была не так ласкова с Кристин, как  обычно.
Молодая женщина поняла,  что  мать  Симона,  вероятно,  слышала  кое-что
ночью, и решила, что невеста ее сына приняла его далеко не так, как,  по
ее мнению, следовало бы.
   Вечером Симон заговорил о том, что он думает обменяться конем с одним
из своих друзей. Он спросил Кристин, не хочет  ли  она  пойти  с  ним  и
посмотреть коня. Кристин согласилась, и они вместе пошли в город.
   Стояла свежая, прекрасная погода. Ночью выпал легкий снежок, а теперь
светило солнце и подмораживало, так что снег хрустел под ногами. Кристин
было очень приятно пройтись по морозу.  Поэтому  когда  Симон  вывел  на
улицу того коня, о котором говорил, то она довольно оживленно  обсуждала
его со своим женихом; она знала толк в лошадях, потому что всегда  много
бывала с отцом. А конь был красив - такой мышино-серый жеребец с  черной
полосой вдоль хребта и подстриженной гривой, хорошо сложенный  и  живой,
но небольшой и не очень крепкий.
   - Он недолго выдержит на себе человека в полном вооружении, -  решила
Кристин.
   - Нет, но я и не предназначаю его для этого, - сказал Симон.
   Он вывел коня на пустырь за домами, заставлял  его  бегать  и  ходить
шагом, ездил сам на нем и хотел, чтобы и Кристин попробовала проехаться.
Поэтому они довольно долго оставались на покрытом снегом белом лугу.
   Наконец, когда Кристин кормила коня из  рук  хлебом,  Симон,  который
стоял, облокотившись на конскую спину, неожиданно сказал:
   - Мне кажется, Кристин, что вы с моей матерью  как  будто  не  ладите
друг с другом? .
   - Я не имела в помыслах досаждать чем-нибудь твоей матери, -  сказала
Кристин, - но мне не о чем говорить с фру Ангерд!
   - Ты, очевидно, считаешь, - промолвил Симон, - что тебе и со мною  не
о чем говорить! Я не хочу навязываться тебе до времени, Кристин, но ведь
так дальше не может продолжаться, - мне никогда не удается поговорить  с
тобою! ~ Я никогда не была разговорчивой, - сказала Кристин, - сама  это
знаю и уверена, что ты не сочтешь за большую потерю, если у нас с  тобой
ничего не выйдет!
   - Ты отлично знаешь, что я думаю об этом, - ответил Симон и посмотрел
на нее.
   Кровь бросилась ей в лицо. И Кристин стало больно, что ей все-таки не
противно ухаживание Симона. Немного спустя он сказал:
   - Не Арне ли, сына Гюрда, не можешь ты позабыть, Кристин?  -  Кристин
глядела на него неподвижным взором; Симон продолжал,  и  голос  его  был
мягок и ласков:
   - Я не стану упрекать тебя за это -  вы  росли  вместе,  как  брат  и
сестра, и этому едва минул год. Но можешь верить мне, что  я  хочу  тебе
добра...
   Лицо Кристин совершенно побелело. Никто из них не говорил  больше  ни
слова,  когда  они  в  сумерках  шли  но  городу.  В  конце   улицы,   в
зеленовато-голубом воздухе стоял серп молодого месяца,  обхватив  рогами
блестящую звезду.
   "Всего лишь год", - подумала Кристин и не могла припомнить, когда она
в последний раз вспоминала об Арне. Ей стало страшно - может  быть,  она
легкомысленная, порочная и дурная женщина, - всего лишь год  тому  назад
она видела Арне в гробу и думала, что уже  никогда  в  жизни  не  сможет
радоваться... И она беззвучно застонала, ужасаясь  непостоянству  своего
собственного сердца и непрочности всего земного. Эрленд, Эрленд! Неужели
он может позабыть ее? И все  же,  казалось,  еще  хуже,  если  сама  она
когда-нибудь сможет позабыть его!
   Господин Андрес отправился со своими детьми на большой рождественский
прием в королевском дворце. Кристин  увидала  всю  роскошь  и  убранство
дворца; были они и в том зале, где сидел  король  Хокон  с  фру  Исабель
Брюс, вдовой  короля  Эйрика  .  Господин  Андрее
прошел вперед и приветствовал короля, его дети  и  Кристин  остановились
несколько позади. Кристин думала обо всем, что говорила ей фру  Осхильд:
она вспомнила, что король был близким родичем Эрленда, - их  бабушки  со
стороны отцов были  сестрами,  -  а  она  была  соблазненной  любовницей
Эрленда и не имела никакого права находиться здесь, особенно среди таких
хороших и достойных людей, как дети рыцаря Андреев.
