ин  дрожала,  чувствуя
вместе с  тем  в  это  первое  мгновение  какое-то  странное  и  сладкое
волнение, в самых глубинах  ее  души  нарастало  что-то  -  предчувствие
борьбы между двумя мужчинами, - и она облегченно  вздохнула:  вот  конец
молчаливому ожиданию, тоске и страху этих бесконечных месяцев!  Бледная,
с блестящими глазами, смотрела она то на одного, то на другого -  и  тут
ее волнение  разрешилось  непостижимым  леденящим  отчаянием.  В  глазах
Симона Дарре было больше холодного презрения, чем гнева или ревности, и,
взглянув на Эрленда, она увидела, что, несмотря на упрямое выражение его
лица, он сгорает от стыда. Ей вдруг стало ясно, как другие мужчины будут
судить о нем, .допустившем ее  прийти  к  себе  в  такое  место,  и  она
понимала, что это все для него сейчас удар по лицу: она  знала,  что  он
сгорает желанием выхватить меч и броситься на Симона.
   - Зачем ты пришел сюда, Симон? - громко и испуганно закричала она.
   Они повернулись к ней оба.
   - Чтобы отвести тебя домой, -  сказал  Симон.  -  Здесь  тебе  нельзя
оставаться...
   - Вам не приходится больше приказывать Кристин,  дочери  Лавранса,  -
запальчиво сказал Эрленд, - теперь она моя!..
   - Видно, что так, - грубо ответил Симон, - и ты привел ее в  отличный
дом для новобрачной!.. - Он помолчал, тяжело дыша; потом  снова  овладел
своим голосом и заговорил спокойно:
   - Но дело в том, что я все еще ее жених - до тех пор,  пока  отец  не
возьмет ее к себе! А до того времени я намерен с мечом в руках  охранять
то, что еще можно спасти из ее чести - в глазах других людей...
   - Тебе нечего этим заниматься - я сам могу... -  Эрленд  снова  густо
покраснел под взглядом Симона. - Ты думаешь,  я  позволю  запугать  себя
такому мальчишке, как ты? - вскипел он и схватился за рукоять меча.
   Симон заложил обе руки за спину.
   - Я не так боязлив, чтобы бояться, что ты подумаешь, будто я боюсь, -
сказал он прежним голосом.  -  Я  буду  драться  с  тобою,  Эрленд,  сын
Никулауса, можешь прозакладывать в этом душу дьяволу, если ты не зашлешь
вовремя сватов к отцу Кристин!..
   - Я не сделаю этого по твоему приказу, Симон, сын Андреса! - с  жаром
сказал Эрленд; краска снова залила его лицо.
   - Хорошо, если ты сделаешь  это,  чтобы  загладить  зло,  причиненное
такой молоденькой женщине, - невозмутимо ответил Симон, - то  тем  лучше
для Кристин.
   Кристин громко вскрикнула, мучась мукою Эрленда. И затопала ногами  о
пол:
   - Уходи же, Симон, уходи - что тебе до наших дел?..
   - Я только что объяснил это вам, -  отвечал  Симон.  -  Вам  придется
терпеть меня, пока твой отец не развяжет нас с тобою.
   Кристин совершенно упала духом.
   - Иди, иди, я сейчас же пойду  за  тобою...  Господи,  зачем  ты  так
мучаешь меня, Симон? Ты ведь и сам, верно, считаешь, что я не стою того,
чтобы ты заботился о моих делах!..
   - Не ради тебя я и делаю это, - отвечал Симон. - Эрленд,  скажите  же
ей, чтобы она шла со мною.
   Эрленда передернуло. Он тронул Кристин за плечо:
   - Тебе придется идти, Кристин. Симон Дарре  и  я  -  мы  поговорим  в
другой раз!..
   Кристин послушно встала,  закуталась  в  плащ.  Башмаки  ее  остались
стоять у постели - она помнила это, но не в состоянии была натягивать их
на ноги на глазах у Симона.
