слегка обморожены на одной ноге пятка и подошва, а
у меня  -  большие  пальцы обеих ног. Счастливец Боуэрс  так  и  не  изведал
отвратительных ощущений, какие бывают при обморожении ног!
  Эта ночь была очень холодной: температура упала до - 53oС, а
30  июня после  завтрака  термометр показывал -49oС...  Следующей
ночью   температура   была   под    нартами   -54oС,   над   ними
-60oС"

  Первые   дни   были   лишь   прелюдией   к   ожидавшему   их    долгому
четырехнедельному  кошмару.  Температуры  колебались  от -60o  до
-55oС. Во время переходов  надо было тянуть двое нарт с поклажей,
весившей  в общей  сложности 350  кг, по снегу, смерзшемуся  настолько,  что
полозья отказывались скользить. Первые два дня переходы были по 15 км, затем
их пришлось  сократить по мере того, как погодные условия ухудшались, а силы
у людей истощались. Переходы стали по 5, потом по 3 и наконец по 2 км в день
- больше не удавалось пройти.
  Черри-Гаррард пишет: "Я встречал людей, не без гордости заявлявших: "О,
в  Канаде было -45oС, но я  этого совершенно не чувствовал!" либо
"В Сибири я шагал при -52oС". Начните их расспрашивать подробнее,
и  быстро выяснится, что на них была теплая  сухая  одежда, что  спали они в
уютной постели,  дышали теплым  воздухом и  выходили на мороз из натопленной
комнаты или  перегретого купе  поезда -  на несколько минут  после обильного
обеда. И все  равно этот опыт запоминался им надолго. Для  нас же, начиная с
шестого дня похода, -45oС  представлялись уже редкостной  удачей,
роскошью".
  На  последних  трех  переходах  перед  мысом  Крозир  их ждали  торосы.
Необъятный ледник  Росса -  площадь 150  тыс.  км2,  миллиарды тонн  льда  -
подползая  к  морю, наталкивается на гору  Террор   эта  препона  заставляет
поверхность собираться  в застывшие волны. Надо было переползать через них в
кромешной тьме при -50o или -60oС.
  На  девятнадцатые  сутки  они  разбили  лагерь  недалеко от цели. Нужно
прочесть Черри-Гаррарда,  чтобы представить себе, какой ценой дались  им эти
девятнадцать суток. И все последующие!  От базового лагеря на мысе Крозир до
колонии императорских пингвинов, находившейся в 3 км, они шли пять дней. Как
они не  погибли, преодолевая в  ночи ледяные  склоны, предательские трещины,
торосы? Как они не погибли на обратном пути к базовому лагерю с драгоценными
трофеями  в руках  - пятью  яйцами, из  которых два разбились при падении, -
когда вдруг задула  кошмарная  пурга?  Говоря  "кошмарная",  я  нисколько не
преувеличиваю: ветер достиг 12 баллов по шкале Бофорта, то есть максимума, и
дул так двое с половиной суток! Палатку сорвало, и они лежали  под защитой -
если  можно  так выразиться - ледовой стенки, сооруженной своими руками. Они
выжили!
  Да,  они вышли живыми из этого "самого жуткого похода". Но полтора года
спустя двое участников -  Билл Уилсон и Барди Боуэрс - погибнут, возвращаясь
со  Скоттом  с  полюса.  Они  умрут от  голода,  изнеможения и стужи, лежа в
палатке  всего  в 17 км от  промежуточного  склада, где они  оставили  тонну
провизии. И именно Черри-Гаррард  восемь месяцев спустя,  12 ноября 1912 г.,
обнаружит с двумя спутниками эту палатку и в ней - тела троих товарищей.
  В следующем году  Черри-Гаррард  доставил в Англию  яйца  императорских
пингвинов, изучать  которые мечтал  Билл  Уилсон. Он  отправил  в Лондонский
музей естественной истории письмо, сообщив, что сам принесет эти предметы.
  "Являюсь,   -  пишет  он,  -  к  старшему  смотрителю  священных   яиц.
