целый сноп взлетевших в небо искр.
   Лавранс сидел, закрыв лицо одной  рукой,  другая  лежала  у  него  на
коленях; Кристин увидела, что его  рукав  был  окровавлен  от  плеча  до
самого низа и кровь текла по пальцам. Она подошла к отцу  и  дотронулась
до его руки.
   - Ничего, пустяки - что-то упало мне сверху на плечо,  -  сказал  он,
взглянув на дочь. Он был так бледен, что у него даже  губы  побелели.  -
Ульвхильд! - с болью прошептал он, глядя на пылающий костер.
   Отец Эйрик услышал это и положил руку на его плечо.
   - Это не разбудит твоего  ребенка,  Лавранс,  она  спит  все  так  же
крепко, хотя над ее ложем и пылает пожар! - сказал он. - Она не утратила
прибежища для души своей, как мы все сегодня!
   Кристин спрятала лицо на груди Эрленда и стояла неподвижно,  чувствуя
его руки, охватившие ее плечи. Потом она услышала, что  отец  спросил  о
жене.
   Кто-то ответил, что у одной  женщины  от  испуга  начались  роды;  ее
отнесли в усадьбу священника, и Рагнфрид пошла туда же.
   Тогда Кристин снова вспомнила о том, что позабыла с той самой минуты,
как они заметили, что церковь  горит.  Ей,  наверное,  не  следовало  бы
смотреть на это! Южнее в долине жил один человек  с  красным  пятном  на
пол-лица; говорили, что он родился таким, потому что его  мать  смотрела
на пожар, когда носила его.
   "Дорогая Пресвятая дева Мария!  -  взмолилась  Кристин  про  себя.  -
Сделай так, чтобы это не причинило вреда моему ребенку!.."
   Спустя день все прихожане были созваны на сходку на церковном холме -
нужно было поговорить о восстановлении церкви.
   Кристин навестила отца Эйрика в Румюндгорде, пока тот еще не ушел  на
сходку. Она спросила священника, не думает ли он, что ей  нужно  принять
это за знамение свыше. Может быть, то Божья воля, чтобы она сказала, что
она недостойна носить венец невесты; было бы приличнее отдать ее в  жены
Эрленду, сыну Никулауса, без почетного празднества.
   Но отец Эйрик накинулся на нее, и глаза его загорелись гневом.
   - Ты думаешь, Богу столько дела до того,  как  вы,  суки,  бегаете  и
блудите, что он станет сжигать  из-за  тебя  красивую  честную  церковь?
Брось-ка ты свою гордыню и  не  причиняй  матери  и  Лаврансу  горя,  от
которого они не скоро оправятся! Если  ты  в  самый  торжественный  день
своей жизни принимаешь на себя венец недостойно, то тем хуже  для  тебя;
но тем нужнее венчание и тебе и Эрленду, когда вы с ним  соединитесь.  У
каждого человека есть свои грехи, за которые он  должен  ответить;  вот,
вероятно, почему на нас всех и  обрушилось  это  несчастье.  Постарайся,
чтобы это послужило тебе уроком на будущее, и вместе с  Эрлендом  помоги
нам отстроить снова церковь!
   Кристин было подумала,  что  она  ведь  не  рассказала  о  том  самом
тяжелом, что случилось с нею, но решила промолчать.
   Она отправилась на сходку вместе с мужчинами. Лавранс пришел с  рукой
на перевязи, а у Эрленда на лице  было  много  ожогов;  на  него  просто
страшно было смотреть, но он только смеялся. Больших ожогов  у  него  не
было, и он надеялся, что лицо не будет обезображено в день  свадьбы.  Он
встал вслед за Лаврансом и обещал пожертвовать на церковь за себя четыре
марки  серебра, а  за
свою невесту, с согласия Лавранса, - участок земли из приданого  Кристин
в этом приходе стоимостью в шестьдесят коров.
   Эрленд должен был провести в Йорюндгорде  целую  неделю  из-за  своих
ожогов. Кристин заметила, что  Лаврансу  после  пожара  зять  как  будто
больше стал нравиться; казалось, мужчины теперь  совсем  подружились.  И
она подумала: быть может, отец так полюбит  Эрленда,  что  когда  придет
время и он узнает, что они  согрешили  против  него,  он  осудит  их  не
слишком строго и не так уж тяжело примет это к  сердцу,  как  она  этого
боялась.

