Сигрид УНСЕТ
   КРИСТИН, ДОЧЬ ЛАВРАНСА I
    ВЕНЕЦ

Перевод с норвежского М. А. Дьяконова
Редакция перевода и примечания И. М. Дьяконова
OCR Альдебаран & Эльза


Часть первая
ЙОРЮНДГОРД

I

   При разделе  наследства  после  смерти  Ивара  Младшего  Йеслинга  из
Сюндбю, в 1306 году, его имение  в  Силе   перешло к дочери Рагнфрид и ее мужу Лаврансу, сыну Бьёргтольфа.  До
того они жили в имении Скуг в Фоллу ,
недалеко от Осло, но затем  переехали  в  усадьбу  Йорюндгорд,  лежавшую
высоко  на  сильских  холмах  .
   Лавранс происходил из рода, известного в Норвегии под именем  Сыновей
лагмана . Род этот - выходцы  из
Швеции, и первым, кто поселился здесь, был некий Лаврентиус -  лагман  в
Эстгёте, тот самый, что выкрал из монастыря Врста сестру ярла  из Бьельбу,  девицу  Бенгту,  и
бежал с нею в Норвегию. Лаврентиус жил при дворе короля Хокона Старого и
заслужил его любовь и уважение; король пожаловал ему усадьбу  Скуг.  Но,
прожив в Норвегии восемь лет, Лаврентиус умер от поветрия, а вдова  его,
которую  народ  прозвал  Королевной,  отправилась  домой  в   Швецию   и
помирилась со своей родней. Впоследствии она  вышла  замуж  за  богатого
чужестранца. У нее не было детей от Лаврентиуса, и поэтому усадьба  Скуг
досталась по наследству брату Лаврентиуса -  Кетилю.  Сыном  Кетиля  был
Бьёргюльф, отец Лавранса.
   Лавранс женился в  молодых  годах.  Ему  исполнилось  всего  двадцать
восемь лет, когда он переехал в Силь, и был он на три года моложе  своей
жены. Подростком он состоял одно время в королевской дружине  и  получил
хорошее воспитание; но после женитьбы удалился на покой и  жил  в  своем
поместье,  ибо  Рагнфрид  была  несколько  странной  и  угрюмой  и  худо
уживалась с людьми на юге Норвегии. А после того как  Рагнфрид  постигло
несчастье и у нее умерли еще в младенческом возрасте трое  сыновей,  она
стала совсем  чуждаться  посторонних.  И,  пожалуй,  потому  и  переехал
Лавранс в долину Гюдбрандсдал, чтобы жена была поближе к своим родным  и
знакомым. Когда они переехали туда, у них остался в живых один  ребенок,
маленькая девочка по имени Кристин.
   Но и поселившись  в  Йорюндгорде,  они  продолжали  жить  замкнуто  и
держались очень обособленно; казалось, Рагнфрид не  чувствовала  большой
приязни к своей родне и виделась с  нею  не  чаще,  чем  того  требовало
приличие. Это происходило  еще  потому,  что  Лавранс  и  Рагнфрид  были
необычайно набожны и богобоязненны,  усердно  посещали  церковь,  охотно
давали приют Божьим служителям и людям, разъезжающим  по  делам  церкви,
или пилигримам, шедшим на север к Нидаросу ,  и
оказывали величайшее почтение своему приходскому священнику; тот  жил  в
усадьбе Румюндгорд и был их ближайшим  соседом.  А  окрестное  население
находило, что служение Богу и без того обходится достаточно дорого - тут
и церковная десятина и пожертвования имуществом и деньгами;  поэтому  не
следует уж так  налегать  на  посты  да  на  молитвы  и  таскать  в  дом
священников и монахов без особой надобности.
   Впрочем, хозяева Йорюндгорда пользовались  большим  уважением,  да  и
любовью,  в  особенности  Лавранс;  он  слыл  за  человека  сильного   и
мужественного, а вместе с тем миролюбивого  и  справедливого,  ровною  в
поведении  и  учтивого,  необычайно  умелого  земледельца   и   великого
охотника; с особенным рвением преследовал он волков, медведей  и  всякое
вредное зверье. За короткое время он собрал в своих руках  много  земли,
но был добрым хозяином и щедрым на помощь своим издольщикам.