Представляюсь:  "Черри-Гаррард, единственный оставшийся  в  живых охотник за
яйцами  императорских  пингвинов".  Не стану  приводить протокольную  запись
нашей  беседы, передам лишь  ее дух.  Старший смотритель. "Кто вы такой? Что
вам угодно? Здесь не яичный склад. Кто вас послал? Вы  мешаете работать. Мне
что, вызвать полицию?  Если вам  нужны крокодильи яйца, обратитесь к мистеру
Брауну, он занимается их лакировкой". Нахожу мистера  Брауна, который  ведет
меня в кабинет главного хранителя. Передо мной господин весьма ученого вида,
у которого  наготове две  манеры общения: одна,  предельно любезная,  -  для
Важной Персоны (очевидно, какого-нибудь Ротшильда-натуралиста), с которой он
занят  куртуазной беседой, другая  - крайне  пренебрежительная - для простых
смертных, в том  числе и  для ученых,  облеченных официальной миссией, вроде
меня. Представляюсь с приличествующей скромностью, говорю, что хочу передать
музею пингвиньи яйца. Главный хранитель берет яйца и,  не  удостоив  меня ни
единым  словом  благодарности,  поворачивается и  заводит  о них  разговор с
Важной   Персоной.   Я  жду.  Кровь  у  меня  начинает   закипать.  Разговор
продолжается, как мне кажется, до бесконечности.  Внезапно главный хранитель
замечает  мое  присутствие,  кое вызывает у  него явное раздражение. Главный
хранитель:  "Вы  можете  идти". Герой-путешественник: "Соблаговолите  выдать
расписку". Главный хранитель: "Все  в  порядке,  можете не беспокоиться.  Вы
свободны". Герой-путешественник: "Мне нужна расписка".
  Тут  внимание  главного  хранителя  вновь  целиком  посвящается  Важной
Персоне.  Понимая,  что  присутствовать  при  чужом  разговоре  неделикатно,
Герой-путешественник вежливо покидает  помещение и  усаживается  на  стул  в
полутемном  коридоре. Время он коротает, репетируя слова, которые  он скажет
главному хранителю,  как  только  Важная  Персона удалится.  Однако персона,
похоже, не  собирается  покидать  музей,  и  мысли, равно  как  и  намерения
путешественника, становятся  все более мрачными. Время идет, входя  и выходя
из  кабинета  главного  хранителя спрашивают у  сидящего,  что  он делает  в
коридоре.  Ответ неизменно один  и  тот  же:  "Я  жду  расписку в  получении
пингвиньих  яиц". Наконец  выражение лица  путешественника  уже не оставляет
сомнений, что  в действительности он  жаждет не расписки, а убийства, о чем,
видимо, было  доложено  будущей  жертве, ибо  путешественнику  весьма  скоро
вручают  расписку.  Тот  оставляет  музей  с  сознанием, что  вел  себя  как
образцовый  джентльмен, однако это  служит слабым утешением, и до  вечера он
рисует  в  воображении урок вежливости, который  ему  бы  хотелось преподать
главному хранителю (посредством удара сапогом)".
  Подумать  только, как совпадают порой желания путешественников! Не смея
сравнивать себя с  автором этих строк, написанных в Лондоне в 1913 г., я был
бы готов подписаться под ними обеими руками в Париже в 1976 г.

  1974 год: выбор места

  Мыс Крозир  я обозревал  в 1973 г. с самолета, а  в следующем году  - с
вертолета. Разумеется, не могло быть и  речи о том, чтобы пытаться пройти их
маршрут: троих  героев спасло только чудо, а чудеса не повторяются. И все же
меня   не   оставляло  желание  совершить  летний  "безмоторный"  поход   по
Антарктиде   наибольший  соблазн вызывал маршрут Хиллари  1957-1958 гг. - от
базы  Скотт  до   полюса...   Но  для  этого  надо  быть  новозеландцем  или
англичанином. На худой конец австралийцем, канадцем или американцем.
