его не  любил.  Сперва  он
обратился к Гюрду, который был управителем в имениях хамарского епископа
в Bora и Силе, а у епископа с Трондом, сыном Ивара, бывало  много  тяжб.
Гюрд отвечал скупо, но Инга,  жена  его,  была  вспыльчива,  а  тут  еще
вмешался в разговор брат Осгэут и молвил:
   - Тебе не следовало бы забывать, отче Сигюрд, что наш  достопочтенный
пастырь отец Ингъялд также и твой владыка,  а  мы  в  Хамаре  достаточно
понаслышались о тебе. В Сюндбю ты катаешься  как  сыр  в  масле  и  мало
думаешь о том, что тебя поставили в священники не для того, чтобы ты был
соглядатаем Тронда и помогал ему во всех его  беззакониях,  на  погибель
его души и умаление прав церкви. Разве ты никогда не слыхал, что  бывает
с непослушными и вероломными священниками, которые подают советы  против
своих духовных отцов и начальников? Иль ты не знаешь, как ангелы привели
однажды святого Томаса из Кантерборга к дверям ада и дали ему  заглянуть
туда?  Он  очень  удивился,  что  не  видит  там  ни  одного  из   своих
священников, которые  шли  против  него,  как  ты  идешь  против  своего
епископа. Он только что хотел восхвалить милосердие Господне, потому что
этот святой человек искренне желал спасения всем грешникам, но тут ангел
попросил черта приподнять немного хвост, и тут наружу с громким  треском
и отвратительной серной вонью вылетели все те священники и ученые  мужи,
которые предали достояние церкви. И тогда он увидел, куда они попали!
   - Врешь, монах, - сказал священник. - Я  тоже  слыхал  эту  сагу,  но
только не священники, а нищенствующие монахи вылетели из  зада  дьявола,
как из осиного гнезда!
   Старый Ион захохотал громче всех работников и закричал:
   - Мне думается, там были обе породы!
   - Тогда, значит, у черта здорово широкий хвост, - сказал  Бьёрн,  сын
Гюннара; а фру Осхильд улыбнулась и заметила:
   - А разве ты не слыхал, что все злое таскает за собой длинный хвост?
   - Молчи, фру Осхильд! -  закричал  отец  Сигюрд.  -  Не  тебе  бы  уж
говорить о длинном хвосте, который злое таскает за собою. Ты  восседаешь
тут, словно хозяйка здесь ты, а не Рагнфрид. Но все-таки странно, что ты
не сумела вылечить ей ребенка - или у тебя не осталось больше той  живой
воды, которой ты когда-то торговала? Той, что может срастить разрезанную
на куски овцу, когда ее уже  варят  в  котле,  и  превратить  женщину  в
девушку на брачном ложе? Я отлично знаю о свадьбе в этом самом  приходе,
когда ты приготовила омовение для совращенной невесты...
   Отец Эйрик вскочил, схватил священника за плечи и ноги  и  перебросил
его через стол, так  что  попадали  кувшины  и  кружки;  еда  и  напитки
полились по скатерти и по полу,  а  отец  Сигюрд  в  разорванной  одежде
растянулся на полу во весь рост. Эйрик обежал вокруг стола и  хотел  еще
раз ударить Сигюрда, покрывая своим громовым голосом поднявшийся  шум  и
гам:
   - Заткни свою грязную глотку, ты, бесовский поп!
   Лавранс попробовал разнять их, а Рагнфрид стояла у стола бледная  как
смерть, ломая руки. Тут подоспела  фру  Осхильд,  помогла  отцу  Сигюрду
встать на ноги и вытерла кровь с его лица. Она влила  ему  в  рот  кубок
меду и сказала так:
   - Не годится быть таким суровым, отец Эйрик, что уж  и  пошутить  при
тебе нельзя, тем более,  когда  все  подвыпили!  Садитесь-ка  теперь  по
местам, и я расскажу вам об этой свадьбе. Случилось это все не  в  нашей
долине, и не я была той счастливицей, которая умеет  приготовлять  такую
воду; если бы я умела варить ее, то мы  не  сидели  бы  теперь  в  своей
крошечной  горной  усадьбе.  Я  была  бы  тогда  богатой  и  владела  бы
поместьями где-нибудь в больших приходах, вблизи от города,  монастырей,
епископа и  соборного  капитула.  -  Так  говорила  она,  улыбаясь  трем
духовным особам. - Но кто-то  действительно  знал  в  старые  дни  такое
искусство, потому что это произошло во времена короля Инге , если я не ошибаюсь, а женихом  был  Петер,  сын  Лодина  из
Браттеланда; но которая из трех его жен была невестой,  нельзя  сказать,
потому что еще до сих пор живы потомки всех трех. Ну, так  вот,  у  этой
невесты были причины жаждать обладания живой водой, и она ее раздобыла и
приготовила себе омовение в подвале. Но только она собралась искупаться,
как в подвал вошла ее будущая свекровь. Она очень  устала  за  дорогу  и
была вся в грязи,  так  как  приехала  верхом  на  свадьбу,  и  вот  она
раздевается и лезет в чан. Была она уже старой  женщиной  и  прижила  от
Лодина девятерых детей. Но в эту ночь и Лодин и Петер испытали то,  чего
они вовсе не ожидали!
