голову.
   Муж был так пьян и в таком отчаянии, что Рагнфрид  сочла  невозможным
вести его в старую горницу, где они должны были почивать, - горница была
полна гостей. Она огляделась по сторонам -  неподалеку  стоял  сарайчик,
куда складывалось лучшее сено для корма лошадей во время весенних работ.
Рагнфрид подошла к сараю и заглянула в него - там никого не было;  тогда
она отвела туда мужа и закрыла за собой дверь,
   Рагнфрид подгребла сено вокруг себя и мужа и покрыла сверху  плащами.
Лавранс то и дело начинал плакать и что-то  говорил,  но  так  неясно  и
смутно, что Рагнфрид не могла добраться до смысла.  Немного  спустя  она
приподняла его голову и положила к себе на колени.
   - Милый мой муж, раз уж они так полюбили друг друга, то,  может,  все
пойдет лучше, чем мы предполагаем...
   Лавранс отвечал прерывающимся голосом - в голове  у  него  как  будто
опять прояснело:
   - Или ты не понимаешь, - он теперь приобрел над  нею  полную  власть,
он, который никогда не мог совладать с  самим  собою.  Трудно  ей  будет
набраться сил и воспротивиться в  чем-либо  воле  своего  мужа,  а  если
придется когда-нибудь  это  сделать,  то  она  сама  испытает  при  этом
горчайшие муки - моя мягкая,  добрая  девочка...  Я  скоро  уж  откажусь
понимать, за что Бог налагает на меня так много тяжелых  испытаний  -  я
всегда старался быть ему верным и исполнять его волю. Зачем он  отнял  у
нас наших детей, Рагнфрид, одного за другим,  -  сперва  сыновей,  потом
маленькую Ульвхильд? И вот теперь я отдал ту, которую любил больше всех,
отдал без чести ненадежному и неразумному человеку? Ныне у нас  остается
только одна наша малютка, и мне думается теперь, что будет глупо с  моей
стороны радоваться на нее, пока я не увижу, каково-то сложится ее  жизнь
- жизнь Рамборг.
   Рагнфрид дрожала как лист. Тогда муж обнял ее за плечи.
   - Ложись, - попросил он, - будем спать!.. - И, положив голову жене на
руку, полежал немного, вздыхая время от времени, пока наконец не заснул.
   В  сарае  все  еще  стояла   непроницаемая   тьма,   когда   Рагнфрид
пошевелилась - с удивлением она поняла,  что  спала.  Она  стала  шарить
вокруг себя. Лавранс сидел, охватив колени руками.
   - И ты уже проснулся? - удивленно спросила она. - Тебе холодно?
   - Нет, - отвечал он охрипшим голосом, - но я не могу опять заснуть!
   - Ты думаешь о Кристин? - спросила мать. - Ведь все может  обернуться
лучше, чем мы думаем, Лавранс, - повторила она.
   - Да, я именно о том и думаю, - сказал муж. - Девушкой или  женщиной,
она все же легла в брачную постель с тем, кого полюбила. Не так это было
с нами обоими, бедная моя Рагнфрид!
   Жена издала глухой глубокий стон и  упала  на  бок  в  сено.  Лавранс
положил руку ей на плечо.
   - Но я не мог... - сказал он страстно и со  страданием  в  голосе.  -
Нет, я не мог быть таким, каким ты хотела, когда мы были  молоды!  Я  не
такой...
   Немного спустя Рагнфрид сказала тихо сквозь слезы:
   - Но мы с тобою все-таки хорошо жили, Лавранс, все эти годы?
   - Так и я сам думал, - мрачно ответил он. Мысли кружились и теснились
в его голове. Тот единственный обнажающий взгляд, который  бросили  друг
на друга жених и невеста, два молодых лица, вспыхнувших красным полымем,
- Лавранс считал это бесстыдством. Его опалило, как огнем, - и это  была
его дочь! Но он все время видел перед собою эти глаза  и  дико  и  слепо
боролся, чтобы покровы не были  сорваны  с  чего-то  в  его  собственном
сердце, - Лавранс никогда не хотел признать, что это что-то  он  защищал
от своей собственной жены, когда она искала этого...
