оме вьючной, пастись на выгоне, и люди стали  взбираться
вверх по крутой тропинке. Деревья начали заметно редеть.  Высокие  сосны
стояли на болотах сухие, мертвые и белые, как кость; и  Кристин  видела,
как повсюду кругом стали подыматься к небу голые  серые  скалы.  Путники
долго взбирались по каменистым россыпям, а иногда отцу приходилось нести
Кристин на руках, так как  по  тропинке  сбегал  вниз  ручей.  Свежий  и
сильный ветер дул в горах, и кругом черничные заросли синели от ягод, но
Лавранс сказал, что некогда  останавливаться  и  собирать  их.  Арне  то
забегал  вперед,  то  отставал,  рвал  для  Кристин  веточки  черники  и
рассказывал девочке, чьи сетеры они видят под собою среди леса, -  в  те
времена весь Хёврингсванген был покрыт лесом.
   И вот они добрались до последней  обнаженной  и  округлой  вершины  и
увидели огромное бревенчатое сооружение, вырисовывающееся на фоне неба и
сторожевую избушку под защитой скалы.
   Когда они поднялись на самый обрыв, ветер налетел и стал  хлопать  их
одеждой; Кристин показалось, что кто-то  живой,  обитающий  на  вершине,
поспешил им навстречу поздороваться. Ветер дул и свистел,  а  Кристин  с
Арне пошли вперед по мшистым каменным плоскостям. Дети уселись на  самом
краю скалистого выступа, и Кристин смотрела не отрываясь, во все глаза -
она никогда и не думала, что мир так велик и широк.
   Ниже  нес,  насколько   мог   охватить   глаз,   простирались   горы,
ощетинившиеся  густыми  лесами;  главная   долина   казалась   небольшим
углублением между горными  громадами,  а  боковые  -  совсем  маленькими
ямками; их было множество, и все-таки  было  мало  долин  и  много  гор.
Повсюду над ковром леса  вздымались  серьге  вершины,  опаленные  желтым
огнем лишайников, а далеко, на краю неба, стояли  синие  горы  с  белыми
крапинами снега, едва отличимые на глаз  от  серо-голубых  и  ярко-белых
летних облаков. А совсем рядом, тут же,  за  лесом,  на  северо-востоке,
теснились синеватые каменные холмы  с  целыми  сугробами  свежевыпавшего
снега по обрывам. Кристин догадалась, что это и есть "Кабаны", о которых
она слышала раньше, потому что они и на самом  деле  походили  на  стадо
громадных кабанов, которые уходят прочь, повернувшись спинами к  долине.
Но Арне сказал, что только до  их  подножия  ехать  верхом  самое  малое
полдня.
   Кристин думала, что стоит только перевалить через  цепь  родных  гор,
как сейчас же внизу, но  другую  сторону,  откроется  еще  одна  долина,
похожая на их собственную, с усадьбами и постройками; и теперь сердце  у
нее екнуло, когда она увидела, как громадны  расстояния  между  людскими
поселениями. Она видела внизу на дне долины желтые и зеленые пятнышки  и
крошечные полянки с серыми точками изб  посреди  горных  лесов;  Кристин
принялась считать их, но, дойдя до трех  дюжин,  сбилась  и  бросила.  И
все-таки человеческое жилье было ничто в этой громадной пустыне!
   Кристин знала, что в дремучих лесах хозяйничают волки  и  медведи,  а
под всем  каменьем  живут  тролли,  горные  ведьмы  и  всякий  подземный
народен; и ей стало страшно, потому что их-то уж было никому не  счесть,
и, во всяком случае, их гораздо больше, чем крещеных  людей.  Она  стала
громко звать отца, но тот не услышал ее на ветру - Лавранс с работниками
катил вверх огромные камни, чтобы подпереть ими бревенчатые сваи вышки.
   Но Исрид подошла к детям и показала  Кристин,  где  лежит  на  западе
долина Вогэ. Арне же указал ей на Серую  гору,  где  люди  из  окрестных
поселков ловят в ямы оленей и где в хижинах, сложенных из  камня,  живут
королевские ловцы соколов. Арне сам подумывал заняться этой работой,  но
еще ему хотелось научиться натаскивать этих птиц и приучать их к охоте -
и он взмахнул рукой, как бы подбрасывая сокола в воздух.
   Исрид покачала головой:
   - Это скверная жизнь, Арне, сын Гюрда, и для  твоей  матери  было  бы
большим горем, если бы ты стал ловцом  соколов,  парень!  Там  никто  не
может соблюсти себя - поневоле начнет путаться со всякими дурными людьми
или с кем еще похуже!
