вающейся
одежды. Он показался Кристин таким красивым, что она почувствовала  боль
но всем теле.
   Он был одет во все темное - на нем был длинный, ниже колен,  шелковый
кафтан цвета увядших листьев, с разрезами по бокам, затканный  черным  и
белым узором. Стан его был охвачен  золототканым  кушаком,  а  у  левого
бедра висел меч, рукоятка которого и ножны  были  отделаны  золотом.  За
плечами на спину спускался тяжелый  темно-синий  бархатный  плащ,  а  на
черные  волосы  была  надета   черная   французская   шапочка,   которая
образовывала по обеим сторонам головы большие  стоячие  складки  в  виде
крыльев,  оканчивавшихся  двумя  длинными  концами;  один  из  них   был
переброшен от левого плеча через грудь назад, за правое плечо.
   Эрленд приветствовал свою невесту, потом подошел к приготовленной для
Кристин попади и остановился около нее,  положив  руку  на  седло,  пока
Лавранс поднимался вверх по лестнице. Кристин стало не по себе, к у  нее
голова закружилась от всего этого  великолепия  -  отец  выглядел  таким
чужим в своей праздничной зеленой бархатной  одежде,  спускавшейся  ниже
колен. А лицо матери, на которой было красное шелковое платье,  казалось
пепельно-серым под полотняной повязкой.  Рагнфрид  подошла  к  дочери  и
закутала ее в плащ.
   И вот Лавранс взял невесту за руку и свел  ее  вниз  к  Эрленду.  Тот
посадил ее на лошадь и,  в  свою  очередь,  вскочил  в  седло.  Оба  они
держались  рядом  перед  стабюром,  отведенным  для  новобрачных,   пока
свадебный поезд постепенно выезжал со двора через ворота.  Прежде  всего
священники: отец Эйрик, отец Турмуд из Ульвсволда и один священник-монах
из Хамара, друг Лавранса. Потом тронулись  дружки  и  подружки  попарно.
Наконец пришла очередь и им с Эрлендом выезжать со двора. Вслед за  ними
ехали родители невесты, родичи, друзья и  гости,  растянувшиеся  длинной
вереницей между плетнями к проезжей дороге. На далекое  расстояние  путь
их был усыпан кистями рябины, ельником и  последними,  осенними,  белыми
ромашками; народ стоял вдоль всей дороги, по которой проезжал  свадебный
поезд, приветствуя его громкими криками.
   В  воскресенье,  сейчас  же  после  заката  солнца,  свадебный  поезд
вернулся  в  Йорюндгорд.  Сквозь  первые  тени   надвигавшихся   сумерек
просвечивали красные пятна костров, разложенных на  дворе.  Гудочники  и
игрецы пели, били в барабаны, пока толпа поезжан  подъезжала  к  жаркому
красному зареву.
   Ноги у Кристин подкосились, когда  Эрленд  снял  ее  с  лошади  перед
лестницей на галерею верхней горницы.
   - Я так озябла, когда мы ехали через горы, - прошептала она, - и  так
устала!.. - Она постояла немного  и  когда  поднималась  по  лестнице  в
верхнюю горницу, то шаталась на каждой ступеньке.
   Наверху замерзшие свадебные гости скоро отогрелись - было очень жарко
от горевших в горнице  бесчисленных  свечей;  гостей  обносили  горячим,
дымящимся кушаньем, а вино, мед и крепкое  пиво  ходили  вкруговую.  Гул
голосов и громкое жевание отдавались далеким рокотом в ушах Кристин.
   Она все никак не могла согреться. Спустя некоторое время у нее начали
гореть щеки, но ноги не хотели оттаивать, и по спине пробегала  холодная
дрожь. Кристин сидела на  почетном  месте  рядом  с  Эрлендом,  невольно
наклоняясь вперед под тяжестью всех надетых на нее золотых украшений.
