- раз теперь все  дело  только  в  том,
чтобы ей получить звание супруги пока всем не стало ясно, что она  носит
уже под сердцем ребенка от Эрленда.
   Он тоже подвергнется, насмешкам. Эрленд, как и она сама  -  или  даже
еще больше. Ведь он-то уже не юноша. Но он сам желал этой  свадьбы,  ему
хотелось видеть Кристин невестой в шелку к бархате,  с  высокой  золотой
короной на, голове, - он хотел этого и вместе с тем хотел обладать ею во
все эти сладкие тайные часы! Она исполняла его желания всегда и во всем.
И должна была продолжать исполнять его волю и в этом.
   Но в конце концов он убедится, что никто не может  получать  и  то  и
другое  одновременно.  Он  столько  говорил  о  большом   рождественском
празднике, который он устроит в Хюсабю а первый год,  когда  она  войдет
хозяйкой к нему в дом, - тогда он покажет всем своим родичам, и друзьям,
и жителям окрестных приходов, вплоть  до  самых  отдаленных,  какая  ему
досталась красивая жена. Кристин насмешливо улыбнулась.  Да,  такой  пир
будет очень кстати на нынешнее Рождество!
   Это произойдет около дня святого Григория. Вихрь мыслей закружился  в
ее мозгу, когда она произнесла про себя, что около дня святого  Григория
она родит  ребенка.  Она  немного  страшилась  и  этого  -  она  помнила
пронзительные крики матери, резко звеневшие над  всем  домом  в  течение
двух суток, когда Ульвхильд появлялась на свет. В горах,  в  Ульвсволде,
умерли от родов одна за другой две молодые женщины, и  первая  и  вторая
жены Сигюрда из Лоптсгорда, и ее собственная бабушка по  отцу,  в  честь
которой ей дали имя...
   Но не в страхе было дело. Она так часто думала за  эти  годы,  каждый
раз, когда замечала, что все еще не  беременна,  что,  может  быть,  это
послужит наказанием ей и Эрленду.  Что  она  навсегда  так  и  останется
бесплодной. Тщетно будут они  ждать  да  ждать  того,  чего  раньше  так
боялись,  будут  надеяться  так  же  напрасно,  как  раньше  беспричинно
страшились! Пока наконец не узнают, что придет время, когда  их  вынесут
из его дома и род Эрленда заглохнет; ведь его брат  -  священник,  а  те
дети, которые сейчас у Эрленда,  никогда  не  смогут  наследовать  отцу.
Мюнан Увалень и его сыновья въедут и сядут на их хозяйское место, а  имя
Эрленда будет выкинуто и забыто в его роду.
   Она крепко прижала руки к животу. Там было оно - между плетнем и  ею,
между чаном и ею! Между нею и целым миром был он - законный сын Эрленда!
Она уже испробовала способ, о  котором  однажды  при  ней  говорила  фру
Осхильд, - пробу крови из правой и левой руки. Она носит сына. Что-то он
ей  принесет?  Она  вспомнила  своих  мертвых  братцев,  горестные  лица
родителей при упоминании о них,  вспомнила  все  те  дни,  когда  видела
отчаяние родителей из-за Ульвхильд, ту ночь, когда Ульвхильд  умерла.  И
подумала обо всем том горе, которое причинила  им,  об  измученном  лице
отца... И все же не видно еще конца горю, которое она  причинит  отцу  и
матери...
   И все-таки, все-таки! Кристин уронила голову  на  руку,  лежавшую  на
плетне; другую руку она продолжала держать на  животе.  Хотя  бы  это  и
принесло ей новое горе, хотя бы  это  и  причинило  ей  смерть,  но  она
предпочитает умереть, родя Эрленду сына, чем знать, что когда-нибудь они
оба умрут, и дома останутся после них пусты, и  хлеба  будут  колыхаться
для чужих...
   Кто-то вошел в сени. "Пиво! -  подумала  Кристин.  -  Я  должна  была
взглянуть на него уже давным-давно!" Она выпрямилась, но  в  эту  минуту
появился Эрленд и, нагнувшись под притолокой, вышел на  яркий  солнечный
свет, весь сияя от радости.
   - Так вот ты где! - сказал он. - И  даже  шагу  не  сделаешь  ко  мне
навстречу? - И обнял ее.
   - Милый, как ты приехал?  -  удивленно  сказала  она.  Он,  очевидно,
только что спрыгнул с лошади: через плечо  у  него  был  еще  переброшен
плащ, а меч висел сбоку, и был он небритый, грязный и очень  запыленный.