   Тут подошел к ним Лавранс, слышавший последние слова Исрид.
   - Да, - сказал он, - в этих местах есть не одно тягло, что не  платит
ни долгов, ни церковной десятины!..
   - А ведь ты, Лавранс, вероятно, навидался всякой всячины,  -  сказала
Исрид. - Ведь ты забираешься так далеко в горы!..
   - А-а! - Лавранс помедлил немного. - Может, и так;  но  кажется  мне,
что о таких вещах не стоит говорить! Я думаю, кто утратил право  на  мир
среди людей в долинах, тому надо дать жить в  мире  в  горах  .  И  я  должен  сказать,  что  мне
приходилось видеть желтые хлебные поля и отличные луга там, где мало кто
подозревает о существовании плодородных долин; видал я и стада  рогатого
скота и овец, но, право, не знаю, принадлежали ли  они  людям  или  кому
другому...
   - Охо-хо! - вздохнула Исрид. - Люди клянут бирюков и медведей,  когда
скот пропадает с горных выгонов; но в  горах  встречаются  разбойники  и
похуже.
   - Ты думаешь, хуже? - задумчиво сказал Лавранс и  погладил  дочку  по
головке. - Однажды  я  встретил  в  горах,  к  югу  за  "Кабанами"  трех
мальчуганов, и старший из них был не больше моей  Кристин;  у  них  были
светлые волосы, и одеты они были в меховые куртки. Они оскалили зубы  на
меня,  как  волчата,  а  потом  бросились  бежать   и   спрятались.   Не
удивительно, если бы их  отцу,  бедняге,  захотелось  пригнать  для  них
корову-другую...
   - Ах, да, ведь и у  волков  с  медведями  есть  детеныши,  -  сердито
сказала Исрид, - но их-то  ты  не  щадишь,  Лавранс,  ни  их  самих,  ни
детенышей! А они не обучены ни законам, ни  христианской  вере,  как  те
злодеи, которым ты желаешь всяких благ...
   - Ты считаешь, что я желаю им всяких благ только потому, что не желаю
им самого что ни на есть худого? - сказал Лавранс с легкой  усмешкой.  -
Но пойдем-ка посмотрим, что нам дала сегодня Рагнфрид  в  дорогу.  -  Он
взял Кристин за руку и  повел  ее  за  собою.  И,  наклонившись  к  ней,
произнес тихонько:
   - Я подумал тогда о твоих трех братиках, Кристин!
   Они заглянули в  сторожевую  избушку,  но  там  было  душно  и  пахло
плесенью. Кристин успела только разглядеть земляные лежанки вдоль  стен,
очаг прямо среди пола да бочки со  смолою  и  пачки  лучины  и  бересты.
Лавранс решил, что лучше будет поесть на вольном воздухе, и вот, немного
ниже избушки они нашли хорошую  зеленую  лужайку  в  березовой  роще  на
склоне.
   Разгрузили вьючную лошадь, и  все  растянулись  на  траве.  В  мешке,
который Рагнфрид дала на дорогу, оказалось  много  хорошей  еды:  свежий
хлеб и лепешки, масло, сыр, сало, сушеная  оленина,  свинина  и  вареная
коровья грудинка, две корчаги  с  немецким  пивом  и  маленький  бочонок
пьяного меду. Работа закипела - один резал мясо, другой раздавал его,  а
Халвдан,  старший  из  мужчин,  развел  огонь.  В  лесу  у  костра  куда
спокойнее.
   Исрид и Арне рвали вереск и карликовую березу и бросали их в  костер;
огонь, шипя и потрескивая,  пожирал  свежую  зелень  с  веток,  и  белые
обожженные хлопья взлетали высоко, на самый верх огненной красной гривы;
жирный черный дым клубами вздымался к ясному небу. Кристин  смотрела,  и
ей казалось, что огонь рад вырваться на волю и поиграть. Здесь ему  было
привольно, не то что дома, на очаге, где он должен выбиваться из  сил  -
варить пищу, освещать горницу.
   Она сидела, прислонившись к отцу и перебросив руку через его  колено;
он давал ей все самое лучшее, сколько она хотела, угощал ее пивом  вволю
и усердно поил медком.
   - Она так охмелеет, что не сможет спуститься вниз к сетеру, -  сказал
Халвдан смеясь.
   Но Лавранс только потрепал круглые щечки девочки.
   - Ну, нас, мужчин, здесь достаточно, чтобы снести ее на руках! Ей это
только полезно; пей и ты, Арне; вы еще растете, и Божьи дары пойдут  вам
на пользу, а не во вред, они дают здоровую, алую кровь и крепкий  сон  и
не толкают на всякие глупости и сумасбродства.