  За  неимением  возможности   отправиться  в  подобную  экспедицию,  где
единоборство с  холодом,  усталостью и изнеможением занимает почти  такое же
место,  как в  прошлом,  а долгий путь  очищает  душу  от  шлаков  и  накипи
цивилизованной  жизни, я решил, что мы можем на вполне  законных  основаниях
организовать короткую  (8-10, максимум 15  дней) экскурсию. Она должна будет
включать  подъем на Эребус через Бэрд с целью обнаружения  следов извержения
1908  г. и прочих извержений,  оставшихся неведомыми по той  причине, что  в
здешних краях бывает не много народу, затем визит на вулкан Терра-Нова, тоже
скорее  всего  ошибочно числящийся  потухшим, и,  возможно, на  Террор. Этот
проект  я изложил  Бобу Томсону, одному из первых новозеландских полярников,
сейчас возглавляющему Антарктический отдел УНПИ.
  -  Очень  боюсь,  что  нам  не дадут разрешения,  -  ответил он.  - При
какой-либо  неожиданности  -  несчастный  случай или что  иное -  на  помощь
придется бросить все вертолеты. Группу надо будет обнаружить и эвакуировать.
Таким образом,  остановится  работа других  групп,  поскольку все зависят от
вертолетов.
  Год спустя,  когда мы вновь  встретились на  базе Скотт для  обсуждения
последних  деталей предстоявшего  спуска  в кратер  Эребуса, я опять попытал
судьбу. Все  члены группы горели желанием подняться на вулкан своими ногами,
пусть даже коротким маршрутом, открытым Дейвидом  и Адамсом в 1908 г.,  а не
попасть  туда  как туристы.  Руководство,  ведавшее  вертолетами,  повторило
ответ, который я уже слышал от Боба Томсона.
  Тогда я начал второе  маленькое сражение.  Дело в том, что американские
врачи  базы Мак-Мердо,  подчиненные,  как  и  вертолетчики,  военно-морскому
ведомству,  считали, что  нас  нельзя  сразу  забрасывать  в верхний лагерь
вначале нам следует провести какое-то время в промежуточном лагере на высоте
2000-2500 м для акклиматизации.  Перед отлетом из  Парижа я самым  серьезным
образом   обсудил   эту  проблему  с  врачами-специалистами   по   "высотным
расстройствам". С учетом всех  факторов  они пришли к выводу, что устройство
подобного лагеря излишне, достаточно обеспечить  членов экспедиции усиленным
рационом,  включающим  обильное  питье и  дозу минеральных солей, и  дать им
возможность провести несколько дней без нагрузки в базовом лагере  на высоте
3700  м.  Вторая  неудача! Антарктические  врачи категорически настаивали на
промежуточной остановке. В  утешение мне предоставили  право  самому выбрать
место для этого лагеря.
  Честно говоря, я  не сомневался, что мои оппоненты - образец вежливости
и доброжелательности - просто сочли, что береженого  бог бережет, а раз так,
лучше  устроить  "заложенный"  в   программу  лагерь,  чем  брать  на   себя
ответственность.  Те  же   люди,   будучи  с  нами   в  походе,   а  не   на
административном посту,  не колеблясь, высадились бы у вершины. А  так... По
моим  наблюдениям,  люди  скорее  готовы  рискнуть  собственной шкурой,  чем
неприятностями по службе.
  Наша группа  тем временем разрослась  до солидных  (слишком солидных на
мой вкус) размеров - шесть новозеландцев и шесть  французов. Научная  часть,
техническая часть  и тыловая поддержка - таков был обязательный  минимум для
вулканологической  экспедиции.  Тринадцатым  стал журналист  новозеландского
агентства печати, а четырнадцатым  - фотограф американских ВМС. Четырнадцать
человек, оборудование для лагеря, месячный запас пищи, керосин, являющийся в
этих широтах синонимом жизни, альпинистское снаряжение для спуска  в  кратер
плюс научная  аппаратура  -  для доставки всего этого  на гору  потребовался
воздушный мост, целая вертолетная операция.