Он был одет в красный кафтан,  падавший  складками  с  самого  ворота  и
разрезанный  с  боков  почти  до  подмышек.  Пока  они  проходили  через
пивоварню и двор, одежда развевалась на Эрленде, открывая  его  ноги  до
бедер. Как странно, прежде Кристин никогда не замечала,  что  он  слегка
косолапил при ходьбе, прежде она видела  только,  что  у  него  длинные,
стройные ноги, тонкие щиколотки и небольшие красивые ступни.
   Эрленд приехал не  один  -  с  четырьмя  слугами  и  тремя  запасными
лошадьми. Он  сказал  Рагнфрид,  что  приехал,  чтобы  забрать  приданое
Кристин, - ведь для нее удобнее, если ее вещи будут уже в Хюсабю,  когда
она приедет туда.  Свадьба  состоится  так  поздно  осенью,  что  тогда,
пожалуй, будет трудно перевезти  веши,  и  их  к  тому  же  легко  можно
попортить  морской  водой  на  корабле.  А  теперь  аббат  в  Нидархолме
предлагает ему послать их со шхуной святого  Лаврентия  -  предполагают,
что она отплывет от острова Веэй около дня Успенья  Богородицы.  Поэтому
он и приехал, чтобы отвезти приданое на лошадях к мысу через Рэумсдал.
   Он сидел в дверях поварни, пил пиво и болтал, пока Рагнфрид и Кристин
ощипывали диких уток, принесенных Лаврансом накануне  с  охоты.  Мать  с
дочерью были одни дома; все  женщины  пошли  на  луг  сгребать  сено.  У
Эрленда был очень веселый вид, он был очень доволен  собою,  потому  что
приехал сюда с такой разумной целью...
   Мать вышла, а Кристин осталась присматривать за птицами  на  вертеле.
Сквозь открытую дверь ей чуть видны были слуги Эрленда, лежавшие в  тени
на другой стороне двора; чаша с пивом ходила у них вкруговую. Сам Эрленд
сидел на пороге, болтал и смеялся - солнце  светило  на  его  непокрытую
голову, на черные как смоль волосы, Кристин заметила,  что  в  них  было
несколько седых нитей. Да, ему ведь скоро уж будет тридцать два года, но
он ведет себя как балованный мальчик! Она знала, что у нее не повернется
язык сказать Эрленду о своей беде, - он еще и сам  успеет  увидеть  это.
Смеющаяся мягкая нежность заливала ее сердце, затопляла таящуюся на  дне
его искру холодного гнева, как сверкающая река струится поверх камней.
   Она любила его больше всего на свете, любовью  была  полна  ее  душа,
хотя Кристин в то же время продолжала видеть и помнить все  другое.  Как
мало подходит этот придворный в красивом кафтане, с серебряными  шпорами
и  с  разукрашенным  золотом  кушаком  к  сенокосной  страде  здесь,   в
Йорюндгорде! Кристин заметила также, что отец не  пришел  с  поля,  хотя
мать и послала Рамборг к реке с известием, какой к ним приехал гость.
   Эрленд подошел к Кристин и обнял ее за плечи.
   - Ты понимаешь? - сказал он с сияющим лицом. - Не  странно  ли  тебе,
что вся эта суета и работа - ради нашей свадьбы?
   Кристин поцеловала его и оттолкнула от  себя,  -  принялась  поливать
птиц жиром и попросила не мешать ей. Нет, она не станет говорить ему  об
этом!..
   Лавранс пришел домой только к ужину, вместе с косарями. Он  был  одет
почти так же, как и батраки; на нем был  кафтан  из  домотканого  сукна,
доходивший до самых колеи, и просторные штаны из той же материи; он  шел
босиком с косой на плече. Единственно, чем его наряд отличался от одежды
работников. это кожаным наплечником для  сокола,  сидевшего  у  него  на
левом плече. Лавранс вел за руку Рамборг.
   Лавранс приветствовал зятя довольно сердечно и попросил извинения  за
то, что не явился раньше, - приходится налегать на  полевые  работы  изо
всех сил, потому что нужно  еще  съездить  в  город  между  сенокосом  и
жатвой. Но когда Эрленд рассказал  за  столом  о  цели  своего  приезда,
Лавранс выказал некоторое неудовольствие.
   Ему сейчас никак не обойтись без повозок и лошадей.  Эрленд  отвечал,
что он  привел  с  собою  четырех  запасных  лошадей.  Лавранс  высказал
предположение, что понадобятся по меньшей мере  три  воза.  Кроме  того,
девушке нужно будет иметь здесь под  рукою  свои  наряды.  А  постельные
принадлежности, которые  Кристин  получала  в  приданое,  потребуются  в
Йорюндгорде во Время свадьбы, когда придется отводить помещение стольким
гостям.