   На улице опять был густой туман. Кристин неслась с  быстротой  ветра,
нагнув голову и впившись руками в складки плата Грудь ее разрывалась  от
сдерживаемых рыданий -  ей  безумно  хотелось,  чтобы  у  нее  был  хоть
какой-нибудь уголок, куда она могла бы забиться, остаться одна и рыдать,
рыдать... Самое, самое ужасное еще ждало ее впереди; в  этот  вечер  она
испытала нечто новое и  извивалась  от  боли  под  тяжестью  этого:  она
узнала, каково бывает, когда видишь унижение того человека, которому  ты
отдалась!
   Симон шел рядом с нею,  у  самого  ее  локтя,  пока  она  неслась  по
переулкам, улицам и открытым площадям, где дома пропадали из глаз  и  не
было ничего видно, кроме тумана. Раз, когда она споткнулась обо  что-то,
Симон схватил ее за руку и не дал ей упасть.
   - Не беги же так, - сказал он.  -  Люди  смотрят  на  нас!..  Как  ты
дрожишь, - мягче добавил он.
   Кристин молчала и продолжала идти.
   Она скользила в уличной глине,  ноги  ее  промокли  насквозь  и  были
холодны  как  лед  -  чулки,  хотя  и  кожаные,  были  тонкие.   Кристин
чувствовала, что они начали рваться,  грязь  просачивалась  сквозь  них,
пачкая ей голые ноги.
   Они дошли до  моста  через  монастырский  ручей  и  пошли  медленнее,
поднимаясь в гору на другом берегу.
   - Кристин, - вдруг сказал Симон, - твой отец никогда не должен узнать
об этом!
   - Как ты догадался, что я... там? - спросила Кристин.
   - Я пришел поговорить  с  тобой,  -  коротко  ответил  Симон.  -  Мне
рассказали об этом слуге твоего дяди. Я знал, что  Осмюнд  в  Хаделанде.
Нельзя сказать, чтобы вы были хитры на  выдумки...  Ты  слышала,  что  я
сказал?
   - Да, - прошептала Кристин. - Это я послала сказать Эрленду, что  нам
надо встретиться в доме Мухи, я знала эту женщину...
   - О, постыдись же! Да, но ведь ты же  не  могла  знать,  что  это  за
птица, а он... Ты слышишь? - сурово  сказал  Симон.  -  Если  еще  можно
скрывать, то ты должна скрыть от Лавранса, что ты  кинула  на  ветер!  А
если уже не  можешь,  то  должна  постараться  избавить  его  от  самого
безобразного позора.
   - Просто удивительно, как ты заботишься о моем отце, - Дрожа  сказала
Кристин.  Она  пыталась  говорить  вызывающе,  но  голос  ее  готов  был
прерваться от слез.
   Симон прошел с ней еще немного. Потом остановился:  они  стояли  одни
среди тумана, и Кристин смутно различала его лицо;  таким  она  его  еще
никогда не видала.
   - Я чувствовал каждый раз, как бывал у вас, - сказал  он,  -  что  вы
плохо понимаете, что это за человек, - вы, женщины в доме Лавранса!  "Не
умеет править вами", - говорит этот  Тронд  Йеслинг!  Очень  ему  нужно,
Лаврансу, заниматься таким делом, ему,  который  рожден,  чтобы  править
мужами! Он был прирожденный вождь, за которым воины пошли бы куда угодно
с радостью! Теперь не время для таких людей - мой отец  помнит  его  под
Богахюсом... Но так случилось, что ему пришлось  прожить  свою  жизнь  в
горной долине, словно крестьянину... Его слишком  рано  женили,  а  мать
твоя с ее угрюмым нравом, видно, была не из тех, кто  мог  бы  облегчить
ему такую жизнь. Правда, у него много друзей, но, как ты  думаешь,  есть
ли хоть один, который мог бы стоять рядом с ним?.. Ему не  суждено  было
вырастить сыновей - это вы, его дочери, должны были - продолжить его род
после него; неужели же ему придется  дожить  до  такого  дня,  когда  он
увидит, что одна из его дочерей лишилась здоровья, а другая - чести?..