VIII

   Этот год выдался необыкновенно урожайным для всей долины.  Сена  было
собрано много, и его удалось вовремя убрать с лугов;  люди  возвращались
домой с сетеров с большими молочными скопами и с откормленным скотом - в
этом году их даже и дикий зверь пощадил. Хлеб на  нолях  стоял  с  таким
наливным колосом, что мало кто из жителей мог припомнить  такие  хорошие
хлеба, отлично вызревшие и тучные; и погода стояла наилучшая. Между днем
святого  Варфоломея  и  Рождеством  Богородицы,   когда   больше   всего
приходится бояться ночных заморозков, прошли небольшие дожди, но  погода
стояла мягкая, облачная. Пора  уборки  урожая  прошла  при  солнечной  и
ветреной  погоде  с  теплыми  туманными  ночами.  Спустя  неделю   после
Михайлова дня большая часть хлеба была уже убрана по всему приходу.
   В  Йорюндгорде  шла  спешная  работа  по  приготовлению  к   большому
свадебному торжеству. За последние два месяца Кристин была каждый  Божий
день так занята с утра до вечера, что  у  нее  оставалось  мало  времени
печалиться и думать о чем-нибудь другом, кроме работы. Она заметила, что
отяжелела в груди; маленькие розовые соски стали коричневыми и  до  боли
чувствительными, особенно по утрам, когда надо было вставать по  холоду.
Но это проходило, когда она согревалась от работы, а  потом  она  думала
только о том, что ей надо было переделать  до  вечера.  Когда  время  от
времени приходилось выпрямлять спину,  чтобы  немного  передохнуть,  она
чувствовала, что ноша в животе становится все тяжелее, но на вид Кристин
по-прежнему была тонкой  и  стройной.  Она  проводила  руками  по  своим
длинным красивым бедрам. Нет, сейчас ей еще  нечего  горевать  об  этом!
Случалось, она думала с чуть щемящей тоской: через месяц или около  того
она, вероятно, почувствует в себе жизнь... К этому времени она будет уже
в  Хюсабю.  Может  быть,  Эрленд  обрадуется...  Она  закрывала   глаза,
прикусывала зубами свое обручальное кольцо, и перед  ней  вставало  лицо
Эрленда, бледное от  волнения,  когда  он  стоял  в  верхней  горнице  и
произносил громким и ясным голосом слова обручения:
   "Так да будет мне свидетелем Бог и стоящие здесь мужи, что я, Эрленд,
сын  Никулауса,  обручаюсь  с  Кристин,  дочерью  Лавранса,  по   закону
Божескому и человеческому на тех  условиях,  которые  были  названы  при
стоящих здесь свидетелях. Что я буду владеть тобою, как своею  женою,  и
ты будешь владеть мною, как своим мужем, пока мы живы; что мы будем жить
вместе в  супружестве  со  всем  тем  согласием,  которое  предначертано
законами Бога и нашей страны".
   Она бежала по какому-то делу из одного дома в другой  и  остановилась
на мгновение: в этом году уродилось столько рябины - будет снежная зима.
А солнце светило на поблекшие поля, где стояли снопы на высоких  шестах.
Дай-то Боже, чтобы такая погода продержалась на все время свадьбы!
   Лавранс непоколебимо стоял на том, чтобы его дочь венчалась в церкви.
Поэтому порешили, что бракосочетание будет совершено в часовне в Сюндбю.
Свадебный поезд отправится в субботу через горы в Bora, все переночуют в
Сюндбю и в близлежащих усадьбах, а в воскресенье после венчания тронутся
назад. В тот же  вечер  после  вечерни,  когда  минует  праздник,  будет
отпразднована свадьба, и Лавранс передаст свою  дочь  Эрленду.  А  после
полуночи жениха с невестой поведут укладывать в постель.
   В пятницу к вечеру Кристин стояла на галерее перед верхней горницей и
смотрела на толпу людей, ехавших с  севера,  мимо  сгоревшей  церкви  на
холме. Это был Эрленд со своими поезжанами. Она напрягала зрение,  чтобы
разглядеть его среди других. Им нельзя было больше  видеться,  -  теперь
никто из мужчин не может ее видеть до завтрашнего дня, когда ее  выведут
в подвенечном наряде.
   Там, где  дорога  сворачивала  к  Йорюндгорду,  от  толпы  отделилось
несколько женщин. Мужчины поехали  дальше  в  Лэугарбру;  эту  ночь  они
должны были провести там.
   Кристин сошла вниз, чтобы встретить прибывших. Она  чувствовала  себя
такой усталой после омовения, и кожа на голове  у  нее  болела,  -  мать
вымыла ей волосы в очень  крепком  щелоке,  чтобы  они  были  как  можно
светлее назавтра.