   - Ну что ж, - сказал Эрленд. - Конечно, и осенью  удастся  как-нибудь
перевезти приданое. - Но он так  обрадовался,  когда  услышал,  как  ему
казалось, вполне  разумное  предложение  настоятеля  отправить  вещи  на
монастырской шхуне. Настоятель даже напомнил ему о родстве между ними. -
Теперь все об этом вспоминают! - сказал  Эрленд  улыбаясь.  По-видимому,
неудовольствие тестя ни капли его не смущало.
   В конце концов было решено, что Эрленду  дадут  одну  повозку,  и  он
увезет воз таких вещей, которые прежде всего потребуются Кристин,  когда
та приедет к себе в новый дом.
   На следующий день началась спешная укладка. Мать решила, что  большой
и маленький ткацкие станки  могут  быть  отосланы  теперь  же  вместе  с
другими вещами, - Кристин, пожалуй, не удастся  больше  ткать  до  самой
свадьбы. Рагнфрид с дочерью сняли  ткань  с  кросен.  Это  была  хотя  и
некрашеная шерстяная материя, но зато из самой лучшей  мягкой  шерсти  с
вотканными  прядями  шерсти  от  черных  овец,  что   давало   правильно
расположенный узор. Кристин с матерью сложили материю  и  уложили  ее  в
кожаный мешок. Кристин  подумала,  что  из  этой  ткани  выйдут  хорошие
свивальники, и очень красивые, если их обшить красной или синей тесьмой.
   Рабочий стан с ящиком в сиденье, выкованный когда-то Арне, можно было
тоже отправить теперь же. Кристин вынула из ящика все те вещи, которые в
то или иное время были получены  ею  от  Эрленда.  Она  показала  матери
отделанный красным узором голубой бархатный плащ, в котором должна  была
ехать в церковь в день своей свадьбы. Мать стала  его  рассматривать  со
всех сторон, щупая материю и меховую подкладку.
   - Это очень дорогой плащ, - сказала Рагнфрид.  -  Когда  тебе  Эрленд
подарил его?
   - Он подарил мне его, когда я жила в монастыре, - сказала дочь.
   Сундук с приданым Кристин, которое мать начала собирать  еще  с  того
времени, когда дочка была совсем маленькой, был уложен заново.  Весь  он
был разукрашен резьбой. Крышка его и стенки были покрыты квадратами, а в
них изображены скачущие  звери  или  птицы.  Подвенечное  платье  дочери
Рагнфрид переложила в один из своих собственных  сундуков.  Оно  еще  не
было закончено, его начали шить лишь этой зимой. Было оно из алого шелка
и скроено так, что сидело совсем в обтяжку. Кристин подумала, что теперь
оно, пожалуй, будет ей слишком узко в груди.
   К вечеру воз, уже совсем готовый  и  увязанный,  стоял  под  навесом.
Эрленд должен был ехать рано утром на следующий день.
   Он стоял рядом с Кристин, опершись о калитку, и смотрел на север, где
вся долина была затянута  синевато-черными  грозовыми  тучами.  В  горах
рокотал гром, но река и луга к югу от них  были  залиты  желтым,  жгучим
солнечным светом.
   - Помнишь грозу в тот день в лесу у Гердарюда?  -  тихо  спросил  он,
играя ее пальцами.
   Кристин кивнула головой и попробовала улыбнуться.  Воздух  был  такой
тяжелый и душный, голова у нее болела, и ее бросало  в  ног  при  каждом
вздохе.
   Лавранс подошел к стоявшим у калитки и заговорил о погоде;  у  них  в
приходе редко бывает, чтобы гроза причиняла какой-либо вред, но один Бог
знает, не придется ли им потом услышать о несчастье с рогатым скотом или
лошадьми где-нибудь в горах.
   На холме у церкви было темно как ночью. При блеске молнии можно  было
различить нескольких лошадай, встревоженных и  сбившихся  в  кучу  около
кладбищенских ворот. Лавранс высказал предположение,  что  это  едва  ли
здешние лошади - скорее это табун из Довре, который пасется в горах ниже
Йетты. Па всякий случай следует, пожалуй, пройти к церкви  и  взглянуть,
прокричал он сквозь громовой раскат,  нет  ли  там  среди  чужих  и  его
лошадей!..
   Страшная молния разорвала темноту у церкви, громовой удар прогремел и
загрохотал, оглушая всех. Лошади поскакали во все стороны через луга под
горою. Все трое осенили себя крестным знамением.