   Собравшиеся громко захохотали, а Гюрд с Ионом стали кричать, что  фру
Осхильд должна рассказать еще несколько таких побасенок. Но фру  Осхильд
отказалась:
   - Здесь сидят два священника с братом Осгэутом, да  молодые  парни  и
служанки; прекратим лучше эти разговоры, пока они не стали  неприличными
и грубыми, и вспомним, что стоят праздники.
   Мужчины шумели и кричали, но женщины поддерживали фру Осхильд.  Никто
не заметил, что Рагнфрид вышла из горницы. Но  немного  спустя  Кристин,
сидевшая дальше всех на женской скамье   среди  служанок,
собралась идти спать. Она спала в доме у Турдис, потому  что  в  главном
доме было очень много гостей.
   На дворе был  трескучий  мороз,  и  северное  сияние  переливалось  и
мерцало над крутыми горными лбами.  Снег  скрипел  под  ногами  Кристин,
когда она, стуча зубами от холода, бежала через двор, скрестив на  груди
руки.
   И вдруг она заметила, что в тени старого сарая  кто-то  быстро  ходит
взад и вперед, вскидывает вверх руки, ломает пальцы и громко  причитает.
Узнав мать, Кристин с ужасом подбежала к ней и спросила,  не  больна  ли
она.
   - Нет, нет, - раздраженно ответила мать. - Мне просто надо было выйти
на воздух. Иди ложись, дитя мое!
   Кристин повернулась, чтобы идти, но тут мать тихонько окликнула ее:
   - Вернись в большую горницу и ложись вместе с  отцом  и  Ульвхильд  -
обними ее крепко, чтобы он нечаянно не придавил ее: он спит так  тяжело,
когда пьян. А я подымусь в старый стабюр и переночую в нем.
   - Господи  Иисусе,  матушка,  -  сказала  Кристин,  -  вы  замерзнете
насмерть, если будете спать там, да еще одна! И что скажет отец, если вы
не ляжете спать в своей постели?
   - Он ничего не заметит, - отвечала мать, - он уже почти спал, когда я
уходила, а завтра утром он поздно проснется. Иди  и  делай  так,  как  я
сказала.
   - Там вам будет так холодно, - дрожа пробормотала Кристин,  но  мать,
на этот раз немного ласковее, приказала ей  идти,  а  сама  заперлась  в
стабюре.
   Там было так же холодно, как и на  дворе,  и  темно,  что  в  могиле.
Рагнфрид ощупью добралась до кровати, сорвала с  себя  головной  платок,
развязала башмаки и забралась в постель под шкуры. Они были холодны  как
лед; Рагнфрид будто  погружалась  в  снежный  сугроб.  Она  накрылась  с
головой, подобрала под себя ноги, засунула за пазуху руки и так  лежала,
плача - то совсем тихо, и слезы бежали ручьями по ее щекам, а то  громко
рыдая и скрежеща зубами. Наконец она все-таки  согрела  -  свою  постель
настолько, что начала понемногу забываться, и так заснула в слезах.

V

   В год, когда Кристин весною исполнилось пятнадцать лет, Лавранс,  сын
Бьёргюльфа, и рыцарь Андрее, сын Гюдмюнда  из  Дюфрина,  назначили  друг
другу свидание во время тинга  в Холледисе. Там они договорились, что второй  сын  Андреев,
Симон, обручится с Кристин, дочерью  Лавранса,  и  получит  во  владение
Формо,  родовое  имение  матери  Андреса.   Мужчины   закрепили   сделку
рукобитием, однако договорной записи не совершили, потому что Андресу  -
сперва надо было  уладить  все  с  другими  своими  детьми  относительно
раздела между ними наследства. Поэтому  и  обручения  не  справляли;  но
рыцарь Андрее вместе с Симоном поехали в Йорюндгорд посмотреть  невесту,
и Лавранс задал там большой пир.