   Фру Осхильд, дочь Гэуте, соскользнула с седла на руки  Лавранса.  "До
чего молодо и легко она держится", - подумала Кристин. Ее невестка, жена
господина Мюнана, Катрин, выглядела чуть ли не  старше  ее  -  она  была
рослая, тучная, с бесцветной кожей и глазами. "Как странно,  -  подумала
Кристин. - она безобразна, и он ей неверен, и все-таки про них  говорят,
что они живут хорошо!" Кроме них, приехали еще две  дочери  Борда,  сына
Петера, одна замужняя и другая девица. Они не  были  ни  безобразны,  ни
красивы, по виду казались очень милыми и  добрыми.  но  держали  себя  с
чужими несколько принужденно. Лавранс вежливо поблагодарил их,  что  они
пожелали оказать такую честь свадьбе его  дочери  я  пустились  в  столь
длинную дорогу поздней осенью.
   - Эрленд воспитывался у нашего отца, когда был мальчиком,  -  сказала
старшая сестра, подошла к Кристин и поздоровалась с нею.
   В это время во двор быстрой рысью въехали двое юношей; они  спрыгнули
с лошадей и, смеясь, погнались за  Кристин,  которая  вбежала  в  дом  и
спряталась там. Это  были  юные  сыновья  Тронда  Йеслинга,  красивые  и
многообещающие юноши. Они привезли с собой из Сюндбю  в  ларце  невестин
венец. Тронд  с  женой  должны  были  приехать  в  Йорюндгорд  только  в
воскресенье после обедни.
   Кристин убежала в старую горницу с очагом; фру Осхильд прошла за  нею
следом, положила руки ей на плечи и  притянула  ее  лицо  к  своему  для
поцелуя.
   - Я рада, что дожила до  этого  дня!  -  сказала  фру  Осхильд.  Взяв
Кристин за руки, она увидела, как они похудели. Увидела, что  невеста  и
вообще похудела, но грудь у нее стала высокой. Все черты ее  лица  стали
тоньше и красивее, чем прежде, виски казались несколько впалыми  в  тени
тяжелых влажных кос. Щеки не были уже такими округлыми,  а  свежий  цвел
кожи поблек. Но глаза у Кристин  стали  гораздо  больше  и  темнее.  Фру
Осхильд снова поцеловала ее.
   - Я вижу, Кристин, тебе пришлось  туго!  -  сказала  она.  -  Сегодня
вечером ты получишь от  меня  питье  и  встанешь  завтра  отдохнувшей  и
свежей.
   Губы Кристин начали дрожать.
   - Ш-шш... - сказала фру Осхильд, похлопав ее по руке, - я так радуюсь
тому, что завтра буду наряжать тебя, - никто никогда еще не видел  такой
красавицы невесты, какой ты будешь завтра!
   Лавранс поехал  в  Лэугарбру  поужинать  вместе  со  своими  гостями,
которые остановились там.
   Мужчины не могли вдоволь нахвалиться предложенной им едой  -  лучшего
угощения, приличествующего пятнице, никто не получил бы даже и  в  самом
богатом монастыре! Была подана каша из ржаной муки, вареные бобы,  белый
хлеб, а на рыбное подавали только форель, соленую  и  свежую,  и  жирную
палтусину.
   Но мере того как мужчины пили пиво, они  становились  все  веселее  и
веселее и все грубее  и  грубее  подшучивали  над  женихом.  Все  дружки
Эрленда были гораздо моложе его - его ровесники и друзья давно уже  были
женатыми людьми. И теперь мужчины шутили над тем, что Эрленд  уже  такой
старик, а ему приходится впервые ложиться в постель к невесте. Некоторые
из пожилых родичей Эрленда,  еще  довольно  трезвые,  сидели  в  большом
страхе, следя за каждым произнесенным словом, боясь, что разговор сейчас
коснется таких вещей, которых лучше бы не затрагивать. Господин Борд  из
Хестнеса не сводил глаз  с  Лавранса.  Тот  пил  часто,  сидя  на  своем
хозяйском почетном месте, но, по-видимому, пиво его  не  веселило;  лицо
его темнело по мере того как взор становился все более и более  тяжелым.
Но Эрленд, сидевший по правую руку от тестя, шутливо и весело отвечал на
насмешки и много смеялся; лицо его было красно, и глаза блестели.
   Вдруг Лавранса будто прорвало:
   - А где повозка, зять, - пока я не забыл, - куда ты девал ту повозку,
что я одолжил тебе этим летом?..
   - Повозку?.. - сказал Эрленд.