   Рагнфрид же так редко показывалась в народе, что скоро  о  ней  почти
совсем перестали говорить. Первое время по ее приезде  в  родную  долину
многие удивлялись, глядя на Рагнфрид, так как помнили ее еще с тех  пор,
когда она жила дома в Сюндбю. Она никогда не была красавицей,  но  тогда
по крайней мере выглядела довольной и веселой; теперь же она  изменилась
и извелась, и легко можно было подумать, что она старше своего  мужа  не
на три года, а на целых  десять  лет.  Люди  считали,  что  она  приняла
слишком близко к сердцу смерть детей,  потому  что,  вообще  говоря,  ей
жилось во всех отношениях лучше, чем большинству  других  женщин,  -  ее
окружали богатство и почет, да и  с  мужем  она,  насколько  можно  было
судить, жила хорошо. С другими женщинами Лавранс не  водился,  постоянно
советовался с нею во всех делах  и  ни  разу  не  сказал  ей  ни  одного
недоброго слова ни трезвый, ни пьяный.  При  этом  она  была  достаточно
молода, чтобы иметь еще детей, будь на то воля Божия.
   Хозяевам  усадьбы  бывало  нелегко  находить  молодых  работников   и
работниц для службы в Йорюндгорде - из-за угрюмого нрава хозяйки и из-за
того, что в доме чересчур строго соблюдались все посты.  Впрочем,  людям
жилось хорошо в усадьбе, где редко слышалось резкое слово  или  попреки;
кроме того, и Лавранс и Рагнфрид  всегда  показывали  пример  другим  во
всякой работе. Притом же хозяин был по-своему человеком веселым,  иногда
не прочь был поплясать и  даже  запевал,  когда  молодежь  веселилась  в
светлые ночи на церковном пригорке. Но все же  на  службу  в  Йорюндгорд
больше шли люди пожилые; им там очень нравилось, и они живали в  усадьбе
подолгу.
   Однажды, когда Кристин  было  семь  лет,  отцу  ее  захотелось  взять
ребенка с собою в горы на их летний выгон - сетер .
   Было ясное утро близко к середине лета. Кристин была на чердаке,  где
все они спали летом ; она видела яркий  солнечный
свет и слышала, как отец и работники переговаривались внизу во дворе,  и
от этого ей было так радостно, что она не в силах была устоять на месте,
пока мать одевала ее, и скакала и прыгала в ожидании каждой новой  вещи,
в которую ее наряжали. Она никогда еще  не  бывала  в  настоящих  горах,
переезжала лишь через лесистый хребет по дороге на Вогэ, когда ее  брали
с собою погостить у  родителей  матери  в  Сюндбю  , да ходила с матерью  и  домашними  в
ближайшие леса за ягодами, на которых Рагнфрид настаивала  легкое  вино.
Мать приготовляла еще кислую барду из брусники и клюквы и намазывала  ее
на хлеб вместо масла во время Великого Поста.
   Мать закрутила кверху длинные золотистые волосы Кристин, спрятала  их
под старую синюю шапочку, завязала ленты, поцеловала дочку в  щеку  -  и
Кристин помчалась вниз к отцу.
   Лавранс сидел уже в седле; он поднял Кристин на лошадь и  посадил  ее
сзади себя, подстелив ей плащ, сложенный в виде  подушки.  Кристин  села
верхом на эту подушку  и  ухватилась  за  отцовский  кушак.  Можно  было
трогаться в  путь,  и  они  пожелали  матери  счастливо  оставаться,  но
Рагнфрид сбежала с галереи с плащом Кристин в руках, отдала его Лаврансу
и попросила мужа хорошенько присматривать за ребенком.
   Солнце сняло, но ночью прошел сильный дождь: со всех сторон журчали и
плескались ручейки, сбегавшие вниз в долину, и  клочья  тумана  медленно
ползли вдоль подножия гор. Но над  кряжем  в  голубое  небо  поднимались
белые  облака,  предвестники  хорошей  погоды,  и  Лавранс  и  его  люди
говорили, что день выдастся, вероятно,  жаркий.  Лавранс  взял  с  собой
четырех слуг, и все они были хорошо вооружены, так как  в  это  время  в
горах можно было повстречать недобрых людей; впрочем, с  путниками  вряд
ли могло что случиться - их было много, да и ехали они недалеко. Кристин
любила всех этих  слуг;  трое  из  них  были  уже  пожилыми  людьми,  но
четвертый, Арне, сын Гюрда из Финсбреккена, был еще подростком и  лучшим
другом Кристин; он ехал сразу же за лошадью  Лавранса,  так  как  взялся
рассказывать Кристин обо всем, что они увидят в пути.
   Они  проехали  между  постройками  усадьбы  Румюндгорд  и  обменялись
приветствиями с отцом Эйриком. Он стоял на дворе и бранился  с  дочерью,
которая вела его  хозяйство,  из-за  мотка  свежекрашеной  шерсти:  дочь
вывесила шерсть накануне и забыла снять ее, а  теперь  дождь  совершенно
все испортил.