   К этому времени Лавранс уже отстроил новый дом в два жилья, с  печами
кирпичной кладки как в главной горнице, так и наверху2, и  обставил  его
богато и  красиво  резной  деревянной  утварью  и  добротными  домашними
вещами. Он перестроил также старый стабюр и поправил  многие  постройки,
так что зажил теперь, как подобает мужу, носящему оружие. У него  сейчас
было большое состояние, потому что ему везло во всех его предприятиях  и
хозяин он был умный и рачительный; в особенности славились  великолепные
лошади его завода  и  разводимый,  им  замечательный  скот  всевозможных
пород. А теперь, когда  он  так  сумел  устроить,  что  отдавал  дочь  в
замужество в Формо за человека от Дюфрннского рода, люди считали, что он
довел до благополучного конца свое намерение стать  первым  человеком  в
округе. И сам Лавранс и Рагнфрид были тоже очень довольны, как  довольны
были и рыцарь Андрее с Симоном.
   Кристин была несколько разочарована,  увидев  Симона,  сына  Андреса,
потому что столько слышала о его красоте и учтивости, что ждала  невесть
чего от своего жениха.
   Правда, Симон был недурен собой, но немного тучен для своих  двадцати
лет; у него была короткая шея, а лицо круглое и  блестящее,  как  полный
месяц. Волосы у него были очень  красивые,  темно-русые  и  кудрявые,  а
глаза серые, ясные, но сидели они слишком глубоко  и  словно  заплывали,
потому что веки были очень уж пухлые; нос  был  слишком  маленький,  рот
тоже небольшой с надутыми губами, но не  безобразный.  II,  несмотря  на
полноту, Симон был легок, подвижен, гибок  во  всех  своих  движениях  и
ловок в разных состязаниях На язык он  был  остер  и  быстр  на  ответы;
Лавранс находил, что в беседах со старшими он обнаруживал здравый  смысл
и познания.
   Рагнфрид  скоро  полюбила  его,  а  Ульвхильд  с  первого   же   раза
почувствовала к нему горячую любовь, - правда, он  был  особенно  мил  и
ласков с маленькой больной девочкой. А когда Кристин несколько  привыкла
к его круглому лицу и способу выражаться,  то  и  ей  жених  стал  очень
нравиться, и она радовалась, что отец все так для нее устроил.
   В числе приглашенных была и фру Осхильд.  С  тех  пор  как  владельцы
Йорюндгорда открыли для нее свои двери, другие знатные люди в  ближайших
приходах начали опять вспоминать о ее  высоком  происхождении  и  меньше
думать о ее сомнительной славе, так что  теперь  фру  Осхильд  постоянно
общалась с людьми. Увидев Симона, она сказала:
   - Это подходящий для тебя брак, Кристин; этот Симон далеко  пойдет  в
жизни - ты избавишься от многих забот и хлопот, и он будет  тебе  добрым
мужем. Но, по-моему, он чересчур тучен и слишком уж  весел.  Если  бы  в
Норвегии и теперь все было так, как прежде, в былые  дни,  или  как  это
бывает в других странах, где люди относятся к грешникам не строже самого
Господа Бога, то я посоветовала бы тебе завести худощавого  и  грустного
дружка, с которым ты могла бы сидеть и вести разговоры. Тогда я  сказала
бы, что лучше тебе нечего и желать, как только выйти за Симона!
   Кристин покраснела, хотя и не вполне поняла смысл слов  фру  Осхильд.
Но по мере того как время шло, а сундуки ее наполнялись и она  постоянно
слышала разговоры о своей свадьбе и о том, что она принесет  с  собой  в
дом мужа, она стала с нетерпением ждать, чтобы уж все скорее закончилось
обручением и Симон приехал к ним на север;  в  конце  концов  она  стала
много думать о женихе и радовалась, что снова его увидит.
   Кристин стала уже совсем взрослой  и  очень  похорошела.  Она  больше
походила на отца и была высокой, с  тонким  станом  и  стройными  узкими
руками и ногами, но вместе с тем была она статной и словно налитой. Лицо
у нее было несколько коротко и округло, лоб  низок,  широк  и  бел,  как
молоко, глаза большие, серые, добрые, под красиво  очерченными  бровями,
рот несколько велик,  но  губы  свежие,  алые  и  пухлые,  а  подбородок
правильный и круглый, как яблочко. У нее были чудесные густые и  длинные
волосы, но они не вились и были темноватого опенка, не то русые,  не  то
золотистые. Лавранс ничего так не любил, как слушать, когда  отец  Эйрик
расхваливал Кристин и  хвастался  ею  -  девушка  выросла  на  глазах  у
священника, он учил ее читать и писать и был очень к  ней  привязан.  Но
Лаврансу не особенно нравилось, когда священник иной раз  сравнивал  его
дочь с непорочной молодой кобылицей с шелковистыми боками.