   Кристин прижала руки к сердцу - ей казалось, что  она  должна  крепче
держать  его,  чтобы  почерпнуть  ту  твердость,  которая  ей  была  так
необходима.
   - Зачем ты это говоришь? - прошептала она немного спустя. -  Ведь  ты
же больше не захочешь владеть мною!..
   - Конечно, я...  не...  захочу!..  -  нерешительно  сказал  Симон.  -
Господи помилуй, Кристин, я вспоминаю тебя а тот  вечер  в  светлице,  в
Финсбреккене... Но пусть дьявол живьем заберет меня в тот день, когда  я
еще раз поверю девушке по ее глазам!
   - Обещай мне, что ты не будешь видаться с Эрлендом до приезда  твоего
отца, - сказал он, когда они остановились у ворот.
   - Этого я не обещаю, - сказала Кристин.
   - Тогда он даст мне такое обещание, - сказал Симон.
   - Я не буду встречаться с ним, - быстро сказала Кристин.
   - Ту собачку, что я когда-то подарил тебе, - сказал Симон перед  тем,
как они расстались, - отдай своим сестрам - они  так  любят  ее...  Если
тебе будет не слишком неприятно видеть ее у себя в доме!.. Я  уезжаю  на
север завтра рано утром, - добавил он пожал на прощание Кристин руку  на
глазах у сестры привратницы.
   Симон Дарре  зашагал  вниз  в  сторону  города.  Он  шел,  размахивая
кулаками,  разговаривая  сам  с  собою  вполголоса  и   гневно   посылая
ругательства в туман. Клятвенно заверял себя, что  ничуть  не  горюет  о
ней, Кристин... Как будто он считал какую-то вещь сделанной  из  чистого
золота, но, когда разглядел ее ближе, то оказалось, что она  из  меди  и
олова! Белая как снег стала она на колени и протянула руку в огонь - это
было в прошлом году, а в  этом  -  пила  вино  с  отлученным  от  церкви
распутником на чердаке у Мухи... Черт побери, нет! Только ради Лавранса,
сына Бьёргюльфа. который живет в горах в  Йорюндгорде  и  верит...  Нет,
никогда Лаврансу не приходило в голову,  что  его  могут  так  обмануть!
Теперь сам он, Симон, повезет ему известие и  будет  помогать  им  врать
этому человеку - вот отчего его сердце горело гневом и печалью.
   Кристин не собиралась сдержать свое  обещание  Симону  Дарре,  но  ей
удалось обменяться с Эрлендом всего несколькими словами - как-то вечером
на дороге.
   Она стояла,  держа  Эрленда  за  руку  и  чувствуя  себя  удивительно
смирившейся, пока тот вспоминал о том, что случилось о  доме  Брюнхильд.
Он еще как-нибудь поговорит с Симоном, сыном Андроса.
   - Если бы мы там подрались,  то  дали  бы  повод  для  самых  грязных
сплетен, - горячо сказал Эрленд. - Симон тоже отлично это знал.
   Кристин понимала, как больно задето его самолюбие.  Сама  она  с  тех
самых пор непрерывно думала о случившемся - нельзя  было  не  сознаться,
что в этом приключении на долю Эрленда выпало еще меньше чести,  чем  на
ее собственную. И Кристин  чувствовала,  что  теперь  они  действительно
стали единой плотью, - она будет отвечать за все, что  он  делает,  даже
если ей самой не нравятся его поступки,  и  на  собственном  теле  будет
чувствовать, когда Эрленд оцарапается.