   На холме возле усадьбы священника стояла церковь; она была  невелика,
но красива, содержалась  в  порядке  и  недавно  была  заново  осмолена.
Лавранс и его люди сняли шапки и склонили головы перед крестом  у  ворот
кладбища; потом отец повернулся в  седле  и  вместе  с  Кристин  помахал
Рагнфрид, которую еще можно было разглядеть на лугу  перед  домом;  мать
тоже помахала им концом своего белого головного платка.
   Кристин почти каждый день играла здесь, на церковном  пригорке  и  на
кладбище; но сегодня, когда ей предстояло такое долгое путешествие,  все
эти знакомые места казались  ей  совершенно  новыми  и  необыкновенными.
Кучка строений в Йорюндгорде, во дворе и за  оградой,  стала  как  будто
меньше и серее.  Река  изгибалась  и  блестела,  и  долина  расширялась,
пестрея широкими зелеными  холмистыми  лугами,  болотами  по  низине  да
усадьбами с пашнями и полянами, карабкавшимися на поросшие лесом  склоны
у подножия серых скалистых обрывов гор.
   Кристин знала, что далеко внизу, где горы как будто сходились  вместе
и закрывали кругозор, лежит усадьба Лоптсгорд. Там жили  Сигюрд  и  Ион,
два  старика  с  седыми  бородами;  приходя  в  Йорюндгорд,  они  всегда
принимались играть и шутить с Кристин. И она любила Иона, потому что  он
вырезал ей из дерева замечательно красивых зверей и как-то даже  подарил
колечко. А в последний раз, когда он был у них на Троицу, он  принес  ей
маленького рыцаря, который был так  красиво  вырезан  и  раскрашен,  что
Кристин показалось -  такого  прекрасного  подарка  ей  еще  никогда  не
дарили. Она брала его с собой в постель  каждый  вечер,  но,  просыпаясь
утром, всегда находила рыцаря стоящим на ступеньке  кровати  ,  в  которой   спала   вместе   с
родителями. Отец говорил, что рыцарь вскакивает  с  кровати  при  первом
крике петуха, но Кристин отлично знала, что это мать  убирает  его,  как
только она заснет, - она слышала однажды, как мать говорила,  что  очень
больно и неприятно лежать на твердой игрушке, если она ночью подвернется
под бок. Но Сигюрда из Лоптсгорда Кристин  боялась,  -  она  не  любила,
когда он брал ее к себе на колени, потому что он обыкновенно говорил при
этом, что будет спать с ней, когда она вырастет. Он пережил уже двух жен
и  уверял,  что  переживет  и  третью.  Тогда  Кристин  может  сделаться
четвертой. Но когда Кристин начинала плакать, Лавранс смеялся и говорил,
что едва ли Маргит испустит дух так  скоро;  но  если  бы  даже  это,  к
несчастью, и случилось и  Сигюрд  пришел  свататься,  то  все  равно  он
получил бы отказ, так что Кристин нечего бояться.
   К северу от церкви, на расстоянии полета стрелы или около того, лежал
у дороги большой плоский валун, окруженный густой зарослью берез и осин.
Там дети любили играть в церковь, и младший  внук  отца  Эйрика,  Томас,
служил обедню, подражая деду, кропил святой водой  и  крестил,  когда  в
углублениях  камня  скоплялась  дождевая  вода.  Но  прошлой  осенью  им
досталось за такую игру. Сначала Томас обвенчал Кристин с  Арне  -  Арне
был еще  настолько  юн,  что  охотно  бегал  поиграть  с  детьми,  когда
выдавалась свободная минута. Потом Арне поймал мирно  гулявшего  тут  же
поросенка, и дети понесли его крестить. Томас  миропомазал  его  грязью,
окунул в ямку  с  водой  и  начал  передразнивать  деда:  читал  молитву
по-латыни и бранил прихожан за то, что  они  жертвуют  слишком  мало  на
церковь, - дети начали хохотать, так как слышали  разговоры  взрослых  о
чрезмерной жадности Эйрика.  И  чем  громче  они  хохотали,  тем  больше
изощрялся Томас; затем он  сказал,  что  ребенок  этот  зачат  во  время
Великого Поста и потому надо уплатить за грех пеню в пользу священника и
церкви. Тут взрослые мальчишки захохотали как сумасшедшие, а Кристин  до
того смутилась,  что  чуть  было  не  заплакала,  стоя  с  поросенком  в
объятиях. Но, пока они  смеялись,  произошла  большая  неприятность:  на
дороге показался сам Эйрик,  возвращавшийся  верхом  с  какой-то  требы.