   И вдруг она увидела Эрленда, сына Никулауса, - он подошел к  королеве
Исабель и стоял, склонив  голову  и  прижав  руку  к  груди,  выслушивая
обращенные к нему слова; на  нем  была  коричневая  шелковая  одежда,  в
которой он был на гильдейском празднике.  Кристин  спряталась  за  спины
дочерей господина Андреса.
   Когда фру Ангерд много времени спустя подвела своих  трех  дочерей  к
королеве, Кристин уже нигде больше не видела Эрленда; но она, впрочем, и
не осмеливалась поднять глаза. Она  спрашивала  себя,  не  находится  ли
Эрленд где-нибудь в зале; ей казалось, что она  чувствует  на  себе  его
взгляд, но ей, кроме того, казалось, что все смотрят на нее,  как  будто
зная, что  она  лгунья,  которая  носит  золотой  обруч  на  распущенных
по-девичьи волосах!
   Его не  было  в  том  зале,  где  угощали  молодежь  и  где  молодежь
танцевала,  когда  убрали  столы.  В  этот  вечер  Кристин  должна  была
танцевать рука об руку с Симоном.
   Вдоль одной из длинных  стен  стоял  прикрепленный  к  полу  стол,  и
королевские слуги всю ночь ставили на него пиво, мед и вино.  Один  раз,
когда Симон подвел ее к столу и пил за ее здоровье, Кристин увидела, что
Эрленд стоит совсем рядом с нею, за Симоном. Он смотрел на нее,  и  рука
Кристин задрожала, когда она принимала кубок из рук Симона  и  подносила
его к губам. Эрленд горячо шептал что-то человеку, сопровождавшему  его,
высокому и сильному,  красивому  пожилому  мужчине,  который  недовольно
качал головой и, казалось, очень сердился. Сейчас же после  этого  Симон
снова увел Кристин танцевать.
   Она не знала, сколько времени тянулся этот танец,  песня  лилась  без
конца, и  каждая  минута  казалась  долгой  и  мучительной  от  тоски  и
беспокойства. Наконец танец кончился, и Симон снова увлек ее к  столу  с
напитками.
   Один из друзей подошел к Симону и заговорил с ним, а потом отвел  его
на несколько шагов в сторону, к кучке молодых людей. Тут перед нею вырос
Эрленд- Я должен сказать тебе так много, - прошептал он, - и не знаю,  с
чего начать... Господи Иисусе, Кристин, что с тобой?  -  быстро  спросил
он, увидев, что лицо ее побелело как мел.
   Она видела его смутно, как будто  пелена  воды  спустилась  между  их
лицами. Он взял со  стола  кубок,  отпил  и  протянул  его  ей.  Кристин
показалось, что кубок слишком тяжел или же рука у нее  словно  вывернута
из плечевого сустава; она не смогла поднять кусок ко рту.
   - Так вот как, ты пьешь со своим женихом, а со мной не хочешь? - тихо
спросил Эрленд; но Кристин уронила кубок из руки и упала вперед, прямо в
объятия Эрленда.
   Она очнулась, лежа  на  скамейке;  голова  ее  покоилась  на  коленях
какой-то незнакомой девушки. Ей распустили  пояс  и  отстегнули  большую
застежку, скалывавшую платок на груди; кто-то хлопал ее  по  ладоням,  а
лицо у нее было смочено водой.
   Она поднялась и села.  В  кольце  окружавших  ее  людей  она  мельком
увидела лицо Эрленда, бледное и  больное.  Сама  она  чувствовала  такую
слабость во всем теле, словно все ее кости растаяли, а голова  сделалась
какой-то  большой  и  пустой;  но  где-то   в   глубине   души   таилась
одна-единственная ясная и полная отчаяния мысль - ей нужно поговорить  с
Эрлендом.
   И она сказала Симону Дарре, стоявшему рядом с нею:
   - Мне было слишком жарко - тут горит  так  много  свечей...  И  я  не
привыкла пить столько вина...
   - Лучше тебе теперь? - спросил Симон. -  Ты  напугала  всех...  Может
быть, ты хочешь, чтобы я проводил тебя домой?
   - Лучше обождать, пока твои родители соберутся  уходить,  -  спокойно
сказала Кристин. - Но сядь сюда, я  не  могу  больше  танцевать.  -  Она
хлопнула ладонью по подушке  рядом  с  собою  и  протянула  другую  руку
Эрленду.