   Три недели спустя Лавранс, сын Бьёргюльфа, приехал в Осло за дочерью.
   Кристин чувствовала страх и боль в сердце, когда шла в  приемную  для
свидания со своим отцом. Первое, что ей бросилось  в  глаза,  когда  она
увидела его, - он стоял, разговаривая с сестрой Потенцией, -  было,  что
он выглядит иначе, чем она его помнила. Может быть, он и не изменился  с
тех пор, как они расстались год тому назад, но во все годы  своей  жизни
Кристин видела его молодым, бодрым и  красивым  человеком,  которым  так
гордилась в детстве при мысли, что он ее отец. Конечно,  каждая  зима  и
каждое лето, проносившиеся над ним там, дома,  накладывали  на  Лавранса
свою печать, и он становился  старше,  как  и  ее  эти  годы  постепенно
превратили во взрослую молодую женщину, - но она не видела этого. Она не
видела, что его волосы выцвели в некоторых местах, а у висков  приобрели
рыжеватый. ржавый оттенок - так всегда седеют светлые волосы. Руки стали
сухими, лицо вытянулось,  так  что  мускулы  у  рта  натянулись,  словно
струны; молодая бело-розовая кожа  стала  одноцветной,  обветренной.  Он
ходил  не  горбясь,  а  все  же  лопатки  выступали  под  плащом  как-то
по-другому. Он ступал легко и твердо, идя с протянутой  рукой  навстречу
Кристин, но это не были прежние мягкие и быстрые движения. Наверное, все
это было и в прошлом году, но только Кристин не  замечала.  Может  быть,
сейчас  прибавилась  маленькая  черточка,  которой  не  было  раньше,  -
какая-то подавленность, и она-то и заставила  Кристин  теперь  так  ясно
заметить все. Она залилась слезами.
   Лавранс обнял ее одной рукой за плечи, а другой приподнял ей голову.
   - Ну; ну, возьми себя в руки, дитя мое! - мягко сказал он.
   - Вы сердитесь на меня, отец? - тихо спросила она.
   - Ты сама должна понять, что сержусь, - отвечал он, продолжая гладить
ее по щеке. - Хотя ты, конечно, знаешь, что тебе не нужно меня  бояться!
- грустно добавил он. - Право, ты должна взять себя в руки,  Кристин,  -
как тебе не стыдно так вести себя! - Кристин  так  плакала,  что  должна
была сесть на скамейку. - Мы  не  будем  говорить  об  этом  здесь,  где
столько народу ходит взад и вперед, - сказал он, садясь рядом с  Кристин
и беря ее за руку. -  Что  же  ты  ничего  не  спросишь  о  матери  и  о
сестрах?..
   - Что говорит об этом мать? - спросила дочь.
   - Ах, ты можешь себе  представить!  Но  не  будем  говорить  об  этом
сейчас, - снова повторил он. - А вообще она  здорова...  -  И  он  начал
рассказывать все, что приходило ему в голову о жизни у  них  дома,  пока
Кристин мало-помалу не успокоилась.
   Но ей казалось, что ее душевное напряжение стало еще сильнее  оттого,
что отец ничего не сказал о разрыве помолвки. Лавранс дал ей  денег  для
раздачи бедным, жившим в монастыре, и для подарков подругам; сам  же  он
сделал богатый вклад в монастырь, не забыл и сестер; и все предполагали,
что Кристин едет домой справлять обручение и  свадьбу.  Они  с  отцом  в
последний раз отобедали у фру Груа в комнате аббатисы, и та  дала  самый
хороший отзыв о Кристин.