Догадавшись, чем именно занимаются ребятишки, он соскочил с лошади и так
быстро сунул священный сосуд в руки Бентейна, старшего  внука,  которого
брал с собой, что Бентейн едва не уронил на землю серебряного голубка  с
телом Господним; священник же бросился в толпу детей и принялся колотить
их направо и налево. Кристин выронила поросенка, и тот с визгом помчался
по дороге, таща за собою крестильное покрывало, так что поповские лошади
взвились от ужаса на дыбы. Священник рванул и девочку,  да  так  сильно,
что она упала, и пнул ее ногой, из-за чего у нее еще много  дней  спустя
болело бедро. Когда Лавранс узнал об этом, он нашел, что Эйрик  поступил
слишком строго с Кристин, - она ведь еще совсем  маленькая.  Он  сказал,
что поговорит об этом со священником, но Рагнфрид упросила его  оставить
это - девочка, мол, получила по заслугам. Не надо было принимать участия
в такой кощунственной игре! В конце концов Лавранс не поминал больше  об
этом, но задал Арне такую порку, какой мальчик еще никогда не получал.
   Поэтому, проезжая мимо камня, Арне дернул Кристин за рукав, Он ничего
не посмел сказать в присутствии Лавранса, но состроил рожу, улыбнулся  и
похлопал себя по заду. Кристин же, сгорая от стыда, опустила голову.
   Путники ехали под горой Хаммер; долина становилась узкой и темной,  и
рев реки слышался все сильнее и свирепее. Когда перед ними на  мгновение
открывалась река, они видели, как  Логен  мчится  меж  крутых  скалистых
берегов, прозрачно-зеленый, как лед, и весь  покрытый  белой  пеной.  По
обеим сторонам долины  подымались  горы,  поросшие  черным  лесом;  было
мрачно, страшно и тесно и веяло холодом. Они переехали по бревнам  через
ручей и вскоре увидали внизу в долине мостик через речку  Росто.  Пониже
моста в глубокой заводи жил водяной; Арне хотел было  рассказать  о  нем
Кристин, но Лавранс строго приказал не болтать о таких вещах в  лесу.  И
когда они подъехали к мосту, Лавранс соскочил с лошади и  повел  ее  под
уздцы, придерживая девочку за талию другой рукой.
   На том берегу  тропа  поднималась  так  круто  в  гору,  что  мужчины
соскочили с лошадей и пошли пешком; отец пересадил Кристин  в  седло,  и
девочка могла держаться за седельную луку - так ей позволили ехать одной
верхом на Гюльдсвейне.
   По мере того как  путники  поднимались  выше  и  выше,  из-за  горных
хребтов показывались все новые серые скалы и синие вершины  с  полосками
снега, и теперь уже Кристин могла видеть сквозь  ветви  деревьев  далеко
внизу поселок, лежавший к северу от перевала. Арне указывал ей  усадьбы,
которые можно было разглядеть, и говорил, как они называются.
   Высоко в горах подъехали они  к  маленькому  домику,  построенному  в
лесу. Они остановились у изгороди. Лавранс  аукнул,  и  крик  его  долго
отдавался  в  горах.  Появилось  двое  мужчин,  бегом  спускавшихся   им
навстречу  между  маленькими  заплатками  возделанной  земли.  Это  были
сыновья хозяйки домика, умелые смолокуры; Лавранс хотел  нанять  их  для
перегонки смолы у себя. Следом за ними  вышла  их  мать,  неся  в  руках
большую чашу молока  с  погреба,  потому  что  день  действительно  стал
жарким, как и предполагали мужчины.
   - Я вижу, ты  на  этот  раз  взял  дочку  с  собой,  -  сказала  она,
поздоровавшись, - ну, я должна посмотреть на нее! Развяжи-ка  завязки  и
сними с нее шапочку; люди сказывают, что у нее такие чудные волосы!
   Лавранс исполнил просьбу женщины, и  волосы  Кристин  рассыпались  по
плечам до самого  седла.  Они  были  густые  и  золотистые,  как  зрелая
пшеница. Женщина, которую звали Исрид, потрогала их и сказала:
   - Да, теперь я вижу, что людская молва  не  перехваливает,  и  правду
говорят о твоей маленькой девочке - она что твой розовый цвет и выглядит
как рыцарская дочь! И у нее добрые глаза - она похожа на тебя, а  не  на
Йеслингов. Дай тебе Бог счастья в этом ребенке, Лавранс, сын Бьёргюльфа!
А как ловко ты сидишь на Гюльдсвейне, прямо придворный! - пошутила  она,
держа в руках чашку, пока Кристин пила.