   - Или ты уже забыл, что взял у меня  летом  взаймы  повозку?..  Видит
Бог, это была такая хорошая повозка, что лучшей мне никогда не  увидеть,
ведь я сам присматривал за тем, как ее  делали  у  меня  в  кузнице!  Ты
обещал и клялся, призываю Бога в  свидетели,  да  и  все  мои  домочадцы
знают, что ты обещал мне доставить повозку обратно, но не сдержал своего
слова!..
   Некоторые из гостей закричали, что об этом, право,  не  стоит  теперь
говорить, но Лавранс ударил кулаком по столу и поклялся, что он  узнает,
что сделал Эрленд с его повозкой.
   - Да она стоит, вероятно, в той усадьбе на мысу, где мы достали лодку
для переезда на остров Веэй, - равнодушно сказал Эрленд. - Я  не  думал,
что это так уж важно! Видите ли, тесть, дело в том,  что  поездка  через
долины с нагруженным возом была очень трудной и долгой,  поэтому,  когда
мы наконец добрались до фьорда, то ни одному из моих слуг не  захотелось
пускаться в обратную дорогу с повозкой, а потом снова пробираться  через
горы на север к  Трондхеймской  области.  Тогда  я  подумал,  что  пока,
пожалуй, ее можно будет и оставить...
   -  Нет,  черт  меня  побери  совсем,  если  я  когда-либо  слышал  от
кого-нибудь такие речи! - вспылил Лавранс. - Что это за порядок у тебя в
доме? Кто там решает, ты или твои слуги, куда им надо ехать  и  куда  не
надо?..
   Эрленд пожал плечами.
   - Это правда, многое у меня в доме было не таким, каким  должно  было
бы быть! Повозку я отошлю теперь вам обратно, когда мы с  Кристин  будем
проезжать через те места. Дорогой мой тесть,  -  сказал  он  улыбаясь  и
протягивая Лаврансу руку,  -  знайте,  что  теперь  все  у  меня  пойдет
совершенно иначе, да и сам я переменюсь, когда введу Кристин хозяйкою  к
себе в дом! Нехорошо вышло с повозкой. Но обещаю вам: в последний раз  я
дал вам повод сердиться на меня!
   - Дорогой Лавранс, - попросил Борд, сын Петера, -  примиритесь  же  с
ним в таком пустячном деле!..
   - Пустячное дело или не пустячное... - начал было Лавранс. Но сдержал
себя и пожал руку Эрленду.
   Немного спустя он подал знак вставать, и гости разбрелись на ночлег.
   В субботу до полудня женщинам и девушкам пришлось много поработать  в
старом стабюре. Одни  устраивали  брачную  постель,  другие  наряжали  и
украшали невесту.
   Рагнфрид выбрала именно это помещение для новобрачных, отчасти потому
что этот стабюр был самым  маленьким  -  можно  было  поместить  гораздо
больше гостей в  новой  постройке,  а  эта  и  самим  им  служила  летом
спальней, когда Кристин была еще маленькой,  пока  Лавранс  не  выстроил
нового большого дома, в котором они жили теперь и зиму и лето. Но, кроме
того, старый стабюр был, пожалуй,  самой  красивой  постройкой  во  всем
дворе, с тех пор как Лавранс починил ее, - она совсем  уже  разрушалась,
когда они переехали  в  Йорюндгорд.  Постройка  была  украшена  отличной
резьбой по дереву и снаружи  и  внутри;  и  хотя  верхняя  горница  была
невелика, но тем легче  было  обтянуть  и  красиво  убрать  ее  коврами,
занавесками и шкурами.
   Брачная постель стояла уже совсем готовой,  с  подушками  в  шелковых
наволочках; красивые ковры были развешаны  вокруг  нее  в  виде  полога;
поверх шкур и простыней  было  разостлано  вышитое  шелковое  покрывало.
Рагнфрид и еще несколько женщин завешивали бревенчатые стены  коврами  и
раскладывали на скамьях подушки.
   Кристин сидела в большом кресле, которое нарочно принесли  сюда.  Она
была одета в алое подвенечное платье. Большие застежки скрепляли его  на
груди, закрывая вырез ворота желтой .шелковой рубашки; золотые  браслеты
блестели на желтых шелковых рукавах. Золоченый серебряный пояс обвивался
три раза вокруг ее стана, а на шее и на груди были  надеты  в  несколько
рядов бесчисленные цепочки, и поверх всех  -  старая  отцовская  золотая
цепь с большим крестом  с  частицей  мощей.  Руки,  лежавшие  у  нее  на
коленях, были тяжелы от колец.
   Фру  Осхильд   стояла   за   креслом,   расчесывая   щеткой   тяжелые
золотисто-каштановые волосы Кристин.