   Каждый раз, как жених пил за ее здоровье, она не могла  отвести  взор
от красных пятен и полос, резко  выступавших  на  лице  Эрленда  теперь,
тогда он стал согреваться после езды по холоду. Это были  следы  ожогов,
оставшихся еще с лета.
   Вчера вечером ее охватил  невероятный  страх,  когда  они  ужинали  в
Сюндбю и  она  встретилась  взором  с  потухшим  взглядом  Бьёрна,  сына
Гюннара, устремленным на нее и на Эрленда, - глаза его не  мигали  и  не
двигались. Господина Бьёрна вырядили в рыцарское платье - он выглядел  в
нем словно мертвец, возвращенный к жизни заклинаниями.
   Ночью она лежала вместе с фру Осхильд - та  была  из  всех  свадебных
гостей ближайшей родственницей жениха.
   - Что с тобою, Кристин? - сказала фру Осхильд немного раздраженно.  -
Уж додержись до конца и не падай так духом!..
   - Я думаю, - дрожа сказала Кристин, - обо всех тех, кому мы причинили
зло, чтобы дожить до этого дня...
   - Вам и самим-то тоже жилось не очень хорошо, - сказала фру  Осхильд.
- Во всяком случае, Эрленду! А тебе, пожалуй, было еще хуже!
   - Я думаю о его беззащитных детях, - сказала невеста все  так  же,  -
мне хотелось бы знать, известно ли им, что  их  отец  справляет  сегодня
свадьбу.
   - Думай о собственном ребенке, - сказала Осхильд. -  Будь  рада,  что
празднуешь свадьбу с его отцом!
   Кристин некоторое время лежала молча, словно проваливаясь в  пропасть
головокружения. Было так странно слышать о том, что наполняло  ее  мысли
каждый божий день на протяжении с лишком трех месяцев и  о  чем  она  не
могла произнести ни слова ни одной живой душе. Но это помогло ей  только
на короткое время.
   - Я думаю о той, которой пришлось поплатиться жизнью за любовь свою к
Эрленду, - прошептала она дрожа.
   - Ты сама можешь поплатиться жизнью  еще  до  того,  как  станешь  на
полгода старше! -  резко  ответила  фру  Осхильд.  -  Радуйся  же,  пока
можешь!.. Что же мне  сказать  тебе,  Кристин,  -  вымолвила  старуха  в
отчаянии, - или ты теперь совершенно потеряла мужество? В свое время  от
вас потребуют, чтобы вы расплатились за все, что вами  взято  от  жизни,
можешь не беспокоиться!..
   Но Кристин чувствовала, что все рушилось в ее душе, обвал за  обвалом
сносил ту постройку, которую она  возвела  после  того  ужасного  дня  в
Хэуге. В то первое время  она  слепо  и  безумно  думала  о  том,  чтобы
продержаться еще, чтобы продержаться еще хоть один лишний  день.  И  она
продержалась, пока наконец не стало легче, а потом и совсем легко, когда
она отбросила от себя все мысли, кроме одной: наконец-то наступает  день
их свадьбы, свадьбы с Эрлендом!
   Они с Эрлендом стояли рядом  на  коленях  во  время  службы.  Но  все
казалось Кристин каким-то видением: свечи, картины, отблески на сосудах,
священники в белых  полотняных  одеждах  и  коротких  накидках.  Кристин
словно во сне видела всех этих людей, которые  знали  ее  в  ее  прежней
жизни и  стояли  теперь  тут,  рядом;  в  своих  непривычно  праздничных
нарядах, переполняя всю церковь. А господин Бьёрн  стоял,  прислонясь  к
колонне,  и  смотрел  на  брачащихся  своим  мертвым  взором  -  Кристин
чудилось, что и другой мертвец должен был бы  появиться  вместе  с  ним,
рука об руку!