   И все-таки все  говорили,  что  если  бы  с  Ульвхильд  не  случилось
несчастья, то она была бы во много раз красивее сестры. У нее было такое
прекрасное и милое лицо, бело-розовое, как роза и лилии, а  белокурые  и
мягкие как шелк волосы падали пушистыми  и  волнистыми  локонами  на  ее
тонкую шейку и узкие плечи. Глазами она походила на род  Йеслингов:  они
глубоко сидели под прямыми черными бровями и были прозрачны, как вода, и
серо-голубые; но взгляд их был мягок, а не колюч. как у Йеслингов. Кроме
того, у девочки был такой приятный и ясный голосок,  что  радостно  было
слушать, когда она говорила или пела; у нее были большие  способности  к
книжной науке, к струнной игре и к шахматам, но работать  она  не  очень
любила, потому что у нее тотчас уставала спина.
   Мало было надежды на  то,  чтобы  этот  красивый  ребенок  когда-либо
выздоровел вполне. Здоровье Ульвхильд несколько поправилось после  того,
как родители побывали с ней в  Нидаросе,  у  святого  Улава.  Лавранс  и
Рагнфрид ходили туда пешком, не беря с собою ни слуг, ни служанок, и всю
дорогу сами несли ребенка на носилках. После этого путешествия Ульвхильд
стало лучше, так что она стала ходить,  опираясь  на  костыль.  Но  было
трудно надеяться, что она выздоровеет настолько, чтобы можно было выдать
ее замуж; поэтому в свое время придется отдать ее в  монастырь  со  всем
причитающимся ей имуществом.
   Никто никогда не заговаривал об этом, и сама Ульвхильд не  сознавала,
что она была не похожа на других детей. Она  очень  любила  украшения  и
нарядные платья, и у родителей не хватало духа в чем-либо  ей  отказать;
напротив,  Рагнфрид  шила  и  вышивала  для  нее  и  наряжала  ее,   как
королевскую  дочь.  Однажды,  когда  прохожие  коробейники  остановились
ночевать в Лэугарбру,  Ульвхильд  увидела  там  их  товары,  они,  между
прочим, продавали янтарно-желтую шелковую материю, и девочке  непременно
захотелось такого шелку на  сорочку.  Лавранс,  вообще  говоря,  никогда
ничего  не  покупал  у  торговцев,  продававших  незаконно  по  сельским
приходам товары, которыми разрешалось торговать лишь по городам, по  тут
он сразу купил всю штуку. Кристин тоже получила от отца шелку для  своей
свадебной сорочки и вышивала ее этим летом. До сих пор у нее никогда  не
было никаких других  рубах,  кроме  шерстяных  и  одной  полотняной  для
праздничного наряда. Но Ульвхильд получила шелковую праздничную  сорочку
и еще воскресную полотняную сорочку с шелковым верхом до пояса.
   Лавранс, сын Бьёргюльфа, владел теперь  также  и  небольшой  усадьбой
Лэугарбру, которой управляли Турдис с Ионом. У них  жила  самая  младшая
дочка Лавранса и Рагнфрид - Рамборг, которую  Турдис  выкормила  грудью.
Рагнфрид почти не глядела на этого ребенка  в  первое  время  после  его
рождения, говоря, что она приносит своим детям несчастье.  Впрочем,  она
очень любила свою маленькую девочку и постоянно посылала  подарки  ей  и
Турдис; позднее  она  стала  часто  ходить  в  Лэугарбру  посмотреть  на
Рамборг, но предпочитала приходить по вечерам, когда девочка уже  спала,
и только сидела около нее. Лавранс же и две старшие дочки часто бывали в
Лэугарбру и играли с малюткой; она была сильным и здоровым ребенком,  но
не так красива, как сестры.
   Это лето было последним, проведенным Арне, сыном Гюрда, в Йорюндгорд.
Епископ обещал Гюрду помочь юноше пробить себе дорогу в  жизни,  и  Арне
должен был к осени переехать в Хамар.
   Хотя Кристин знала, что она люба Арне, но в  душе  ее  было  еще  так
много детского, что она не задумывалась над этим; она держалась  с  ним,
как обычно бывало с тех самых пор,  когда  они  были  детьми:  постоянно
искала его общества и всегда шла с ним об руку, когда плясала  дома  или
на церковном пригорке. И то, что матери это не  нравилось,  казалось  ей
скорее забавным. Но она никогда не говорила с Арне о Симоне или о  своем
замужестве, потому что заметила, что он становится  угрюмым,  когда  при
нем заговорят об этом.
