
   - Тогда тебе не следовало бы брать меня.
   Эрленд спрятал лицо в ее руке.
   - Да, дай Бог, чтоб я не причинял тебе этого зла, - сказал он.
   - Этого не хотелось бы ни тебе, ни мне, - сказала Кристин с  задорным
смехом. - И только бы мне в конце концов получить прошение и  помириться
со своей родней и с Богом, тогда я не  буду  горевать  о  том,  что  мне
придется венчаться уже с бабьим платком! И только бы мне быть  всегда  с
тобой, тогда, мне часто думается, мне и примирения не надо...
   - Ты должна принести с собой честь  и  славу  в  мой  дом,  -  сказал
Эрленд, - а я не должен тащить тебя за собою в свое бесчестье!
   Кристин покачала головой. Потом сказала:
   - Тогда ты, вероятно, обрадуешься, услышав, что я говорила с Симоном,
сыном Андреса, - и он не будет принуждать меня  к  выполнению  договора,
которым был заключен о нас до того, как я встретилась с тобою!
   Эрленд безумно обрадовался, и Кристин должна была рассказать ему все.
Однако она промолчала  о  презрительных  словах,  сказанных  Симоном  об
Эрленде, но упомянула, что Симон не  хочет  брать  вину  на  себя  перед
Лаврансом.
   - Это понятно, - коротко сказал Эрленд. -  Они  очень  правятся  друг
другу, он и твой отец?  Да,  меня-то,  вероятно,  Лавранс  будет  меньше
любить.
   Кристин приняла эти слова за знак того, что Эрленд все  же  понимает,
что перед нею еще долгий и трудный путь  до  благополучного  конца,  она
была благодарна ему за это. Но Эрленд больше не возвращался к этому,  он
был бесконечно рад и счастлив и говорил, как он боялся,  что  у  нее  не
хватит мужества поговорить с Симоном.
   - Он все-таки немного нравится тебе; как я замечаю, - сказал Эрленд.
   - Разве для тебя может иметь значение, - спросила Кристин, -  если  я
после всего того, что было между мною и тобою, все же признаю, что Симон
справедливый и хороший человек?
   - Если бы ты не повстречалась со мною, - сказал Эрленд, - то  прожила
бы с ним много хороших дней, Кристин. Чему ты смеешься?
   - А! Мне вспомнилось, что однажды сказала  фру  Осхильд,  -  отвечала
Кристин. - Я была тогда еще ребенком.  Она  говорила,  что  хорошие  дни
выпадают на долю разумных людей,  но  лучшие  дни  достаются  тому,  кто
посмеет быть безумным!
   - Да благословит Бог тетку Осхильд, нежели она тебя научила этому?  -
сказал Эрленд, сажая Кристин к себе на колени. - Как странно, Кристин, я
никогда не замечал, чтобы ты боялась!
   - Ты никогда не замечал этого? - спросила она, прижимаясь к нему.
   Эрленд посадил Кристин  на  край  постели,  развязал  и  снял  с  нее
башмаки, но потом снова отвел к столу.
   - О нет, Кристин, теперь перед нами все же свет  впереди!  Я,  верно,
никогда не поступил бы с тобою так, как сделал, - говорил он, поглаживая
ее по голове, - если бы не одно: каждый раз. когда  я  видел  тебя,  мне
всегда казалось невероятным, чтобы мне отдали такую прелестную, красивую
жену. Сядь сюда и выпей со мною, - попросил он.
   Сейчас же вслед за этим раздался стук в  дверь  -  похоже  было,  что
кто-то колотил в нее рукоятью меча.
   - Откройте, Эрленд, сын Никулауса, если вы тут!
   - Это Симон Дарре, - тихо сказала Кристин.
   - Откройте же, черт возьми, если вы мужчина! - вскричал Симон и снова
застучал в дверь.
   Эрленд подошел к кровати и снял с гвоздя меч. Он беспомощно огляделся
по сторонам:
   - Здесь тебе некуда спрятаться, - разве только в постель...
   - Вряд ли поможет, если я и спрячусь, - сказала Кристин. Она встала и
говорила очень спокойно, но Эрленд видел,  что  она  вся  дрожит.  -  Ты
должен открыть, - сказала она тем же голосом. Симон  снова  заколотил  в
дверь.
   Эрленд подошел к двери и отодвинул засов. Симон  вошел  с  обнаженным
мечом в руке, но тотчас же вложил его в ножны.
   Некоторое время все трое  стояли  молча.  Крист