   Кристин сделала попытку смотреть на изображение святого  Улава  -  он
стоял белый, румяный и прекрасный, опираясь на секиру и  попирая  ногами
свое собственное грешное человеческое  естество,  -  но  господин  Бьёрн
невольно притягивал к себе ее взгляд. А рядом с ним она  видела  мертвое
лицо Элины, дочери Орма, - равнодушно глядела она на них. Они растоптали
ее для того, чтобы прийти сюда, и она уступала им путь!
   Мертвая поднялась и сбросила с себя все камни, которыми  Кристин  так
старалась завалить ее могилу. Растраченная молодость Эрленда, его  честь
и  благополучие,  расположение  друзей,  спасение  его  души...  Мертвая
стряхнула с себя все это. "Он хотел обладать мною, а я  хотела  обладать
им, ты захотела обладать им, и он захотел  обладать  тобою!  -  говорила
Элина. - Я поплатилась, и он поплатится, и ты поплатишься, когда  придет
твое время. Когда грех совершен, то он порождает смерть..."
   Кристин казалось, что они с Эрлендом стоят  на  коленях  на  холодном
камне. Эрленд с  красными  пятнами  ожогов  на  бледном  лице  преклонил
колени, она стояла на  коленях  с  тяжелым  брачным  венцом  на  голове,
чувствуя во чреве глухую давящую тяжесть  -  бремя  греха,  которое  она
носила. Она играла и носилась со своим грехом,  измеряла  его  величину,
словно в детской игре... Пресвятая  дева,  ведь  скоро  наступит  время,
когда он будет лежать перед нею уже выношенным, будет  смотреть  на  нее
живыми глазами,  показывать  ей  огненные  знаки  греха,  отвратительное
уродство греха, с ненавистью бить искалеченными  руками  в  грудь  своей
матери! Когда она родит ребенка, когда она увидит на нем знаки  греха  и
полюбит его, как полюбила свой грех, тогда игра будет доиграна до конца.
   Кристин подумала: а  что,  если  закричать  сейчас  так,  чтобы  крик
врезался в низкие мужские голоса, поющие обедню, и  прозвучал  эхом  над
толпою?.. Исчезнет ли тогда лицо  Элины,  появится  ли  жизнь  в  глазах
мертвецов? Но она крепко стиснула зубы.
   "...Святой Король Улав,  я  взываю  к  тебе!  Тебя  одного  из  всех,
восседающих  на  небесах,  прошу  я,   ибо   знаю,   что   ты   возлюбил
справедливость Божию превыше всего! Я призываю тебя,  чтобы  ты  простер
руку свою над невинным, находящимся в утробе моей! Отврати гнев Божий от
невинного, обрати его на меня, аминь, во имя святого короля!.."
   "Мои ведь дети, - говорила Элина, - тоже невинны, а для них нет места
в стране, где живут христиане! Твой ребенок зачат в  беззаконии,  как  и
мои! Не можешь ты требовать для него никаких прав в той  стране,  откуда
ты сама ушла, как и я не могла требовать прав для своих детей!.."
   "...Святой Улав, я все же прошу о милосердии! Вымоли у  Бога  милости
для моего сына, возьми его под  свою  защиту,  тогда  я  босая  пойду  с
ребенком на руках в твою церковь, и снесу тебе свою  золотую  мишуру,  и
возложу ее на твой алтарь, если только ты захочешь помочь мне, аминь!.."
   Лицо у  нее  застыло  и  стало  будто  каменным:  так  старалась  она
совладать с собой и успокоиться, но все тело  ее  дрожало  и  трепетало,
пока она стояла на коленях и ее венчали с Эрлендом.
   И вот она сидела вместе с Эрлендом дома  на  почетном  месте,  и  все
кругом казалось ей видением в лихорадочном бреду.
   В горнице звучали арфы и виолы игрецов, и  из  нижней  горницы  и  со
двора тоже доносились пение и музыка. Красный отсвет  огней  проникал  в
дом, когда открывались двери и  вносилось  или  выносилось  кушанье  или
питье.