   Арне был на все руки мастер и решил сделать для Кристин на  память  о
себе рабочий стан. Он уже покрыл резьбой и ящик в сиденье и раму  стана,
а теперь работал в кузнице, выковывая железные скобы и  замок  к  ящику.
Однажды, прекрасным летним вечером, Кристин пошла  к  нему,  захватив  с
собой отцовскую куртку, которую надо было починить. Она села на каменный
порог  и  принялась  шить,  болтая  с  юношей,  работавшим  в   кузнице.
Ульвхильд, пришедшая с сестрой, ковыляла поблизости на своем  костыле  и
ела малину с кустов, росших по обочинам поля между грудами камней.
   Через некоторое время Арне вышел  из  двери  кузницы,  чтобы  немного
остыть. Он хотел присесть рядом с Кристин, но та слегка  отодвинулась  и
попросила его быть  осторожнее,  чтобы  не  запачкать  ей  сажей  шитья,
которое лежало у нее на коленях.
   - Так вот как теперь у нас стало, -  промолвил  Арне.  -  Ты  уже  не
смеешь позволить мне сесть с собой рядом, потому  что  боишься,  как  бы
крестьянский парень не испачкал тебя?
   Кристин с удивлением взглянула на него и ответила:
   - Ты же знаешь, что я хотела сказать! Сними  свой  кожаный  передник,
смой сажу с рук и садись тут, отдохни немного рядом со мной... -  И  она
подвинулась, чтобы дать ему место.
   Но Арне улегся на траве перед нею; тогда она опять заговорила:
   - Не сердись же, Арне  мой!  Неужели  ты  можешь  думать,  что  я  не
благодарна тебе за тот красивый подарок, который ты  для  меня  делаешь,
или могу забыть когда-либо, что ты всегда был моим лучшим другом  здесь,
у нас дома? ~ А разве я был твоим лучшим другом? - спросил он.
   - Ты сам отлично знаешь, - сказала Кристин. - И я никогда  не  забуду
тебя. Но ты, которому предстоит ехать в широкий свет,  ты,  может  быть,
достигнешь богатства  и  славы  много  раньше,  чем  думаешь,  и  тогда,
конечно, забудешь меня гораздо скорее, чем я тебя...
   - Ты никогда меня не забудешь? - сказал Арне, улыбаясь. - А я  забуду
тебя раньше, чем ты меня? Какой ты еще ребенок, Кристин!
   - Ты и сам еще не вырос! - отвечала она.
   - Я одного возраста с Симоном Дарре, - снова заговорил  он.  -  И  мы
тоже носим шлем и щит,  не  хуже  владельцев  Дюфрина,  но  только  моим
родителям не улыбнулось счастье.
   Он вытер руки пучком травы, тронул Кристин за  щиколотку  и  прижался
щекою к ее ноге, выглядывавшей  из-под  подола  платья.  Кристин  хотела
убрать ногу, но Арне сказал:
   - Твоя мать ушла в Лэугарбру, а Лавранс уехал со двора -  из  усадьбы
час никто не увидит.  Один-единственный  раз  ты  можешь  позволить  мне
поговорить о том, что лежит у меня на сердце.
   Кристин отвечала:
   - Ведь мы с тобой оба всегда знали, что  если  бы  мы  полюбили  друг
друга, это ни к чему не привело бы,
   - Можно положить голову к тебе  на  колени?  -  спросил  Арне  и,  не
дождавшись ответа, склонился головой на колени к  Кристин,  обняв  одной
рукой ее стан. Другой рукой он перебирал ее косы.
   - Каково-то тебе понравится, - произнес он немного  спустя,  -  когда
Симон будет лежать у тебя на коленях и играть твоими волосами?
   Кристин не отвечала. Казалось, на нее  внезапно  навалилась  какая-то
тяжесть... Речи Арне, голова Арне на ее коленях...
   Словно открылась какая-то дверь в неизвестное, много темных  путей  в
еще большую темноту. - невеселая, со стесненным сердцем, она  медлила  и
не хотела заглянуть туда.
   - Женатые люди не занимаются такими вещами, -  неожиданно  произнесла
она быстро и как бы с  облегчением.  Она  попробовала  представить  себе
толстое, круглое лицо Симона с такими вот глазами, какими сейчас смотрел
на нее вверх Арне