   Девочка покраснела  от  радости;  она  знала,  что  ее  отца  считают
красивейшим мужчиной во всей округе; и действительно, среди своих  людей
он походил  на  рыцаря,  хотя  и  был  одет  по-крестьянски,  как  ходил
обыкновенно дома в будние дни. На нем были довольно широкий  и  короткий
кафтан из зеленого домотканого сукна, - открытый у шеи,  так  что  видна
была рубашка, - штаны и  сапоги  из  некрашеной  кожи,  а  на  голове  -
старинная широкополая войлочная шляпа. Из украшений он носил только одну
гладкую серебряную пряжку на  кушаке  и  маленькую  застежку  на  вороте
рубашки; кроме того, на шее у него виднелась золотая цепочка. Ее Лавранс
никогда не снимал; на  ней  висел  золотой  крест,  украшенный  крупными
горными хрусталями; его можно было открывать, и внутри  лежал  маленький
кусочек савана и волосы  святой  Элин  из  Скёвде,  потому  что  Сыновья
лагмана считали  своей  родоначальницей  одну  из  дочерей  этой  святой
женщины. Отправляясь в лес или на работу,  Лавранс  обыкновенно  спускал
крест под рубашку, на голую грудь, чтобы не потерять его.
   Но в этом грубом домашнем платье Лавранс выглядел благороднее  многих
рыцарей и дружинников в праздничной одежде. Он был очень красиво сложен:
высок, широк в плечах и узок в  бедрах;  небольшая  голова  его  красиво
сидела на шее, а черты чуть-чуть длинного лица были привлекательны: щеки
в меру округлы, подбородок красиво очерчен, рот правильный. У  него  был
светлый цвет  кожи,  свежий  румянец,  серые  глаза  и  густые  гладкие,
шелковистые светлые волосы.
   Он все стоял и разговаривал с Исрид о ее делах, спросил также  и  про
Турдис, ее родственницу, которая этим летом управлялась на горном выгоне
Лавранса. У той как раз недавно  родился  ребенок;  Исрид  ждала  только
удобного случая, чтобы с надежными попутчиками  проехать  через  лес,  -
тогда бы она взяла с собой мальчика в долину и  окрестила  его.  Лавранс
предложил ей ехать вместе с ними: уже на следующий вечер они  отправятся
в обратный путь; ей с некрещеным младенцем будет хорошо и  спокойно  под
охраной стольких мужчин. Исрид поблагодарила.
   - Правду сказать, я того и ждала. Мы, бедняки, живущие здесь у горных
пастбищ, знаем, что ты всегда оказываешь нам дружескую  помощь  по  мере
сил своих, когда приезжаешь сюда. - Она побежала домой, чтобы  захватить
с собой узелок и плащ.
   Уж так повелось, что Лаврансу нравилось  среди  этого  мелкого  люда,
жившего на расчищенных наемных участках  высоко  в  горах,  на  окраинах
долины; с ними он всегда был весел, всегда шутил. С ними он мог говорить
о  повадках  лесных  зверей,  об   оленях,   бродящих   на   бесконечных
плоскогорьях, о всякой нечисти, гнездящейся в таких местах. И он  всегда
помогал им советом и делом, лечил их больной скот,  ходил  с  ними  и  в
кузницу и на постройки; случалось даже, что он  иногда  и  сам  прилагал
свою огромную силу, когда надо было выворачивать особенно тяжелые  камни
или упрямые корни. Поэтому-то все  эти  бедные  люди  с  такой  радостью
приветствовали Лавранса, сына Бьёргюльфа, и  Гюльдсвейна,  его  большого
рыжего жеребца. Это был красивый конь с блестящей шерстью, белыми гривой
и хвостом и со светлыми глазами - такой сильный и дикий, что о  нем  шла
слава по долинам; но с Лаврансом жеребец этот был кроток, как овечка,  и
Лавранс часто говорил, что любит его, как младшего брата.
   Первое дело, которое наметил себе Лавранс, было осмотреть  сторожевую
башню, стоящую на горе Хеймхэуген. Лет  сто  или  более  тому  назад,  в
суровые  годы  войны  и  смуты,  крестьяне  некоторых  окрестных   долин
выстроили сторожевые башни на вершинах гор, вроде  вышек  около  гаваней
вдоль  побережья;  но  эти  вышки  на  горах  не   имели   отношения   к
государственной обороне. Крестьянские гильдии   сами содержали их в порядке, и "братья" по очереди следили  за
ними и подновляли их.
   Когда они добрались до первого  пастушьего  хутора,  Лавранс  оставил
всех лошадей, кр