   - Садитесь сюда, Эрленд, сын Никулауса, я не успела договорить  слова
привета! Ингебьёрг не так давно сетовала, что вы  теперь  совсем  забыли
ее.
   Она увидела, что ему гораздо труднее совладать с собою, чем ей, и  ей
стоило большого труда удержаться от легкой нежной улыбки, просившейся на
уста.
   - Поблагодарите девицу, что она все еще помнит обо мне, -  сказал  он
заикаясь. - Я уже боялся, что она забыла меня.
   Кристин помедлила немного. Она не знала, что бы ей такое сказать, что
походило бы на послание от ветреной Ингебьёрг и вместе с  тем  могло  бы
быть правильно понято Эрлендом. Тут в ней поднялась  горечь  от  чувства
беспомощности в течение всех этих месяцев, и она сказала:
   - Дорогой Эрленд, как вы можете  думать,  что  мы,  девушки,  забудем
человека, который так красиво защищал нашу честь?..
   Она увидела, что слова ее подействовали на него как удар по  лицу,  и
сейчас же раскаялась в них, но тут Симон спросил,  о  чем  она  говорит.
Кристин  рассказала  ему  об  их  с  Ингебьёрг  приключении  в  лесу  на
Эйкаберге. Она заметила, что Симону это не особенно  понравилось.  Тогда
она попросила его пойти к фру Ангерд и спросить ее,  не  поедут  ли  они
скоро домой; она все-таки очень устала.
   Когда тот ушел, она взглянула на Эрленда.
   - Просто удивительно, - тихо сказал он, - что ты такая  находчивая  -
этого бы я о тебе не подумал!
   - Я должна была научиться скрывать и  прятаться,  ты  отлично  знаешь
это, - мрачно сказала она.
   Эрленд тяжело дышал; он все еще был очень бледен.
   - Тогда, значит, это так? -  прошептал  он.  -  Но  ведь  ты  обещала
обратиться к моим друзьям, если это произойдет! Бог свидетель, я думал о
тебе каждый день, не случилось ли самое худшее...
   - Я знаю, что ты считаешь худшим, - коротко сказала Кристин. - Можешь
не бояться этого. Но мне кажется гораздо хуже, что ты не захотел послать
мне ни слова привета... Или ты не  понимаешь,  что  я  хожу  там,  среди
монахинь, как чужая, залетная птица?.. - Она остановилась,  почувствовав
подступающие слезы.
   - Не потому ли ты сейчас проводишь время с семейством из  Дюфрина?  -
спросил он. И это так огорчило ее, что она не могла ответить.
   Она увидела входящих в дверь фру Ангерд и Симона. Рука Эрленда лежала
у него на колене, совсем близко, но ей нельзя было взять ее...
   - Я должен поговорить с тобою, - горячо сказал он, -  мы  не  сказали
друг другу ни одного путного слова!..
   - Приходи на Крещение к обедне  в  церковь  святой  Марии,  -  быстро
сказала Кристин, вставая, и пошла навстречу Симону и его матери.
   Фру Ангерд была очень внимательна и ласкова  к  Кристин  на  обратном
пути и сама уложила ее в постель. С Симоном ей не пришлось  говорить  до
следующего дня. Он сказал тогда:
   - Каким образом могло  случиться,  что  ты  передаешь  приветы  этому
Эрленду от Ингебьёрг, дочери Филиппуса? Не  прикладывай  к  этому  руку,
если между ними какие-нибудь тайные отношения!
   - Между ними, вероятно, ничего нет, - сказала Кристин. -  Она  просто
болтунья!
   - И еще мне кажется, - сказал Симон, - что ты должна  была  бы  стать
осторожней и не бродить по лесам и дорогам с этой сорокой.
   Но Кристин горячо напомнила ему, что они были не виноваты в том,  что
заблудились. И тогда Симон больше ничего не сказал.
   На  следующий  день  семья  из  Дюфрина  отвезла  Кристин  обратно  в
монастырь, перед тем как самим ехать домой.
   Эрленд каждый день в  течение  целой  недели  приходил  к  вечерне  в
монастырскую церковь, но Кристин ни разу не удалось обменяться с ним  ни
единым словом. Ей казалось, что она чувствует себя соколом,  прикованным
к жердочке, с колпачком на глазах. Кроме того, ее огорчало каждое слово,
сказанное ими друг другу при последней встрече, - не так все должно было
бы произойти. Напрасно она себе повторяла, что все это обрушилось на них
так неожиданно, что оба они едва знали, что говорят.