   Мужчины тоже пили вволю, да и Исрид от них не отставала. Скоро голоса
и треск и шипение огня слились в ушах Кристин в один неясный  и  далекий
гул - голова ее начала тяжелеть. Она смутно разбирала  еще,  что  кругом
все подзадоривают Лавранса, чтобы он рассказал им  про  те  чудеса,  что
случались с ним на охоте. Но Лавранс не хотел ничего говорить, и ей было
так хорошо и спокойно, и так сытно она поела...
   Отец сидел с  ломтем  свежего  ячменного  хлеба,  мял  кусочки  между
пальцами и лепил из них лошадок, потом отщипывал кусочки мяса, сажал  их
верхом на хлебных коней и заставлял скакать по своей ноге  прямо  в  рот
Кристин. Но она до того устала, что не могла уже ни  открывать  рот,  ни
жевать, - и вдруг опрокинулась навзничь на землю и заснула.
   Очнувшись, Кристин почувствовала,  что  лежит  в  темноте,  в  теплых
объятиях отца, - он закрыл ее своим  плащом,  накинув  его  и  на  себя.
Кристин села, вытерла пот с лица и сняла  шапочку,  чтобы  свежий  ветер
просушил ее влажные волосы.
   Должно быть, прошло уже много времени, так как  солнечный  свет  стал
совсем желтым и тени протянулись длинными полосами на  юго-восток.  Было
тихо, ни ветерка, и мухи с комарами жужжали  целыми  роями  над  спящими
людьми.  Кристин  сидела  смирно,  как  мышка,  чесала  свои  искусанные
комарами  руки  и  смотрела  по  сторонам;  круглая  каменная   вершина,
поднимавшаяся над ними, белела  в  лучах  солнца  от  мшистого  ковра  и
желтела от лишайников, а башня из серых, потемневших от непогоды  бревен
вздымалась к небу, словно скелет какого-то невиданного зверя.
   Кристин сделалось как-то не по себе - так было странно, что все  спят
при ярком дневном свете. Если, бывало, она просыпалась дома по ночам, то
это было совсем другое дело. Там Кристин лежала в уютной темноте,  между
матерью и ковром, закрывавшим бревенчатую  стену.  Там  она  знала,  что
горница закрыта верхней ставней и засовами от ночной теплоты и  непогоды
и что сонное дыхание и храпение исходит от  людей,  лежащих  спокойно  и
удобно  на  перинах  под  теплыми  шкурами.  Но  все  эти  скрюченные  и
скорченные тела, лежавшие на земле вокруг кучки  белой  и  черной  золы,
могли бы быть мертвыми. Они лежали кто на животе,  а  кто  на  спине,  с
поднятыми кверху коленями, и звуки, которые издавали спящие, пугали  ее.
Отец тяжело храпел, а когда Халвдан делал вдох, то в носу у него  что-то
свистело и пищало. Арне  лежал  на  боку,  прикрыв  лицо  рукой,  и  его
блестящие русые волосы разметались по вереску; он лежал  так  тихо,  что
Кристин испугалась, не умер  ли  он.  Она  перегнулась  вперед  и  стала
теребить его, но Арне только перевернулся во сне.
   Кристин вдруг пришло в голову, что,  может  быть,  они  проспали  уже
целый день и целую  ночь  и  сейчас  наступил  новый  день,  и  она  так
испугалась, что стала тормошить отца, но тот только пробормотал что-то и
продолжал спать. Кристин и сама еще чувствовала тяжесть в голове, но  не
решалась снова лечь. Она подползла  к  костру  и  начала  мешать  в  нем
палочкой - внутри еще тлел огонек. Она положила на угли вереску и мелких
веток, сколько могла собрать вокруг себя, но не посмела выйти  из  круга
спящих, чтобы поискать хворост покрупнее.
   Вдруг что-то загремело и загудело совсем  близко  в  лесу  -  Кристин
похолодела от страха, и сердце у нее упало. Но тут она различила  что-то
большое и рыжее между деревьями: это  Гюльдсвейн  продирался  на  поляну
сквозь чащу мелкого березняка; потом он остановился и стал  смотреть  на
девочку своими ясными светлыми глазами. Она до  того  обрадовалась,  что
вскочила на ноги и подбежала  к  жеребцу.  Там  же  оказалась  и  гнедая
лошадь, на которой ехал Арне, и еще  вьючная  лошадь.  И  Кристин  сразу
почувствовала себя так хорошо и так спокойно; она подошла  к  лошадям  и
похлопала всех трех по крупу, а Гюльдсвейн нагнул к  ней  голову,  чтобы
девочка могла  дотянуться  и  погладить  его  по  морде,  потрепать  его
желтовато-белую челку; жеребец понюхал ее руки и потыкался в  них  своей
мягкой мордой.