   Но  вот  и  это  все  наконец  кончилось.  Кристин   распрощалась   у
монастырских ворот с сестрами и подругами. Лавранс подвел ее к лошади  и
поднял в седло. Ей было так странно ехать с отцом и его  йорюндгордскими
слугами вниз к мосту по той самой дороге, где она тайком  пробиралась  в
темноте; было так удивительно ехать верхом по улицам Осло свободно  и  с
почетом. Кристин подумала о том великолепном свадебном поезде, о котором
ей часто говорил Эрленд, - у нее стало тяжело на сердце; было бы гораздо
легче, если бы Эрленд увез ее с собой. Еще так долго  придется  ей  быть
одною наедине с самой собой и совсем другою открыто,  перед  людьми!  Но
тут взгляд ее упал на серьезное, постаревшее лицо отца, и она  заставила
себя думать: да, Эрленд все-таки прав.
   На постоялом дворе было еще несколько проезжих.  Вечером  все  вместе
ужинали в маленькой горнице с  очагом,  где  было  только  две  кровати;
Лаврансу и Кристин предоставили спать здесь, потому что они были  самыми
почетными гостями. Когда время подошло к ночи, все остальные  постояльцы
встали из-за стола и разошлись в поисках места  для  спанья,  приветливо
пожелав им спокойной ночи. Кристин  вспомнила  -  ведь  это  она  ходила
тайком в дом Брюнхильд Мухи и позволяла Эрленду обнимать себя;  чувствуя
себя больной  от  горя  и  от  страха,  что  ей  никогда  уж  больше  не
принадлежать ему, она думала: "Нет, здесь мне больше уже не место!"
   Отец сидел в стороне на скамейке и смотрел на дочь.
   - Мы не поедем на этот раз в Скуг? - спросила Кристин, чтобы нарушить
молчание.
   - Нет, - ответил Лавранс. - С меня пока довольно и того, что я должен
был выслушать от твоего дяди Тронда,  -  почему  я  не  применю  к  тебе
отцовской власти, - пояснил он, когда Кристин взглянула на него. - Да  я
бы и заставил тебя сдержать слово, - сказал он немного спустя, - если бы
Симон сам не сказал, что не хочет иметь приневоленную жену.
   - Я никогда не давала Симону слова, - быстро сказала  Кристин.  -  Ты
всегда  говорил  прежде,  что  не  станешь  принуждать  меня   к   браку
насильно!..
   - Насилием бы это не было, если бы я потребовал, чтобы  ты  исполнила
договор, известный всем людям в течение всего этого времени,  -  отвечал
Лавранс. - В течение двух зим вас называли женихом и невестой, и  ты  не
возражала ни словом и не высказывала неудовольствия, пока  не  назначили
день свадьбы. Если ты хочешь искать оправдания в том, что в прошлом году
дело было отложено и поэтому ты не поклялась Симону в верности, то я  не
назову это честным поступком!
   Кристин стояла, смотря в огонь.
   - Я не знаю, что хуже, - продолжал отец, - будут ли говорить, что  ты
отвергла Симона или что ты была забракована! Господин Андрес  послал  ко
мне сказать... - говоря это, Лавранс покраснел, - что он рассердился  на
сына и просит меня  требовать  такого  денежного  удовлетворения,  какое
только я найду достаточным. Я должен был сказать правду, - не знаю, было
ли бы лучше солгать, - но я сказал, что если  нужно  искупать  вину,  то
скорее всего нашу, а не их! Но в обоих случаях позор лежит на нас.
   - Не могу понять, почему это так позорно, - тихо сказала  Кристин.  -
Раз Симон и я согласны друг с другом!
   - Согласны? - подхватил Лавранс. - Он не скрывал своего огорчения, но
сказал, что  после  вашего  с  ним  разговора,  пожалуй,  ничего,  кроме
несчастья, не выйдет, если он потребует, чтобы ты сдержала свое слово!..
Но теперь ты должна сказать мне,  каким  образом  все  это  случилось  с
тобой?
   - Разве Симон ничего не говорил? - спросила Кристин.
   - По-видимому, он думает, что ты полюбила другого, - сказал  отец.  -
Ты должна теперь сказать мне, в чем тут дело, Кристин!
