ось, сама навлекла на себя это своим легкомыслием.

Часть третья
ЛАВРАНС, СЫН БЬЁРГЮЛЬФА

I

   Кристин приехала домой в чудесную весеннюю  пору.  Река  Логен  бурно
бежала за домом и полями: поток серебристо  поблескивал  и  искрился  на
солнце,  белея  сквозь  нежную  листву  ольховых   зарослей.   Казалось,
солнечные блики обладали голосом и пели вместе с журчанием и шумом  реки
- когда наступали  сумерки,  вода  неслась  как  будто  с  более  глухим
рокотом. Гул реки днем и ночью наполнял собою воздух над Йорюндгордом, и
Кристин чудилось, что даже бревенчатые  стены  домов  дрожат,  как  дека
виолы.
   Вверху на обрывах гор, окутанных  что  ни  день  голубоватой  дымкой,
поблескивали висящие струнки воды. Теплый воздух дрожал над полями, и от
них исходил легкий пар; зеленые иглы скрывали почти  сплошь  всю  черную
землю на нивах, а трава на лугах стала уже густой  и  переливалась,  как
шелковая, под дуновением ветра. Сладкий дух несся из рощи и с пригорков,
а после заката солнца отовсюду начинал струиться сильный,  прохладный  и
кисловатый запах соков и произрастания - казалось, будто, земля вздыхала
с глубоким облегчением. Кристин трепетно вспоминала, как Эрленд выпускал
ее из своих объятий. Каждый вечер ложилась она спать больная от тоски  и
просыпалась по утрам вся в поту, утомленная сновидениями..
   Ей казалось непостижимым, как это ее домашние могут  не  говорить  ни
слова о том единственном, что было у нее в  мыслях.  Но  недели  шли  за
неделями, и все молчали о ее разрыве с Симоном и  не  старались  узнать,
что было у нее на сердце. Отец проводил много времени в лесу, - весенние
полевые работы были  закончены,  -  посещал  смолокуров,  брал  с  собою
соколов и собак и пропадал по несколько дней. Когда он  бывал  дома,  то
разговаривал с дочерью, как всегда, ласково, но ему как будто не  о  чем
было говорить с нею, и никогда он не звал ее с собою, уезжая из дома.
   Кристин боялась возвращения домой, ожидая жалоб и упреков со  стороны
матери, но Рагнфрид не говорила ни слова - и это было еще хуже.
   Лавранс, сын Бьёргюльфа, имел обыкновение каждый год  в  Иванов  день
наделять бедняков своего прихода всем, что сберегалось в доме  за  время
недельного поста перед  этим  праздником.  Те,  кто  жил  поблизости  от
Йорюндгорда, приходили обыкновенно сами за  милостыней;  тут  их  хорошо
угощали, а Лавранс  с  гостями  и  домочадцами  выходил  к  ним,  и  все
толпились вокруг бедняков, так как среди них были старики, знавшие много
сказаний и былин. Все усаживались в горнице у очага и коротали время  за
пивом и дружескими разговорами, а вечером на дворе устраивались танцы.
   Иванов день в этом году выдался холодным  и  облачным,  но  никто  не
горевал об этом, потому что крестьяне  в  долине  начинали  уже  бояться
засухи. С самого праздника святого Халварда не выпадало дождя, а в горах
было мало  снегу.  И  жители  не  могли  упомнить,  чтобы  за  последние
тринадцать лет Логен был таким неполноводным в середине лета.
   Лавранс и его гости были в очень  хорошем  расположении  духа,  когда
сошли вниз, в горницу с очагом, чтобы поздороваться  с  нищими.  Бедняки
сидели за столом, ели молочную кашу и пили доброе пиво, а Кристин ходила
вокруг стола, прислуживая старым и больным.
   Лавранс  приветствовал  своих  гостей  и  спросил,  довольны  ли  они
угощением. Потом подошел к одной нищей чете стариков, переехавшей в этот
день в Иорюндгорд, и поздоровался с ними. Старика звали Хоконом; он  был
воином старого короля Хокона  и участвовал в последнем походе короля в Шотландию.  Был
он очень беден и почти слеп; крестьяне предлагали ему  жить  хозяином  в
отдельном доме, но старик предпочитал  переходить  из  одной  усадьбы  в
другую, потому что его везде принимали скорее как почетного гостя  -  он
был на редкость искусным человеком и многое повидал на своем веку.
   Лавранс стоял, положив руку на плечо брата, - Осмюнд, сын Бьёргюльфа,
приехал погостить в Йорюндгорд,  -  и  спросил  Хокона,  доволен  ли  он
угощением.