   Лошади, неторопливо пощипывая траву, спустились в березовую  рощу,  и
Кристин пошла вместе с ними; ей казалось,  что  если  только  она  будет
держаться поближе к  Гюльдсвейну,  то  никакая  опасность  ей  не  будет
страшна: ведь ему приходилось расправляться с  медведем.  Кусты  черники
разрослись здесь так  густо,  а  девочку  томила  жажда  и  во  рту  был
противный вкус; нива ей больше не хотелось,  но  сладкие,  сочные  ягоды
были вкусны, как вино. Немного дальше, среди груды камней,  она  увидела
малину. Тогда она ухватилась за гриву Гюльдсвейна  и  вежливо  попросила
его пойти с нею туда; жеребец покорно последовал за девочкой. И по  мере
того как Кристин углублялась в лес, вниз по горному  склону,  конь  тоже
шел за нею, когда она звала, а другие лошади следовали за Гюльдсвейном.
   Она услышала, что где-то журчит и плещется ручеек; тогда она пошла по
направлению звука и действительно нашла ручей. Там она легла  над  водою
на большой плоский камень и смочила  свои  потные,  искусанные  комарами
лицо и руки. Под камнем был  тихий  черный  омут,  потому  что  как  раз
напротив возвышалась позади березок и кустов ивняка  отвесная  скалистая
стена. Вот так зеркало! Кристин нагнулась и стала смотреться в воду.  Ей
хотелось узнать, правду ли сказала Исрид, будто она похожа на отца.
   Она улыбалась, кивала и наклонялась все ниже и ниже, пока  ее  волосы
не коснулись  светлых  волос  и  круглого  детского  личика  с  большими
глазами, которое она видела в воде.
   Повсюду кругом буйно  росло  огромное  множество  прекрасных  розовых
цветов, которые зовутся валерьяной, - они были куда краснее  и  красивее
здесь, у горного ручья, чем дома у реки. И  Кристин  стала  рвать  их  и
перевязывать стеблями трав, пока не сплела  себе  удивительно  красивый,
пышный розовый венок. Девочка надела его на голову и побежала  к  омуту,
чтобы посмотреть, как она теперь выглядит, - она  разукрасилась,  словно
совсем взрослая девушка, которая идет танцевать.
   Она склонилась  над  водой  и  увидела,  как  ее  темное  изображение
поднимается со дна и становится все яснее и  яснее,  по  мере  того  как
близится к ней, - и вдруг она  заметила  в  зеркале  ручья,  что  по  ту
сторону, между березками,  стоит  какой-то  человек  и  тянется  к  ней.
Кристин  быстро  поднялась  на  колени  и  взглянула  туда.  Сперва   ей
показалось, что там  ничего  нет,  кроме  скалистой  стены  и  деревьев,
обступивших ее подножие. Но тут она заметила чье-то лицо среди листвы  -
там стояла женщина с бледным лицом и пышными светлыми, как лен, волосами
- большие  светло-серые  глаза  и  раздувающиеся  бледно-розовые  ноздри
напоминали Гюльдсвейна. Она была одета во что-.  то  блестящее  зеленое,
цвета листвы, и ветки закрывали ее вплоть до высокой груди, которая была
сплошь украшена пряжками и блестящими цепочками.
   Кристин не могла отвести глаз от видения; и вот женщина подняла руку,
показала венец из золотых цветов - им она поманила ее к себе.
   Кристин услыхала позади себя громкое и испуганное ржание  Гюльдсвейна
и обернулась - жеребец взвился на дыбы, взвизгнул так, что  зазвенело  в
ушах, круто повернулся и поскакал в гору, так  что  земля  дрожала.  Две
другие лошади помчались вслед за ним и поскакали прямо вверх по каменной
осыпи. Обломки камней с грохотом покатились  вниз,  затрещали  сломанные
ветки и корни.
   И тогда Кристин закричала диким голосом.
   - Отец! - кричала она. - Отец!..
   Вскочив на ноги, она побежала за лошадьми, не смея  оглянуться  через
плечо,  вскарабкалась  вверх  по  крутому,  усеянному  камнями   склону,
наступила на край своего платья и  покатилась  было  вниз,  потом  снова
поднялась, хватаясь за камни окровавленными руками,  поползла  вверх  на
израненных и ушибленных в кровь коленях, звала по очереди  то  отца,  то
Гюльдсвейна, обливаясь потом, который ручьями струился по всему ее телу,
заливая ей глаза, а сердце у нее билось  так,  словно  хотело  вдребезги
разбиться о грудную клетку; слезы ужаса душили ее.