   Кристин немного подумала.
   - Видит Бог, - тихо сказала она, - я  прекрасно  понимаю,  что  Симон
достаточно хорош для  меня,  и  даже  больше  того!  Но  правда,  что  я
познакомилась с другим человеком и поняла, что в жизни моей никогда  уже
не будет ни одного счастливого часа, если мне придется жить  с  Симоном;
даже если бы он обладал всем золотом Англии, я все же предпочту другого,
хотя бы у того была одна-единственная корова...
   - Надеюсь, ты не ждешь, что я отдам  тебя  за  работника?  -  спросил
отец.
   - Он равен мне по рождению, и даже больше того, - отвечала Кристин. ~
Я только так сказала. У него  достаточно  и  земли  и  имущества,  но  я
предпочитаю спать с ним на соломе, чем с каким  бы  то  ни  было  другим
мужчиной в шелковой постели...
   Отец помолчал немного.
   - Одно дело, Кристин, что я  не  хочу  заставлять  тебя  выходить  за
человека, против которого ты что-нибудь имеешь, хотя один только  Бог  и
святой Улав знают, что ты можешь иметь против того мужа, которого я  для
тебя нашел! Но другое дело, таков ли тот человек, которого ты  полюбила,
чтобы я  мог  выдать  тебя  за  него.  Ты  еще  молода  и  неразумна,  а
заглядываться на девушку, уже обещанную другому, порядочный  человек  не
станет.
   - В этом человек не властен над собою! - порывисто сказала Кристин.
   - Ну, положим. Но ты, вероятно,  сама  понимаешь,  что  я  не  захочу
нанести такое оскорбление семье из Дюфрина, чтобы просватать тебя сейчас
же после того, как ты повернула  спину  Симону,  особенно  за  человека,
который может оказаться более родовитым пли  более  богатым!  Ты  должна
сказать, кто этот человек, - произнес он немного спустя.
   Кристин крепко стиснула  руки,  тяжело  дыша.  Потом  очень  медленно
проговорила:
   - Я не могу назвать его,  отец!  Если  я  не  получу  в  мужья  этого
человека, то можешь отвезти меня в монастырь  и  никогда  уже  не  брать
оттуда - не думаю, что  я  долго  проживу  тогда.  Но  не  подобает  мне
называть его имя, пока л не буду знать, что ему так же хочется  получить
меня, как мне его. Ты... ты не должен принуждать меня говорить, кто  он,
пока... пока не выяснится, что он... он намерен посвататься ко мне через
своих родичей!
   Лавранс долго молчал. Ему не  могло  не  понравиться,  что  дочь  так
решила; наконец он сказал:
   - Ну, пусть будет так. Вполне понятно, что ты не хочешь называть  его
имя, пока сама еще не знаешь, что он  намерен  делать!..  Ложись  теперь
спать, Кристин, - сказал он немного спустя. Подошел к  ней  и  поцеловал
ее.  -  Ты  причинила  всем  много  горя  и  досады,  дочь  моя,   своим
сумасбродством, но ты хорошо зияешь, что твое благополучие  всего  ближе
моему сердцу - помоги мне бог, но это всегда будет так,  что  бы  ты  ни
сделала... Бог и его кроткая Матерь помогут нам, так что  все  может  по
вернуться к лучшему. Иди же и постарайся хорошенько выспаться!
   Когда Лавранс уже лег в постель, ему показалось, что он слышит слабый
звук  плача  у  противоположной  стены,  где  лежала  дочь.  Однако   он
притворился спящим. У него не хватило духу сказать ей,  что  он  боится,
как бы теперь люди снова не  выкопали  старых  сплетен  о  ней,  Арне  и
Бентейне. Но его тяготила мысль, что он мало чем  может  помешать  людям
пятнать добрую славу его дочери у него за спиной. И хуже всего было, что
Кристин, ему казал