   И вот все  поднялись  из-за  стола.  Кристин  стояла  между  отцом  и
Эрлендом. Отец громким голосом объявил во всеуслышание,  что  теперь  он
отдал  в  жены  Эрленду,  сыну  Никулауса,  свою  дочь  Кристин.  Эрленд
поблагодарил тестя, поблагодарил и всех добрых людей, собравшихся здесь,
чтобы почтить его с женой.
   Кристин сказали, что теперь надо сесть, и Эрленд положил ей на колени
свадебные подарки. Отец Эйрик и господин Мюнан,  сын  Борда,  развернули
грамоты  и  прочли,  как  распределяется  имущество  новобрачных.   Пока
читались грамоты и выкладывались на стол подарки  и  мешки  с  деньгами,
дружки, стоявшие вокруг с копьями в руках, ударяли древками об пол.
   Когда принесенные в горницу столы были убраны, Эрленд  вывел  Кристин
на середину, и они протанцевали.
   Кристин подумала:
   "Наши дружки слишком молоды для нас; все, кто были  молоды  вместе  с
нами, уже уехали из этих мест; как же это мы снова вернулись сюда?.."
   - Ты такая странная, Кристин, - прошептал Эрленд во время танца. -  Я
боюсь за тебя, Кристин, или ты не рада?..
   Они переходили из дома в  дом,  приветствуя  своих  гостей.  Во  всех
горницах горело много свечей, и всюду было полно  людей,  которые  пили,
пели и танцевали. Кристин казалось, что она  не  узнает  своего  родного
дома и она утратила всякое понятие о времени - часы  и  образы  смутной,
разрозненной вереницей проносились перед нею.
   Осенняя ночь была  тепла;  на  дворе  тоже  играла  музыка,  и  народ
танцевал вокруг костра. Раздались крики, что  жених  с  невестой  должны
оказать и им честь, и  Кристин  протанцевала  с  Эрлендом  на  холодном,
покрытом росою дворе. Она словно очнулась и немного  пришла  в  себя  от
этого, и в голове у нее прояснилось.
   Вдали над журчащей рекой плавала во мраке светлая полоса тумана. Горы
рисовались угольно-черной стеной на усыпанном звездами небе.
   Эрленд увлек Кристин в сторону от танцующих и крепко прижал к себе  в
темноте под одной из галерей.
   - Я даже не успел еще ни разу сказать тебе, что ты так прекрасна, так
прекрасна и так мила! Щеки твои пылают огнем... -  С  этими  словами  он
прижался к ее щеке. - Кристин, что с тобою?
   - Я так устала, так устала, - прошептала она в ответ.
   - Теперь мы скоро пойдем спать, - сказал жених и  взглянул  на  небо.
Млечный Путь повернулся и шел теперь почти  прямо  с  севера  на  юг.  -
Вспомни, что мы не спали друг с другом с той единственной ночи,  которую
я провел у тебя в твоей светелке в Скуге...
   Немного спустя отец Эйрик крикнул во двор,  что  настал  понедельник.
Женщины подошли к невесте, чтобы вести ее на брачное ложе, - Кристин так
устала, что почти не в состоянии была  противиться,  как  полагалось  ей
ради приличия. Она позволила фру  Осхильд  и  Гюрнд  из  Скуга  взять  и
повести себя из верхней горницы. Дружки стояли  у  подножия  лестницы  с
горящими факелами и  обнаженными  мечами;  они  окружили  кольцом  толпу
женщин и повели Кристин через двор наверх, в старый стабюр.