   - Ай, отец! Отец!
   И вот она услыхала где-то над собою его голос. Она  увидела,  что  он
бежит огромными прыжками вниз по  обрыву,  добела  освещенному  солнцем;
маленькие  березки  и  осины  тихо  стояли  рядами,  только  листья   их
серебристо поблескивали - горная рощица была так тиха и светла,  и  отец
бежал вниз и звал  девочку  по  имени;  силы  оставили  Кристин,  и  она
опустилась на землю, зная, что теперь она спасена.
   - Пресвятая Мария! - Лавранс встал около девочки на колени  и  прижал
ее к себе; он был бледен, рот у  него  был  как-то  странно  искажен,  и
Кристин испугалась еще больше: она как будто только теперь поняла по его
лицу, какой страшной опасности она подвергалась.
   - Дитя, дитя мое! - Он взял ее окровавленные ручки, посмотрел на них,
увидал венок на ее распущенных волосах и коснулся его. - Что это, как ты
попала сюда, Кристин, детка?
   - Я пошла с Гюльдсвейном, - рыдала она,  прижавшись  к  нему.  -  Мне
стало так страшно, вы все спали, а потом пришел  Гюльдсвейн...  А  потом
кто-то махал мне и манил меня у реки...
   - Кто манил тебя - мужчина?
   - Нет, женщина; она манила золотым венцом - я думаю, это была  горная
дева, отец...
   - Господи Иисусе Христе, - тихо сказал Лавранс, перекрестив  ребенка,
и сам перекрестился.
   Он помогал девочке подыматься вверх, пока они не  вышли  на  поросший
травой склон; тогда он поднял ее на руки и понес. Она висела на его шее,
плача навзрыд, и не могла остановиться, сколько он ни шикал.
   Вскоре они встретили работников и Исрид. Услыша о том, что произошло,
та всплеснула руками.
   - Ну конечно, это  была  горная  дева,  она  хотела  заманить  такого
красивого ребенка и запереть его в гору, уж будьте уверены!..
   - Молчи! - резко приказал Лавранс. - Нам не нужно  было  говорить  об
этих вещах среди леса - никто не знает, кто  сидит  тут  под  камнями  и
слышит каждое слово!
   Он вытащил из-под рубашки золотую цепочку и повесил крест с мощами на
шею Кристин, засунув его под платье.
   - А вы все держите язык за зубами, - сказал он, - Рагнфрид и знать не
должна, какой опасности подвергался ребенок.
   Они поймали лошадей, забредших в лес, и пошли быстрым шагом вниз,  на
выгон у пастушьей хижины, где паслись остальные кони. Потом все сели  на
лошадей и поехали к сетеру Йорюндгорда - до него было недалеко.
   Солнце близилось к закату, когда  они  прибыли  туда;  скот  уже  был
загнан за загородку,  и  Турдис  с  пастухами  доили  коров.  В  избушке
путников ожидала каша - пастухи видели их  днем  наверху,  у  сторожевой
вышки, и поджидали их приезда.
   Только теперь Кристин успокоилась и перестала плакать. Она сидела  на
руках у отца и ела кашу со сметаной с его ложки.
   Лаврансу надо было еще сходить на  другой  день  к  озеру,  лежавшему
дальше в горах; там жили некоторые из его пастухов  при  быках.  Кристин
должна была сопровождать отца; но теперь  он  сказал,  что  ей  придется
остаться здесь, в избушке.
   - А вы, Турдис и Исрид, смотрите, чтобы и двери и заслон   были  плотно  закрыты,  пока  мы  не
вернемся, - так-то будет лучше и для Кристин и для маленького  нехристя,
что лежит в колыбели.
   Турдис до того перепугалась, что  не  решалась  дольше  оставаться  в
горах с малюткой; ей все еще нельзя было посещать церковь  после  родов,
но все же она предпочла бы ехать теперь же вниз и  остаться  в  поселке.
Лавранс сказал, что это разумно,  ей  можно  будет  поехать  с  ними  на
следующий вечер; он полагал, что ему удастся послать сюда, в горы, на ее
место одну пожилую вдову, служившую в Йорюндгорде.
   Турдис подстелила душистой свежей горной травы под  овечьи  шкуры  на
скамейке; трава пахла так сильно и приятно, и  Кристин  стала  засыпать,
пока отец читал над нею "Отче наш" и "Ave Maria".
   - Да, не скоро я снова  возьму  тебя  в  горы,  -