   - Пиво у тебя хорошее, Лавранс, сын Бьёргюльфа, - сказал Хокон. -  Но
кашу нам нынче варила  какая-то  кобыла!  "Каша  подгуляла,  -  стряпуха
гуляла", - говорит пословица, - каша сегодня пригорела!
   - Досадно,  -  сказал  Лавранс,  -  что  мне  пришлось  угостить  вас
пригорелой кашей. Но будем надеяться, что  старая  пословица  не  всегда
говорит правду, потому что сегодня моя  дочь  сама  варила  кашу!  -  Он
засмеялся и велел Кристин и Турдис поскорей принести в горницу  блюда  с
жарким.
   Кристин быстро выскользнула во двор и  пошла  к  поварне.  Сердце  ее
билось - она мельком увидала лицо дяди, когда Хокон говорил про стряпуху
и кашу.
   Поздно вечером она видела, что отец и дядя долго ходили взад и вперед
по двору и разговаривали. Она перепугалась до дурноты,  и  ей  не  стало
легче, когда она на"другой день почувствовала, что отец неразговорчив  и
невесел. Но он ничего не сказал.
   Не сказал он ни слова и после отъезда дяди. Но Кристин заметила,  что
он реже обычного беседовал с Хоконом; и когда миновал их черед держать у
себя старика, Лавранс не предложил ему пожить у  них  еще,  а  допустил,
чтобы он перешел в соседнюю усадьбу.
   Но, вообще говоря,  у  Лавранса,  сына  Бьёргюльфа,  было  достаточно
причин ходить невеселым и угрюмым в это лето, потому  что  в  округе  по
всем признакам надо было ждать  неурожайного  года:  крестьяне  собирали
сходки и совещались о том, как им встретить приближающуюся зиму.  Уже  в
самом начале осени для большинства стало ясно, что им придется  зарезать
или перегнать на юг для продажи большую часть своего  скота  и  закупить
хлеб для зимнего пропитания. Предыдущий год не был особенно урожайным, и
поэтому запасы старого зерна были меньше обычного.
   Однажды утром в начале осени Рагнфрид вышла со всеми  тремя  дочерьми
посмотреть на холст, разостланный для  беления.  Кристин  очень  хвалила
тканье матери. Тогда Рагнфрид погладила Рамборг по голове.
   - Этот холст будет для твоего сундука, малютка!
   - Матушка. - сказала Ульвхильд, - а разве я не получу сундука,  когда
поеду в монастырь?
   - Ты хорошо знаешь,  что  получишь  не  меньше  приданого,  чем  твои
сестры, - сказала Рагнфрид. - Но тебе нужны будут иные вещи, нежели  им.
И потом ты ведь знаешь, что останешься жить у нас с отцом, пока мы живы,
если захочешь.
   - А когда ты вступишь в  монастырь,  -  сказала  Кристин  неуверенным
голосом, - то может статься, Ульвхильд, что я  уже  буду  там  монахиней
много лет.
   Она посмотрела на мать, но Рагнфрид смолчала.
   - Если бы я  была  такою,  что  могла  бы  выйти  замуж.,  -  сказала
Ульвхильд, - то никогда бы не отвернулась от Симона - он добрый;  и  как
он горевал, когда прощался со всеми нами!
   - Ты знаешь, что об этом твой отец не велел нам говорить,  -  сказала
Рагнфрид, но Кристин промолвила упрямо:
   - Да, я знаю, что он больше горевал о разлуке с вами, чем со мною.
   Мать гневно ответила:
   - В нем было бы мало гордости, если бы он показал тебе, что горюет, -
ты некрасиво поступила с Симоном, сыном Андреса, дочь моя! И все-таки он
просил нас не бранить тебя и не угрожать тебе...
   - Да он, наверное, считает, что сам бранил меня  столько,  -  сказала
Кристин прежним голосом, - что никому другому  уже  нет  нужды  говорить
мне, какая я подлая. Но никогда я не замечала, чтобы Симон был  особенно
ко мне привязан до тех пор, пока не понял, что я люблю другого  человека
больше него!
   - Идите-ка домой, - сказала мать двум маленьким девочкам. И,  сев  на
лежавшее тут же бревно, посадила Кристин рядом с собой.
   - Ты, вероятно, знаешь, что неприлично и недостойно  мужчины  слишком
много говорить о любви своей невесте, сидеть с нею наедине и  выказывать
слишком большой пыл...
   - О, хотела бы я знать, - сказала Кристин, - не забываются ли  иногда
молодые люди, когда любят друг друга, и всегда ли они помнят о том,  что
старики считают приличным.