   Он не мог, упрямо повторял Лавранс про себя. Черт возьми, его  женили
совсем еще мальчиком, он не сам выбирал себе невесту,  она  была  старше
его, он не чувствовал к ней  влечения,  не  хотел  этому,  научиться  от
нее... любви! Его до сих пор еще бросало в жар от  стыда  при  мысли  об
этом... О том, что  жена  заставляла  его  любить  себя,  когда  ему  не
хотелось от нее такой любви. О том, что она предлагала ему все, чего  он
никогда не просил.
   Лавранс был ей хорошим мужем, он и сам  так  думал.  Он  оказывал  ей
такое  уважение,  какое  только  мог,  предоставлял  ей  полную   власть
распоряжаться, спрашивал ее совета во всем, был ей верен, и у  них  ведь
родилось шестеро детей. Он хотел только иметь  возможность  жить  с  нею
спокойно, чтобы она не  касалась  постоянно  тех  тайников  его  сердца,
которые он сам не хотел обнажать...
   А он никого, никого не любил... Ингюнн, жену  Карла  в  Брю?  Лавранс
покраснел в темноте. Он всегда гостил у них, когда проезжал  по  долине.
Пожалуй, он даже ни разу не говорил с хозяйкой наедине; но  когда  видел
ее, даже как только думал о ней, он ощущал нечто похожее на первый запах
полей весною, едва только стает снег. Теперь он  знает,  что  это  могло
случиться и с ним, - он тоже мог бы любить.
   Его женили таким молодым, и он стал робким. И вышло так, что он начал
чувствовать себя лучше в глухом лесу,  в  диких  горах,  где  все  живые
существа хотят широкого простора, - простора для бегства, -  и  робко  и
недоверчиво следят за каждым пришельцем, который захочет  подкрасться  к
ним...
   Но наступало такое время раз в году, когда звери в лесах и  на  горах
забывали робость. Тогда они кидались на своих самок. Но свою он  получил
в подарок! И она предлагала ему все то, чего он не добивался...
   А птенцы в гнезде... Это было единственным светлым пятном в  пустыне,
самой глубокой сладостной радостью в его жизни. Маленькие  светловолосые
девичьи головки под его рукой.
   Женитьба - его просто женили, почти не спрашивая.  Друзья  -  у  него
было много друзей, и  ни  одного  друга.  Война  -  она  была  для  него
радостью, но войны больше  не  было,  его  доспехи  висели  на  чердаке,
малоношеные... Он стал крестьянином... Но у него были дочери -  вся  его
жизнь стала  ему  дороже,  потому  что  он  обеспечивал  и  охранял  их,
прекрасные, нежные маленькие жизни, которые он держал в своих руках.  Он
вспоминал  маленькое  двухлетнее  тельце  Кристин  на  своем  плече,  ее
светлые, как лен, мягкие  волосы  у  своей  щеки.  Ее  маленькие  ручки,
державшиеся за его кушак, ее круглый, крепкий детский лобик, которым она
упиралась отцу в спину, когда сидела сзади него верхом на лошади.
   А теперь у нее такие же жаркие глаза - и  она  добилась  своего.  Она
сидела в полутени, прислонясь к шелковым подушкам постели.  В  мерцающем
свете свечей она была вся золотая  -  золотой  венец,  золотая  рубашка,
золотые волосы на обнаженных золотых плечах... И глаза у нее не были уже
больше скромны.
   Отец содрогнулся от стыда.
   Хотя сердце у него обливалось кровью. За то,  что  не  досталось  ему
самому! За жену, лежавшую тут, рядом с ним, которой он не мог дать того,
чего она хотела.
   До боли чувствуя к ней жалость, он нащупал в темноте руку Рагнфрид.
   - Да, мне кажется, мы с тобой хорошо жили, - сказал он. - Я думал, ты
горюешь о наших детях... И что ты от  природы  такая  грустная.  Но  мне
никогда не приходила в голову мысль, что я,  быть  может,  не  был  тебе
хорошим мужем!..
   Рагнфрид дрожала, словно тело ее сводили судороги.
   - Ты всегда был хорошим мужем, Лавранс!
   - Хм!.. - Лавранс сидел, упираясь подбородком в колени. -  И  все  же
для тебя, может быть, было бы лучше, если бы ты  вышла  замуж  так,  как
наша дочка нынче...