  Как старшего по возрасту и чину (я  был руководителем экспедиции)  меня
посадили  в  первый  вертолет.  Предстояло выбрать место для  промежуточного
лагеря.   В  общем  я   уже   знал,   где   это  будет:   чтение   рассказов
первовосходителей, облет Эребуса, которым  нас побаловал пилот транспортного
самолета  перед   посадкой  на   Мак-Мердо   несколько  дней  назад,  данные
аэрофотосъемки  и моя  прошлогодняя  вылазка  позволили  составить  довольно
отчетливое  представление  о  рельефе  вулкана.  Я  остановил  свой выбор на
довольно  широкой  седловине,  заканчивавшейся  с  востока  Клыком  - острым
выступом, торчащим  из толщи  ледяного  панцыря  Эребуса.  Это ровное  место
расположено достаточно высоко (около  3000 м) для акклиматизации и  вместе с
тем на порядочном удалении от верхнего лагеря для оправдания остановки.
  Итак, освободившись  от квартирмейстерских  забот, я полез в  вертолет.
Мне  довольно часто  приходится пользоваться винтокрылыми машинами. Несмотря
на это, каждый раз восхищаюсь виртуозной легкостью, спокойной уверенностью и
заботливостью пилотов, будь то французы, американцы, эфиопы - кто угодно.

  Пурга

  Надо сказать, что я принадлежу к категории наивных, простодушных людей,
которым  лицезрение природы никогда не  наскучивает.  Мне достаточно  просто
стоять и смотреть  на пейзаж. Ну а  когда доводится обозревать эту картину с
вертолета, все чувства обостряются стократ.
  Горы, даже привычные, предстают  в совершенно  новом  обличье. С высоты
птичьего полета  Земля  выглядит  очень  уютно.  Вершины,  углубления долин,
кратеры и ледниковые языки кажутся игрушечными.
  Знакомый Эребус открывался заново. Любопытно было следить за вариациями
белизны его толстой ледяной "шубы" - цвет менялся  от пронзительно-белого до
голубоватого, сгущался и вновь растекался вдаль и вширь. На несколько секунд
белый  цвет  сменили  темные  скальные  породы,  обозначились  режущие  края
кратера, и вот  он уже предстал целиком. Я впервые видел его очистившимся от
дыма.  Огороженное вертикально поднимавшимися стенками  днище было  выстлано
грязновато белым снежным покровом. В восточной части кратера  зияло довольно
большое  круглое отверстие,  откуда  тянулась серая  струйка  дыма:  это был
активный  колодец,  известный  мне  по  аэроснимкам.  Огненного  расплава, о
котором  рассказывал Филип Кайл, заметить не удалось. Может быть, его вообще
нет?.. Правда, стекло иллюминатора,  несмотря на то что  я яростно тер  его,
успело покрыться  изморозью, и я  мог  просто  не разглядеть  красных пятен,
которые Фил наблюдал в прошлом году. Ладно, скоро увидим!
  Мы  подлетели  к пологому  восточному краю,  где  могла еще сохраниться
протоптанная нами тропа Пилот  заложил широкий вираж, и впереди мелькнули по
очереди  ледяные панцири Терра-Новы и  Террора,  голубые  воды  моря  Росса,
круглый щит Бэрд и торчащий Клык в  окружении сползающих с Эребуса ледников.
Я нахлобучил шлемофон и по внутренней связи попросил летчика пройти на малой
скорости над седловиной. Лед выглядел ровным, но мне хотелось засечь скрытые
трещины. Ставить палатки надо было в максимально безопасном и по возможности
защищенном от ветра  месте.  Повсюду виднелись заструги - глубокие рытвины с
острыми краями, выметенные  пургой в снегу. Сверху они напоминали вспаханное
поле с белыми параллельными бороздами.