   - Завтра ты распустишь их в последний раз! - сказала она  улыбаясь  и
обвила голову Кристин красными и  зелеными  шелковыми  лентами,  которые
должны были поддерживать венец. И вот женщины столпились вокруг невесты.
   Рагнфрид и Гюрид из Скуга взяли со  стола  большой  свадебный  венец,
принадлежащий роду Йеслингов. Венец  был  сплошь  вызолочен,  зубцы  его
оканчивались попеременно то крестами, то трилистниками, а обруч был весь
усажен горными хрусталями.
   Они плотно надели его на голову невесты. Рагнфрид была  бледна,  руки
ее дрожали, когда она это делала.
   Кристин медленно встала. Господи Иисусе, как тяжело  носить  на  себе
все это золото и серебро!.. Тут фру Осхильд взяла ее за руку и подвела к
большой кадке с водою, а подружки распахнули двери, чтобы солнечные лучи
осветили горницу.
   - Посмотри теперь на себя, Кристин, - сказала фру Осхильд, и  Кристин
нагнулась над кадкой. Она  разглядела  свое  собственное  бледное  лицо,
подымающееся из воды; оно было так близко, что Кристин  видела  над  ним
золотой венец. Вокруг него на зеркальной  поверхности  шевелилось  много
светлых и темных теней, - что-то ей почти уже  вспомнилось,  но  тут  ей
показалось, что она сейчас лишится чувств,  -  она  схватилась  за  край
кадки. Тогда фру Осхильд положила свою руку на руку Кристин и так больно
вонзила ей в тело ногти, что Кристин пришла от этого в себя.
   Внизу у моста послышался звук рога. Со двора  закричали  наверх,  что
едет жених со своей свитой. Женщины вывели Кристин на галерею стабюра.
   Во дворе волновалось море красиво разукрашенных лошадей и  празднично
одетых людей, сверкая и блестя на солнце. Кристин устремила взор  поверх
всего этого в глубину долины. Родной поселок лежал светлый  и  тихий,  в
тонкой голубовато-гуманной дымке; прямо из нее поднимались  вверх  горы,
серые от каменистых круч и черные от лесов, а солнце с безоблачного неба
заливало своим светом всю чашу долины.
   Кристин раньше как-то не обращала внимания, что листва  уже  опала  с
деревьев и рощи отливали сероватым серебром и стояли обнаженные.  Только
ольшаник вдоль реки сохранял  еще  немного  поблекшей  зелени  на  самых
высоких ветвях, да кое-где на крайних ветках березок держалось несколько
бледно-желтых листьев. Но другие деревья стояли почти  голыми  -  только
рябина   все   еще   пестрела   коричневато-красной    листвой    вокруг
кроваво-красных  гроздей.  День  выдался  безветренный   и   теплый,   и
кисловатый аромат осени исходил от стлавшегося  повсюду  пепельно-серого
ковра опавших листьев.
   Если бы не рябина, то можно было  бы  принять  этот  день  за  ранний
весенний. Такая же тишина... Но нет, было тихо по-осеннему, так  тихо!..
Каждый раз, когда замолкал рог, но  поселку  не  разносилось  ни  звука,
кроме позвякивания  колокольчиков  на  пожнях  и  покосах,  где  паслась
скотина.
   Река сузилась и обмелела, утих ее шум; только несколько  узких  струй
быстро бежало между  песчаными  наносами  и  громадными  плитами  белых,
обточенных водою камней. С горных склонов не слышно было журчания ручьев
- осень была такая сухая. И все же все поля кругом влажно  блестели,  но
это была лишь та влага, что выступает осенью на поверхность  земли,  как
бы дни ни были теплы, а воздух ясен.
   Толпа внизу, во дворе, раздалась в стороны, очищая  место  для  свиты
жениха. Молодые дружки как раз в это время выезжали вперед; среди женщин
на галерее началось волнение.
   Фру Осхильд стояла рядом с невестой.
   - Возьми себя в руки, Кристин, - сказала она, - теперь уже недолго до
того, как ты будешь в безопасности под бабьим платком!
   Кристин беспомощно кивнула головой. Она чувствовала, каким, наверное,
до ужаса бледным было у нее лицо.
   - Я, должно быть, слишком бледна для невесты! - тихо сказала она.
   - Ты прекраснейшая из невест! - отвечала Осхильд. - А вот едет Эрленд
- красивей вас с ним, пожалуй, не найти.
   Теперь и сам Эрленд подъехал к галерее. Он легко спрыгнул  с  лошади,
держась свободно  и  не  чувствуя  стеснения  от  тяжелой  разве