   Рагнфрид вскочила и вскрикнула низким, резким голосом:
   - Ты знаешь?.. Как ты узнал? Давно ли ты знаешь?
   - Я не знаю, о чем ты  говоришь,  -  сказал  Лавранс  немного  спустя
странным глухим голосом.
   - Я говорю о том, что я не была девушкой, когда стала твоей женой,  -
отвечала Рагнфрид, и голос ее был ясен и звонок от отчаяния.
   Немного погодя Лавранс ответил тем же голосом, что и раньше:
   - Этого я никогда не знал - до сегодняшнего дня.
   Рагнфрид лежала на сене, содрогаясь от рыданий. Когда приступ прошел,
она приподняла голову. В  отверстие  в  стене  начал  уже  просачиваться
слабый серый свет. Она могла уже различить  фигуру  мужа  -  тот  сидел,
обняв колени руками, неподвижный, будто окаменевший.
   - Лавранс... Скажи мне что-нибудь! - взмолилась она.
   - Что же ты хочешь услышать от меня? - спросил он, не двигаясь.
   - О, я не знаю... Чтобы ты обругал меня, побил!..
   - Теперь это было бы, пожалуй, немного поздно, - сказал муж; в голосе
его прозвучала как бы тень насмешливой улыбки. Рагнфрид снова заплакала.
   - Тогда я не думала о том, что обманываю тебя. Мне  казалось,  что  я
сама была так обманута и так  обижена!  Никто  не  щадил  меня.  Ко  мне
явились с тобою, - я ведь видела тебя всего три раза до свадьбы,  -  мне
казалось, что ты совсем еще мальчик, белый и румяный, такой  молоденький
и по-детски простой...
   - Я и был таким, - сказал Лавранс, и голос его на этот  раз  зазвучал
увереннее... - И потому мне хотелось  бы  думать,  что  ты  как  женщина
должна была бы больше бояться... обмануть... обмануть юношу, который был
так молод, что ничего еще не понимал.
   - После я и сама это поняла,  -  рыдая,  сказала  Рагнфрид,  -  когда
узнала тебя.  Очень  скоро  наступило  время,  когда  я  согласилась  бы
двадцать раз отдать свою душу, только бы не чувствовать своей вины перед
тобой!
   Лавранс сидел молча и неподвижно; жена опять сказала:
   - Ты ни о чем не спрашиваешь?
   - К чему?  Это  был  тот...  Это  с  его  гробом  мы  встретились  на
Фегинсбрекке, когда носили Ульвхильд в Нидарос?..
   - Да, - сказала Рагнфрид. - Нам пришлось сойти с дороги прямо на луг.
Я  видела,  как  его  тело  проносили  мимо  на   носилках,   окруженных
священниками, монахами и вооруженными слугами. Я слышала,  что  он  умер
хорошей смертью, примирившись с Богом. Я  молилась,  пока  мы  стояли  с
носилками, на которых лежала Ульвхильд, чтобы мои  грехи  и  моя  скорбь
были положены к его ногам в день Страшного суда!..
   - Да. конечно, об этом ты и молилась! - сказал Лавранс, и та же  тень
насмешки снова зазвучала в его голосе.
   - Ты не все еще знаешь, - сказала  Рагнфрид  в  холодном  отчаянии  -
Помнишь, он пришел к нам в Скуг в первую зиму после нашего брака?..
   - Да, - ответил муж.
   - Когда Бьёргюльф боролся со смертью... О, в тот раз никто  не  щадил
меня! Он был пьян, когда поступил так со мною...  А  потом  сказал,  что
никогда не любил меня и не хочет брать  меня  в  жены,  он  просил  меня
забыть все... Отец мой не знал об этом, он не обманывал тебя, никогда не
думай этого! Но Тронд! В то время мы были с ним большими друзьями,  и  я
пожаловалась ему. Он хотел угрозами заставить этого человека жениться на
мне... Но  он  был  только  мальчиком,  и  его  отколотили...  Потом  он
посоветовал мне молчать об этом и выходить за тебя...
   Она посидела немного молча.
   - Когда он приехал в Скуг... Прошел уже целый год; я не  задумывалась
особенно над этим. Но он приехал туда,  сказал,  что  раскаивается,  что
теперь он хотел бы взять меня в жены, если бы я не была  замужем...  что
он любит меня. Так он говорил!