   Но однажды вечером, уже в сумерки, в приемную комнату пришла красивая
женщина, которую можно было принять за жену  горожанина.  Она  попросила
позволения повидать Кристин, дочь Лавранса,  и  сказала,  что  она  жена
торговца платьями и муж ее только что возвратился из Дании  с  красивыми
плащами; Осмюнд, сын  Бьёрнольфа,  хочет  подарить  один  из  них  своей
племяннице, и девушка должна пойти с ней и сама выбрать, какой ей больше
нравится.
   Кристин получила разрешение пойти с женщиной. Ей показалось непохожим
на дядю, что тот захотел сделать ей дорогой подарок, и странным, что  он
послал за ней незнакомую женщину. Женщина сперва была  неразговорчива  и
скупо отвечала на расспросы Кристин,  но.  когда  они  уже  очутились  в
городе, вдруг сказала:
   - Я не хочу обманывать тебя, - ты такое прекрасное дитя,  -  я  скажу
тебе все, как оно есть, а ты уже решай сама. Это  не  твой  дядя  послал
меня, но один мужчина - может быть, ты можешь угадать его  имя,  а  если
нет, то не ходи со мной! У меня нет мужа, и я должна  поддерживать  свою
жизнь и жизнь своих близких тем, что содержу постоялый  двор  и  пивную;
тут не приходится слишком бояться ни греха, ни городских стражников;  но
я не хочу предоставлять свой дом, чтобы тебя обманывали за моим порогом.
   Кристин остановилась и покраснела. Она почувствовала странную боль  и
стыд за Эрленда. Женщина сказала:
   - Я провожу тебя обратно в монастырь, Кристин, но ты  должна  немного
заплатить мне за беспокойство - рыцарь-то обещал мне большую награду; но
и я тоже была когда-то красивой и тоже была обманута.  А  потому  помяни
меня, пожалуйста, в своей вечерней молитве - зовут меня Брюнхильд Муха!
   Кристин сняла кольцо с пальца и подала его женщине.
   - Ты честно поступила, Брюнхильд, но если этот человек не  кто  иной,
как мой родич Эрленд, сын Никулауса, то мне нечего  бояться:  он  хочет,
чтобы я его помирила с моим дядей. Можешь не  беспокоиться,  но  спасибо
тебе, что ты хотела предостеречь меня.
   Брюнхильд Муха отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Она  повела  Кристин
через переулки за церковью Клемента  на  север,  к  реке.  Здесь  стояло
несколько обособленных домиков на склоне речного берега. Они зашли между
каких-то изгородей, и тут подошел к ним Эрленд. Оглядевшись по сторонам,
он снял с себя плащ, закутал в него Кристин и  надвинул  ей  капюшон  на
самое лицо.
   - Что ты думаешь о моей уловке? - негромко и быстро спросил он. - Ты,
верно, считаешь, что я поступил нехорошо,  но  мне  нужно  поговорить  с
тобой.
   - Пожалуй, нам мало пользы думать о том, что хорошо и что нехорошо, -
сказала Кристин.
   - Не говори так, - взмолился Эрленд.  -  Вся  вина  лежит  на  мне...
Кристин, я тосковал по тебе каждый день и каждую ночь, - прошептал он  у
самого ее лица.
   Дрожь пробежала по ее телу, когда она на мгновение встретилась с  его
взором.  Она  почувствовала  себя  преступницей,  что  могла  думать   о
чем-либо, кроме любви к нему, когда он так смотрит на нее.
   Брюнхильд Муха ушла вперед. Эрленд спросил Кристин, когда  они  вошли
во двор:
   - Хочешь,  пройдем  в  жилую  горницу  или  же  поговорим  наверху  в
светличке?
   - Как хочешь, - отвечала Кристин.
   - Наверху холодно, - тихо сказал Эрленд. - Придется лечь в постель...
- И Кристин только кивнула. - Только Эрленд запер  за  ними  дверь,  как
Кристин очутилась в его объятиях. Он сгибал ее, как тростинку,  ослеплял
и душил поцелуями, в то же время нетерпеливо срывая  с  нее  оба  плаща,
которые бросил на пол. Потом он поднял девушку  в  светлой  монастырской
одежде высоко на руки и понес ее на свою постель. Испуганная его  бурным
порывом и своим собственным внезапным влечением к нему,  Кристин  обняла
его и спрятала лицо на его плече.
   В светличке было так холодно, что при свете стоявшей на  столе  свечи
они видели пар от своего дыхания. Но в постели было много разных одеял и
мехов; сверху лежала большая медвежья шкура, и они натянули ее на себя и
покрылись ею с головой. Кристин не знала, сколько времени она  пролежала
там в его объятиях, когда Эрленд заговорил:
   - Теперь нужно  поговорить  о  том,  что  должно  быть  сказано,  моя
Кристин, - я, право, не смею задерживать тебя слишком долго!