   Женщины принялись снимать с нее  подвенечные  наряды,  одну  вещь  за
другою, откладывая в сторону. Кристин увидела, что в ногах кровати висит
лиловое бархатное платье, которое она  должна  будет  надеть  завтра,  а
сверху на нем лежит длинный, снежно-белый, красиво сложенный, полотняный
плат. Это был бабий головной убор, который Эрленд  привез  с  собою  для
нее; завтра она должна будет связать свои волосы узлом и покрыть их этой
повязкой. От нее веяло такой свежестью, прохладой и покоем.
   Наконец  Кристин  очутилась  перед  брачной  постелью,   босиком,   с
обнаженными руками, одетая только в  длинную  золотисто-желтую  рубашку,
доходившую до самых щиколоток. Женщины снова надели на  нее  венец;  его
должен будет снять с нее жених, когда они останутся вдвоем.
   Рагнфрид положила руки на плечи дочери и поцеловала ее в щеку -  лицо
и руки матери были странно холодными; казалось, где-то в  самой  глубине
груди ее душили слезы. Затем она раскрыла постель и велела невесте сесть
в нее. Кристин  послушалась  и  прислонилась  спиною  к  горке  шелковых
подушек в изголовье - ей пришлось слегка наклонить вперед голову,  чтобы
удержать на ней венец. Фру Осхильд закрыла ее до пояса одеялом,  положив
ее руки на  шелковое  покрывало  и,  собрав  блестящие  волосы  невесты,
перекинула их ей на грудь и обнаженные хрупкие плечи.
   Мужчины ввели в горницу жениха. Мюнан,  сын  Борда,  снял  с  Эрленда
золотой пояс с мечом; вешая его на стену над кроватью, он шепнул  что-то
невесте; Кристин не поняла, что он сказал, но улыбнулась ему  как  можно
приветливее.
   Дружки развязали на Эрленде шелковую одежду  и  сняли  с  него  через
голову тяжелый, длинный кафтан. Эрленд сел в кресло, и ему помогли снять
шпоры и сапоги..
   Один-единственный  раз  осмелилась  невеста  поднять  свой   взор   и
встретить его взгляд.
   Потом начались пожелания  спокойной  ночи.  Горница  опустела,  гости
уходили один за другим. Последним вышел Лавранс, сын Бьёргюльфа, и запер
дверь в спальню новобрачных.
   Эрленд поднялся с места, сорвал с себя нижнее платье и бросил его  на
скамейку. Подойдя к кровати, он снял венец и  шелковые  ленты  с  головы
Кристин и положил их на  стол.  Потом  вернулся  назад  и  взобрался  на
кровать. И, встав на колени на ложе около  Кристин,  он  схватил  ее  за
голову, прижал ее к своей обнаженной горячей груди и  стал  осыпать  лоб
поцелуями вдоль красного рубца, оставленного венцом.
   Она обняла его за плечи и громко зарыдала, почувствовав со сладкой  и
дикой силой, что теперь  растаяли  и  исчезли  без  следа  все  ужасы  и
привидения - теперь, теперь она с ним  снова  вдвоем!  Он  на  мгновение
поднял ее голову, взглянул в лицо Кристин и провел рукою и по ее лицу  и
по всему телу, странно поспешно и грубо, словно срывая какой-то покров.
   - Забудь! - взмолился он жарким шепотом. - Забудь все,  моя  Кристин,
все, кроме того, что ты моя жена, а я муж твой!
   Он потушил рукой пламя последней свечи, бросился  во  мраке  на  ложе
рядом с Кристин и тоже громко зарыдал:
   - Я никогда не верил, никогда за все эти  годы,  что  мы  доживем  до
этого дня!..
   Шум во дворе стал мало-помалу стихать.  Гости,  усталые  от  дневного
переезда и ошалевшие от вина и пива, некоторое время еще бродили  кругом
из приличия, но все больше их расходилось  потихоньку  в  поисках  мест,
приготовленных им для ночлега.
   Рагнфрид провожала наиболее почетных  гостей  в  отведенные  для  них
помещения и желала им спокойной ночи. Мужа, который должен был  помогать
ей в этом, она не видела нигде.