   Один Бог знает, говорил ли он правду. Когда  он  уехал,  я  не  смела
броситься в фьорд, не смела из боязни греха... и ради ребенка,  которого
ждала... И потом... И  потом  я  начала  уже  так  любить  тебя!  -  Она
вскрикнула, словно от  невыносимой  муки.  Муж  быстро  повернул  к  ней
голову.
   - Когда родился Бьёргюльф - о, мне казалось, что я люблю  его  больше
собственной жизни! Когда он лежал, борясь то смертью, я думала:  угаснет
он - умру тогда и я! Но я не молила Бога пощадить жизнь мальчика...
   Лавранс очень долго сидел молча, прежде чем спросил мертвым и тяжелым
голосом:
   - Оттого, что я не был его отцом?
   - Я не знала, был ли ты его отцом! - сказала Рагнфрид, вся похолодев.
   Долго сидели они молча, в мертвой тишине. Вдруг муж спросил пылко:
   - Во имя Бога, Рагнфрид, зачем ты рассказываешь мне все это теперь?
   - Ах, не знаю! - Она заломила  руки  так,  что  пальцы  захрустели  в
суставах. - Чтобы ты мог отомстить мне! Прогони меня из своего дома!..
   - Неужели ты  думаешь,  это  мне  поможет?  -  Его  голос  дрожал  от
презрительной насмешки. - А потом у нас есть дочери, - тихо сказал он, -
Кристин... и малютка.
   Рагнфрид некоторое время сидела молча.
   - Я помню, как ты осуждал Эрленда, сына  Никулауса,  -  тихо  сказала
она. - Какой же приговор ты произнесешь тогда надо мной?..
   По телу Лавранса медленно пробежала холодная дрожь, и это вывело  его
немного из неподвижности.
   - Ты жила... Мы прожили с тобой почти двадцать семь лет! Это  не  то,
что судить о чужом человеке! Я понимаю, что тебе за все  эти  годы  было
хуже худого.
   Услышав эти слова, Рагнфрид, рыдая, упала  на  сено.  Она  осмелилась
протянуть руку и коснуться его руки.  Лавранс  не  пошевелился  и  сидел
тихо, как мертвый. Тогда Рагнфрид стала плакать все громче и  громче,  -
муж продолжал сидеть все так же неподвижно, глядя  на  слабый  сероватый
свет, брезжущий вокруг двери. Наконец Рагнфрид смолкла  и  лежала  тихо,
как будто выплакав все свои слезы. Тогда Лавранс быстро погладил  ее  по
плечу и руке. И Рагнфрид принялась опять плакать.
   - Помнишь ли ты, - сказала она сквозь слезы, - того человека, который
приходил к нам однажды, когда  мы  жали  в  Скуге.  Того,  который  знал
старинные песни? Помнишь ли одну из них - о мертвеце,  который  вернулся
на землю из мира мучений и поведал сыну своему о том, что он там  видел?
Как слышался скрежет из глубины преисподней - это неверные  жены  мололи
своим мужьям землю вместо хлеба! Окровавлены были те камни, которые  они
ворочали, окровавленные сердца висели из их грудей!..
   Лавранс ничего не сказал.
   - Все эти годы я думала об этих словах, -  сказала  Рагнфрид.  -  Мое
сердце исходило кровью каждый Божий день, потому  что  мне  каждый  день
казалось, что я перемалываю для тебя землю вместо хлеба!..
   Лавранс сам не знал, почему он ответил на это так, как он ответил. Он
чувствовал, что грудь  его  стала  пустой  и  впалой,  как  у  человека,
которому вырезали на спине "кровавого орла" .
   Но он тяжело и устало опустил руку на голову жены и проговорил:
   - Земля ведь должна перемалываться, моя Рагнфрид, чтобы  на  ней  мог
вырасти хлеб.
   Когда Рагнфрид хотела поцеловать его руку,  он  быстро  отдернул  ее.
Потом взглянул на жену, взял ее руку, положил к себе на колени и  приник
к ней своим холодным, застывшим лицом. И так сидели они, не  шевелясь  и
не разговаривая больше...