   - Я посмею остаться здесь на всю ночь, если ты захочешь, - прошептала
она ему в ответ.
   Эрленд прижался щекою к ее щеке.
   - Тогда я не был бы твоим другом! И так уже все достаточно плохо,  но
я не допущу, чтобы по моей вине люди злословили о тебе.
   Кристин не отвечала - слова его больно отозвались в ее сердце: она не
понимала, как это может говорить  так  он,  приведший  ее  сюда,  в  дом
Брюнхильд Мухи!
   Но теперь им уже нельзя  было  больше  пользоваться  таким  способом,
чтобы встречаться, а найти новый было нелегко. Эрленд ходил к вечерне  в
монастырскую церковь,  и  после  службы  у  Кристин  иногда  оказывалось
поручение к кому-нибудь из живущих  при  монастыре  мирян:  тогда  им  с
Эрлендом удавалось украдкой обменяться несколькими словами у  плетней  в
темноте зимних вечеров.
   Кристин пришло  в  голову  попросить  у  сестры  Потенции  разрешения
посещать старых, изможденных работою женщин, которых монастырь  содержал
Христа ради и которые жили в домике в одном  из  близлежащих  нолей.  За
домом стоял сарай, где женщины держали корову; Кристин вызвалась  ходить
за ней во время своих посещений, и вот сюда-то она  и  впускала  к  себе
Эрленда.
   С легким удивлением заметила она, что как ни рад был Эрленд бывать  у
нее, однако ему было обидно, что она могла придумать такую уловку.
   - Ты познакомилась со мной не на пользу себе,  -  сказал  он  однажды
вечером. - Теперь ты научилась прибегать к таким хитростям.
   - Тебе-то уж не следовало  бы  упрекать  меня  в  этом!  -  огорченно
ответила Кристин.
   - Я не тебя и упрекаю, - быстро и смущенно сказал Эрленд.
   - Я и сама не думала, - продолжала она, - что  мне  так  легко  будет
лгать. Но если очень нужно, все сможешь.
   - Это не всегда верно, - сказал Эрленд прежним тоном. -  Помнишь  ли,
как ты зимою не могла сказать своему жениху, что не хочешь  выходить  за
него?
   Кристин ничего не ответила на это, только провела рукой по его лицу.
   Никогда она не чувствовала большей любви к Эрленду, как именно  в  те
минуты, когда он говорил ей  такие  вещи  и  огорчал  ее  или  заставлял
удивляться. Она рада была  принять  на  себя  вину  во  всем,  что  было
постыдного и дурного  в  их  любви.  Если  бы  у  нее  хватило  мужества
поговорить с Симоном так, как следовало бы, то теперь они бы уже  сильно
подвинулись к благополучному концу. Эрленд сделал все, что  было  в  его
силах, когда говорил с родичами о своем предполагаемом  браке.  Это  она
повторяла себе, когда дни в монастыре становились длинными и печальными,
- Эрленд хотел устроить все как можно  лучше  и  правильней.  С  легкой,
нежной улыбкой вспоминала она, как он развертывал перед нею  картину  их
свадьбы: она поедет в церковь верхом, в щелку и бархате,  ее  поведут  к
брачному ложу в высоком золотом венце на распущенных волосах.
   "На твоих прекрасных, прекрасных волосах!" -  говорил  он,  пропуская
между пальцами ее косы.
   - Но для тебя это будет не так, как было бы, если  бы  ты  раньше  не
владел мною! - задумчиво сказала Кристин, когда однажды  Эрленд  говорил
так.
   Он бурно заключил ее в объятия.
   - Как ты думаешь, могу я не помнить, как  впервые  в  жизни  справлял
Рождество или в первый раз увидел у себя на родине, как  зеленеют  после
зимы горные рощи? О, я помню, как ты принадлежала мне  в  первый  раз  и
каждый раз потом; но владеть тобою  -  все  равно  что  вечно  справлять
Рождество или вечно охотиться на птиц в зеленеющих рощах!..
   И она, счастливая, прижалась к нему. Не потому, что хоть на мгновение
верила, что все произойдет именно так, как  с  такой  уверенностью  ждет
Эрленд, - Кристин думала, что судный день, наверное,  настанет  для  них
вскоре. Ведь невозможно, чтобы все то и впредь продолжало идти гладко...
Но она не очень боялась этого -  она  боялась  гораздо  больше,  как  бы
Эрленду не пришлось уехать на север раньше, чем все о