   ...Опять сверкнула молния; казалось, небо  разорвалось  как  раз  над
ними, громадное снежно-белое пламя полыхнуло на них - их бросило друг на
друга, и они стояли  с  закрытыми  ослепленными  глазами,  ощущая  запах
словно паленого камня, а потрясящший удар грома совершенно  разодрал  им
уши.
   - Святой Улав, помоги нам! - тихо сказал Лавранс.
   - Смотрите, береза, береза! -  закричал  Эрленд.  Большая  береза  на
соседнем поле словно зашаталась, и вот огромный сук отделился от  нее  и
рухнул на землю, оставив за собою огромную щель в стволе.
   - Как думаете, не загорится ли она?.. Иисусе Христе! Горит  церковная
крыша! - закричал Лавранс.
   Они не сводили взоров с церкви - нет!  -  да!  -  из-под  дранок  под
коньком крыши пробивались красные языки пламени.
   Оба  мужчины  бросились  бежать  через  двор.  Лавранс   стремительно
распахивал двери во все жилые помещения и кричал о пожаре; люди  толпами
выбегали наружу.
   - Берите топоры, топоры! Плотничьи топоры! - кричал он. - И  багры!..
- Он кинулся бежать к конюшне. И сейчас же снова вышел на двор, ведя  за
гриву Гюльдсвейна, вскочил на неоседланную лошадь и помчался к северу; в
руке у него была секира. Эрленд поскакал вслед, все мужчины поспешили за
ними, некоторые верхом, но иные не могли сладить с испуганными лошадьми,
оставили их и побежали вперед. За ними побежала и Рагнфрид с  женщинами,
забрав ведра и жбаны.
   Казалось, никто уже больше не замечал грозы. При блеске молнии  видно
было, что народ стремился потоком из всех жилищ, разбросанных в  долине.
Отец Эйрик уже подбегал по склону горы к самой  церкви  в  сопровождении
своих домочадцев. Мост  внизу  гремел  под  ударами  лошадиных  копыт  -
несколько парней промчались мимо; их бледные,  полные  ужаса  лица  были
обращены к горящей церкви.
   Дул легкий ветер с юго-востока. Oi-онь охватил всю северную стену;  в
церковные двери с западной стороны нельзя уже было пройти. Но пламя  еще
не охватило ни южной стороны, ни алтаря, ни хоров.
   Кристин и другие женщины из Йорюндгорда пробежали на кладбище  к  югу
от церкви, в том месте, где ограда была разрушена.
   Огромное красное зарево освещало рощу к северу от церкви и место, где
были коновязи. Туда уже никто не мог пройти из-за  страшного  жара,  там
стоял только один крест, купавшийся в отблесках  пламени.  Казалось,  он
был живым и двигался.
   Сквозь вой и рев пламени слышались громкие удары топоров  по  бревнам
южной стены. В крытой галерее стояли мужчины, рубившие и  молотившие  по
стенам, пока другие  пробовали  снести  самое  галерею.  Кто-то  крикнул
женщинам из Йорюндгорда, что Лавранс  с  несколькими  другими  мужчинами
проникли за отцом Эйриком внутрь  церкви.  Необходимо  скорее  прорубить
отверстие в стене - уже и с этой стороны из-под дранок  кровли  начинали
играть язычки пламени. Изменись только ветер или совсем стихни, и  пламя
сразу охватит всю церковь.
   Нечего было и думать о том, чтобы потушить пожар,  уже  некогда  было
делать цепь до самой реки, но, по приказанию Рагнфрид, женщины  все-таки
выстроились в ряд и начали передавать воду из  ручейка,  протекавшего  к
западу у дороги, - воды хватило на то,  чтобы  обливать  южную  стену  и
мужчин, работавших там. Многие из  женщин  при  этом  громко  рыдали  от
страха и волнения за людей проникших в здание, и горевали о гибели своей
церкви.
   Кристин стояла впереди всех в цепи женщин,  передавая  ведра;  затаив
дыхание, не отрывая взора, глядела она на церковь,  где  находились  они
оба - и отец и, наверное, Эрленд!
   Сорванные с места колонны галереи лежали  в  куче  бревен,  дерева  и
кусков дранки с крыши притвора.  Мужчины  изо  всех  сил  навалились  на
внутреннюю бревенчатую стену церкви - целая толпа людей подняла балку  и
громила ею стену.
   Эрленд и один из его слуг вышли из маленькой южной двери,  ведшей  на
хоры; они несли  из  ризницы  большой  сундук,  на  котором  отец  Эйрик
обыкновенно сидел, выслушивая исповедь. Эрленд со слугою вывалили сундук
на кладбище.