   - Смотри, Кристин, - сказала мать, - чтобы тебе этого не позабыть!  -
Она помолчала немного. -  Как  я  понимаю,  твой  отец  боится,  что  ты
полюбила человека, за которого он неохотно отдаст тебя.
   - Что сказал мой дядя? - спросила Кристин немного погодя.
   - Только то, - сказала мать, - что Эрленд из Хюсабю хорошего рода, но
слава о нем дурная. Да, он говорил с Осмюндом и просил замолвить за него
словечко у Лавранса. Твой отец не обрадовался, услышав об этом.
   Но Кристин расцвела от радости. Эрленд говорил с ее дядей!  А  она-то
так мучилась, что он ничего не дает знать о себе!
   Тут мать снова заговорила:
   - И вот еще что. Осмюнд упоминал, между прочим, о  том,  что  в  Осло
ходят слухи, будто бы этот Эрленд слонялся по улицам около обители и  ты
выходила и разговаривала с ним у заборов!
   - Ну? - спросила Кристин.
   - Осмюнд-то советует нам согласиться на это  дело,  понимаешь  ли,  -
сказала мать. - Но Лавранс так разгневался, что я не помню, видела ли  я
его когда-нибудь таким! Он сказал, что жениха, стремящегося к его дочери
подобными путями, он встретит с мечом в руке. И без  того  мы  поступили
неблагородно с семьей из Дюфрина, но если Эрленд сманил  тебя  бегать  с
ним в темноте по улицам, да еще когда ты жила в монастыре, то отец  твой
считает - это самый верный признак, что для  тебя  будет  гораздо  лучше
обойтись без такого мужа.
   Кристин стиснула руки, лежавшие на коленях, краска  то  отливала,  то
приливала у нее к лицу. Мать обняла ее одной рукой за талию, но  Кристин
вырвалась и закричала вне себя от исступления:
   -  Оставьте  меня,  матушка!  Быть  может,  вы  хотите  пощупать,  не
пополнела ли я станом?..
   В  следующее  мгновение  она  стояла,  прижав  руку  к  щеке,   -   в
замешательстве и смущении смотрела она на пылающее лицо матери. Никто не
бил ее с тех пор, как она была ребенком.
   - Сядь, - сказала Рагнфрид. - Сядь, - повторила она так, что  Кристин
послушалась.  Мать  сидела  молча  некоторое  время;  потом   заговорила
неуверенным голосом:
   - Я ведь видела, Кристин, что ты меня никогда особенно не  любила.  Я
думала, может быть, это оттого, что тебе кажется, будто я сама не  люблю
тебя так сильно - не так, как твой отец любит тебя! Я не боролась против
этого - я думала, что когда придет время и ты сама родишь, то, вероятно,
поймешь...
   Я еще кормила тебя грудью, но уже тогда бывало так, что когда Лавранс
подходил к нам, ты выпускала мою грудь изо рта и  тянулась  к  нему;  ты
смеялась, и молоко мое бежало  у  тебя  по  губам.  Лавранса  это  очень
забавляло, и, видит Бог, я не сердилась на это. И на тебя я не сердилась
за то, что твой отец играл и смеялся каждый раз,  как  видел  тебя.  Мне
самой думалось: приходится жалеть тебя, такое маленькое созданьице,  что
я не могу осушить своих вечных слез. Я всегда больше думала о  том,  как
бы мне не пришлось и тебя потерять, чем радовалась тому, что ты  есть  у
меня. Но один только Бог и дева  Мария  знают,  что  я  любила  тебя  не
меньше, чем Лавранс!
   Слезы текли  по  щекам  Рагнфрид,  но  лицо  ее  и  голос  оставались
совершенно спокойными:
   - Видит Бог, я никогда не досадовала ни на него, ни на тебя  за  вашу
дружбу. Мне казалось, что не много радости давала я  мужу  за  те  годы,
которые мы прожили вместе, и радовалась, что у него была  ты.  И  еще  я
думала о том, что если бы Ивар, мой отец, был таким со мною...
   Много есть такого, Кристин, о чем мать  должна  рассказывать  дочери,
чтобы та остерегалась. Я думала, что этого не надо тебе, которая все эти
годы была так  близка  с  отцом,  -  ты  ведь  должна  была  знать,  что
справедливо и благородно. А то, о чем ты только что упомянула, - неужели
ты считаешь, что я могла подумать, будто ты способна причинить  Лаврансу
такое горе!..
   Я одно только хочу сказать тебе - мне хотелось бы, чтобы ты  получила
в  мужья  того,  кого  ты  сможешь  любить.  Но  ты  должна  вести  себя
благоразумно - не дай Лаврансу прийти к мысли, что ты выбрала неудачника
и такого человека, который не уважает ни спокойствия, ни чести  женщины.