   На темном дворе  оставалось  всего  лишь  несколько  небольших  кучек
молодежи - больше слуг и служанок, когда наконец  Рагнфрид  выскользнула
из дому, чтобы найти мужа и уложить его с собой в постель.  Она  видела,
что к концу вечера Лавранс сильно опьянел.
   В конце концов она споткнулась о мужа, пробираясь в поисках за ним по
другую сторону скотного двора, - Лавранс лежал лицом вниз  на  траве  за
баней.
   Пошарив рукой в темноте, она опознала: да, это он!  Рагнфрид  решила,
что он спит, взяла его за плечи и хотела поднять с  холодной,  как  лед,
земли. Но он не спал, во всяком случае не совсем спал.
   - Что тебе надо? - спросил он, тяжело ворочая языком.
   - Нельзя здесь лежать, - сказала жена. Она  стала  поддерживать  его,
пока он, шатаясь, вставал с земли. Другой рукой она счищала грязь с  его
бархатной одежды. - Нам тоже пора идти  спать,  муж  мой!  -  Она  взяла
нетвердо державшегося на ногах мужа под руку и повела его по направлению
к дому; они шли вдоль задних стен хлевов и конюшен.
   - Ты-то не подымала глаз, Рагнфрид, когда сидела в венце  на  брачной
постели, - сказал он прежним голосом. - Наша дочь не такая скромная,  ее
глаза не были скромными, когда она глядела на своего жениха!
   - Она ждала его три с половиной  года,  -  тихо  сказала  мать.  -  И
понятно, что она осмелилась поднять взор...
   - Да, черта с два! Ждали  они,  как  же!  -  закричал  отец,  а  жена
испуганно зашикала на него.
   Они очутились в узком проходе между задней стеной  отхожего  места  и
плетнем. Лавранс ударил кулаком в нижнюю балку, перекинутую через яму.
   - Я положил тебя сюда на позор и посмешище, бревно!  Я  положил  тебя
сюда, чтобы нечистоты разъели тебя! Я положил тебя сюда в  наказание  за
то, что ты убило мою маленькую ненаглядную девочку! А надо было положить
тебя над дверью моей самой лучшей горницы, и  почтить,  и  отблагодарить
тебя, украсив дорогою резьбой, за то, что ты спасло мою дочь от стыда  и
горя,  за  то,  что  благодаря  тебе  моя  Ульвхильд   умерла   невинным
ребенком!..
   Он повернулся, пошел, шатаясь, вдоль плетня, упал на него  и  залился
горючими слезами, прерывая рыдания глубокими и протяжными стонами.
   Жена обняла его за плечи.
   - Лавранс, Лавранс! - Но не могла успокоить его. - Муж мой!..
   - Ах, никогда, никогда, никогда не надо было бы мне отдавать ее этому
человеку! Господи Боже, я ведь  все  время  знал  это!  Он  сокрушил  ее
молодость и ее драгоценную честь! Я не верил в это, да мог ли  я  думать
так о Кристин? Но все же знал это! Все же она слишком хороша  для  этого
слабовольного человека, который испортил жизнь и себе и ей; и хотя бы он
десять раз соблазнил ее, мне ее все-таки  не  надо  было  отдавать  ему,
чтобы он продолжал еще портить ей жизнь и губить ее счастье!
   - Что же тут оставалось делать, - сказала мать упавшим голосом. -  Ты
ведь тоже понимаешь, что она уже принадлежала ему?..
   - Да, очень мне было надо подымать столько шума, чтобы отдать Эрленду
то, что он уже сам взял! - сказал Лавранс. - Нечего говорить,  отличного
мужа она получила, моя Кристин!..  -  Он  рванул  плетень.  Потом  снова
зарыдал. Рагнфрид показалось,  что  он  было  немного  протрезвился,  но
теперь хмель снова ударил ему в