   Кристин не расслышала, что кричал Эрленд; он побежал  назад  и  опять
скрылся в галерее. Он был ловким, как кошка, когда стремительно бежал  к
церкви, - сбросил с себя верхнее платье  и  остался  только  в  рубашке,
штанах и чулках.
   Другие подхватили его крик - горело в ризнице и на хорах:  никто  уже
не мог выйти из церкви через южную дверь - огонь преградил  оба  выхода.
Две-три балки в стене были расщеплены, Эрленд схватил пожарный  багор  и
стал срывать и разносить  остатки  балок.  Таким  образом  было  пробито
отверстие в стене церкви; но другие кричали, чтобы  Эрленд  поостерегся,
крыша может обрушиться и запереть тех, кто в церкви;  теперь  уже  и  на
этой стороне деревянный настил крыши начал  сильно  разгораться,  и  жар
становился невыносимым.
   Эрленд бросился в  образовавшееся  отверстие  и  помог  отцу  Эйрику.
Священник нес из алтаря полный подол священных сосудов.
   За ним показался мальчик, закрывший лицо рукой и несший в другой руке
наперевес высокий крест, который  выносился  во  время  крестного  хода.
Потом вышел Лавранс. Он закрывал  глаза  от  дыма  и  шел,  качаясь  под
тяжестью огромного распятия, которое нес в объятиях:  оно  было  гораздо
выше его.
   Народ ринулся им навстречу и помог пройти  на  кладбище.  Отец  Эйрик
споткнулся, упал на колени, и  священные  сосуды  покатились  по  холму.
Серебряный голубь раскрылся, и святые дары выпали  на  землю;  священник
поднял их, стряхнул с них пыль и поцеловал, громко рыдая; поцеловал он и
позолоченную голову, которая всегда стояла над алтарем - в ней хранились
волосы и ногти святого Улава.
   Лавранс, сын Бьёргюльфа, все еще стоял, держась за распятие. Его рука
лежала на перекладине креста, а  голову  он  опустил  на  плечо  Христу;
казалось, будто  спаситель  склонил  свое  прекрасное  грустное  лицо  к
Лаврансу, утешая его...
   Крыша начала уже но частям обрушиваться  внутрь  с  северной  стороны
церкви - огромная головня от упавшей балки вылетела наружу и  ударила  в
большой колокол в колоколенке у  кладбищенских  ворот.  Колокол  загудел
глубоким рыдающим звуком, который замер в протяжном стоне,  утонувшем  в
реве пламени.
   Никто за все это время не обращал внимания на  непогоду,  к  тому  же
гроза  продолжалась  очень  недолго,  но  люди  и  этого,  очевидно,  не
заметили. Теперь молнии сверкали и гром грохотал далеко на юге долины, а
дождь, шедший уже некоторое время, припустил; зато ветер совсем утих.
   Но вдруг как будто огненный парус взвился вверх от самого  фундамента
- одно мгновение, и пламя с воем охватило всю церковь от одного конца до
другого.
   Народ кинулся бежать от всепожирающего жара. Эрленд в  это  мгновение
очутился около Кристин и увлек ее вниз по холму. От Эрленда пахло гарью,
и когда Кристин погладила его по голове и по лицу, то рука ее  оказалась
полна спаленных волос.
   Они не слышали друг друга в реве  пожара.  Но  Кристин  увидела,  что
брови у Эрленда опалены до корней, на лице ожоги, а рубашка прожжена  во
многих местах. Эрленд  смеялся,  увлекая  Кристин  за  собою,  вслед  за
другими.
   Народ провожал  старого  плачущего  священника  и  Лавранса,  несшего
распятие.
   В конце кладбища Лавранс поставил крест на  землю,  прислонив  его  к
дереву, а сам присел на разрушенную ограду. Отец Эйрик  уже  сидел  там,
простирая руки к горящей церкви:
   - Прощай, прощай, церковь Улава! Да благословит тебя Бог, моя церковь
Улава, да благословит тебя Бог за каждый час, который я провел в тебе за
песнопениями и богослужениями! Спокойной ночи,  церковь  моя,  спокойной
ночи!..
   Прихожане громко плакали вместе с ним. Дождь  лил  как  из  ведра  на
толпы людей, но никто  и  не  думал  уходить.  Казалось,  дождь  не  мог
заглушить огонь в просмоленной деревянной постройке - головни и  горящие
дранки разлетались во все стороны. Вскоре после этого в огонь  обрушился
конец церкви, подняв