Потому что такому он не отдаст тебя - даже чтобы избавить тебя от явного
позора. Тогда Лавранс скорее предоставит железу  рассудить  себя  с  тем
человеком, который загубил твою жизнь...
   С этими словами мать встала и ушла от Кристин.

II

   24 августа, в день святого Варфоломея, внук покойного  короля  Хокона
по его дочери   был
провозглашен королем на тинге на юге страны.  Среди  выборных,  ездивших
туда от Северного Гюдбрандсдала,  был  Лавранс,  сын  Бьёргюльфа.  Он  с
молодых лет считался приближенным короля, но за все эти годы редко бывал
при дружине и никогда не пытался извлечь для себя выгоду из этой  доброй
славы, которую заслужил в походе против герцога Эйрика. И теперь  он  не
был склонен ехать на это торжественное собрание, но не  мог  отказаться.
Выборные люди округа получили, кроме того, поручение  попытаться  купить
зерно на юге страны и послать его с кораблем в Рэумсдал.
   Народ в окрестных приходах впал  в  уныние,  страшась  приближающейся
зимы. К тому же  крестьяне  считали  плохим  делом,  что  снова  королем
Норвегии будет ребенок. Старики вспоминали то время, когда  умер  король
Магнус, оставив малолетних сыновей; отец Эйрик говорил: "Vae terrae, ubi
puer rex est" .  А  на  норвежском
языке это будет так: "Нет покоя от крыс по ночам в том доме, где кот еще
котенок!".
   Рагнфрид, дочь Ивара, управляла усадьбой в  отсутствие  мужа,  и  для
нее, как и для Кристин, было большим счастьем, что у  обеих  были  полны
руки хлопот и забот. Жители всей округи трудились над сбором мха в горах
и обдирали кору с деревьев, так как оставалось мало сена и почти не было
соломы, а собранные после Иванова дня листья  для  зимнего  корма  скота
были пожелтелыми и увядшими. Когда в день Воздвижения отец Эйрик выносил
на поля распятие, многие в крестном ходе  плакали  и  громко  взывали  к
Богу, умоляя его сжалиться над людьми и скотом.
   Спустя неделю после Воздвижения Лавранс, сын Бьёргюльфа,  вернулся  с
тинга домой.
   Было уже так поздно, что все давно улеглись спать,  но  Рагнфрид  еще
сидела в ткацкой. У нее теперь целый день так много было  дел,  что  она
часто работала до поздней ночи за ткацким станком и  за  шитьем.  Притом
Рагнфрид очень любила ткацкую. Это, как говорили, была  самая  старинная
постройка во всей усадьбе; ее называли еще "завалом", и  люди  говорили,
что она стоит здесь со времен язычества.  Кристин  и  одна  из  девушек,
которую звали Астрид, сидели с Рагнфрид к пряли у очага.
   Они сидели уже довольно  долго,  молчаливые  и  сонные,  когда  вдруг
послышался топот копыт одинокой лошади -  кто-то  скакал  во  весь  опор
через мокрый двор. Астрид вышла в сени и выглянула в двери - и сейчас же
вернулась назад в сопровождении Лавранса, сына Бьёргюльфа.
   И жена и дочь сразу же увидели, что он порядочно  пьян.  Он  держался
нетвердо на ногах и ухватился за шест дымовой  отдушины,  пока  Рагнфрид
снимала с него промокший плащ и шляпу и отстегивала пояс с мечом.
   - Куда  ты  девал  Халвдана  и  Колбейна?  -  спросила  она,  немного
испуганная. - Или ты ускакал от них по дороге сюда?
   - Нет, я ускакал от них в Лоптсгорде, - сказал он и засмеялся. -  Мне
так хотелось вернуться поскорее домой: я никак не мог успокоиться -  все
улеглись там спать, а я взял Гюльдсвейна и помчался  домой...  Собери-ка
мне чего-нибудь поесть. Астрид, - сказал он девушке. - Принеси все сразу
сюда,  тогда  тебе  не  надо  будет  ходить  так  далеко  по  дождю!  Но
поторопись, я ничего не ел с раннего утра...
   - Разве тебя не накормили в Лоптсгорде? - удивленно спросила жена.
   Лавранс сидел на скамейке покачиваясь и посмеивался:
   - Там, конечно, была еда, но у меня там не было охоты есть.  Я  выпил
немного с Сигюрдом, но... потом подумал...  что  могу  поехать  домой  и
сегодня вечером, чем ждать до завтрашнего утра...
   Астрид вернулась с пивом и едой, захватив с собою сухие  башмаки  для
хозяина.
   Лавранс стал было отцеплять шпоры, но чуть не упал головой вперед.
   - Подойди сюда, Кристин, - попросил он, - и помоги отцу. Я  знаю,  ты
сделаешь это от любящего сердца, да, любящего сердца... сегодня...
   Кристин послушно опустилась на колени. Тогда он взял ее голову обеими
руками и повернул лицо ее к себе.
   - Ты хорошо знаешь, дочь моя, я хочу тебе только добра! Не стал бы  я
причинять тебе горе, если бы не знал, что этим избавлю  тебя  от  многих
горестей в будущем! Ты  еще  очень  молода,  Кристин,  тебе  исполнилось
семнадцать лет в этом году - на третий день  после  святого  Халварда...
Тебе только семнадцать лет...
   Кристин помогла отцу. Немного бледная поднялась она на ноги  и  снова
уселась на скамейку у очага.
   Хмель как будто несколько сходил с Лавранса  по  мере  того,  как  он
насыщался. Он отвечал на расспросы жены и служанки о  тинге  -  да,  все
сошло прекрасно! Им удалось купить муки, и  зерна,  и  солода  частью  в
Осло, частью в Тюнсберге; товар был заграничный и мог бы быть лучше,  но
мог быть и хуже. Да, он повстречал многих родных и знакомых и привез  от
всех поклоны. По отвечал Лавранс медленно, слово за словом.
   - Я говорил с господином Андресом, сыном Гюдмюнда, - сказал он, когда
Астрид вышла. - Симон обручился с молодою вдовою  из  Мандвика.  Свадьбу
будут играть в Дюфрине около  праздника  святого  Андрея.  На  этот  раз
парень сам устроил все  дело.  В  Тюнсберге  я  держался  в  стороне  от
господина Андреса, но он сам разыскал меня - хотел сообщить мне, что  он
точно знает, что Симон увидел фру Халфрид в первый раз только в середине
этого лета. Он боялся, что я подумаю, будто Симон имел уже  в  виду  эту
богатую невесту, когда расходился с нами! - Лавранс на  некоторое  время
умолк и невесело рассмеялся. - Понимаете ли,  этот  благородный  человек
страшно боялся, как бы мы не подумали что-нибудь такое о его сыне!
   Кристин облегченно вздохнула. Она  подумала,  что,  вероятно,  это  и
разволновало так отца. Быть может, отец все время надеялся, что  он  все
же состоится, этот брак между сыном Андреса и ею. Сперва она испугалась,
не прослышал ли отец чего-нибудь о ее похождениях на юге, в Осло.
   Она встала и пожелала родителям спокойной ночи. Однако  отец  сказал,
чтобы она обождала немного.
   - У меня есть еще одна новость, - сказал  Лавранс.  -  Я  не  мог  бы
утаить ее от тебя, Кристин, но будет лучше, если ты узнаешь ее.  Дело  в
том. что того человека,  которого  ты  избрала,  ты  должна  постараться
забыть.
   Кристин стояла, опустив руки и склонив голову. Но тут  она  взглянула
на отца. Губы ее шевелились, но она не могла произнести ни звука.
   Лавранс отвел взор под взглядом дочери и махнул рукой:
   - Ведь ты сама знаешь, что не стал бы я противиться, если ты  истинно
мог поверить, что это приведет к добру!
   - Что за новости узнали вы за эту поездку, отец? -  спросила  Кристин
ясным голосом.
   - Эрленд, сын Никулауса, и его родич Мюнан, сын Борда,  приезжали  ко
мне в Тюнсберг, - ответил Лавранс. - Господин Мюнан  просил  твоей  руки
для Эрленда, и я ответил ему отказом!
   Кристин стояла некоторое время, тяжело дыша.
   - Почему вы не хотите отдать  меня  за  Эрленда,  сына  Никулауса?  -
спросила она.
   - Я не знаю, насколько ты осведомлена о том человеке, которого хочешь
получить в мужья, - сказал Лавранс. - Если  ты  сама  не  можешь  понять
причины моего отказа, то тебе будет не очень приятно услышать об этом из
моих уст.
   - Не потому ли, что он был отлучен от церкви и объявлен вне закона? -
спросила Кристин прежним голосом.
   - Знаешь ли ты, из-за  чего  король  Хокон  указал  на  дверь  своему
близкому родичу? Знаешь ли ты, что его отлучили от церкви за то, что  он
противился приказу архиепископа? И что он уехал из Норвегии не один?
   - Да, - сказала Кристин. Голос ее зазвучал неуверенно. - Я знаю и то,
что ему было всего восемнадца