  Один  круг,  второй,   третий.  Никак  не  удается  отыскать  идеальной
площадки. Решаю обосноваться прямо в центре седловины. Ветры здесь, конечно,
будут сильные, как  на всяком горном перевале, но в сравнении с  опасностью,
которую представляют замаскированные хрупким настом  трещины, это неудобство
можно  считать  терпимым.  Лед  в  облюбованной  мной  седловине  сверкал  и
переливался  на  солнце,  ветер действительно разгонялся  здесь не на шутку,
сдувая  с поверхности весь снег.  Наша крупная птица тихонько опустилась,  и
трое пассажиров спрыгнули на лед. С помощью второго пилота и бортмеханика мы
выгрузили первую  порцию -  несколько  центнеров  снаряжения. Затем вертолет
приподнялся, на  мгновение застыл в  воздухе,  словно  сомневаясь,  в  какую
сторону двинуться, и понесся к побережью,  четкой линией вырисовывавшемуся в
40 км от нас.
  После часового пребывания в металлическом грохоте и свисте мы окунулись
в  первозданную  тишину.  Даже  ветер  стих,   давая  почувствовать  красоту
окружающих  декораций.  Черная  стена   Клыка  вырастала  из   блестящего  и
отливавшего зеленым, как бутылочное стекло, голого льда. Место для лагеря мы
облюбовали в двухстах метрах от выступа. Оттуда хорошо просматривалось море,
пронзительно голубое в окаймлении ледяных полей.
  Перетащив  багаж и  установив две палатки,  мы взялись  уже  за третью,
когда  вновь  раздалось  свистящее тарахтенье вертолета: трое спутников плюс
несколько центнеров груза! За четыре захода машины доставили полный комплект
к  месту  назначения.  Лагерь  был  готов.  К  громадному  удивлению  членов
экспедиции   большая  палатка,  предназначенная   служить   кухней-столовой,
оказалась  списанным  шатром  колониальной  армии,  не  рассчитанным  ни  на
свирепые ветра, ни на то, чтобы  сохранить крохи излучаемого плитками тепла.
Возни с ней вышло куда  больше, чем предполагалось. Помимо  матерчатого дома
пришлось устанавливать дополнительный  тент  на двух  мачтах  с  растяжками,
вбить  тридцать  колышков  оказалось   невероятно  тяжелым  делом,  никакого
сравнения с привычным  альпийским ледником. Таким образом, пришлось нарушить
полученные инструкции  и  данное врачам обещание не  переутомляться в период
акклиматизации. Ждать несколько дней не позволяла обстановка.
  Как только  полотняное сооружение приняло положенную форму, мы включили
обе плитки и принялись кипятить снеговую воду. Еда и питье, вещи необходимые
под любыми  небесами, обретают  особую важность на  полюсе и в горах.  Холод
"выжигает"  калории,  а  крайняя  сухость  воздуха  значительно  увеличивает
испарение  и гораздо  быстрее лишает  организм  влаги.  На  высоте, пока  не
наступила  акклиматизация,  иногда приходится  заставлять  себя есть и  пить
аппетит   подавлен   адаптацией,   к  тому   же  заниматься   готовкой   при
тридцатиградусном морозе ужасно не хочется.
  Через  десять  минут после  того, как  мы  улеглись в  спальные  мешки,
внезапно  налетела пурга. Внезапность ее появления  трудно представить  себе
людям,  не  знакомым с полярными странами. Еще  минуту назад солнце заливало
призрачным  теплом бело-голубое царство, как вдруг все разом проваливается в
ад. Ярости ветра, похоже, нет предела! Он воет, свистит, ревет, поднимает до
небес  непроглядные  снежные  вихри,  застит  солнце  и  прерывает  дыхание.
Видимость  сокращается в  два-три  раза.  Скорость  ветра  за  короткий  миг
подпрыгивает от 0 до 100 км/ч и более.
  Для  нас это  была  первая полярная пурга.  "Мы"  - это швейцарец Курт,
французы   Фанфан,  Джо,   Жан-Кристоф,   Даниель   и  я,   плюс   несколько
новозеландцев   остальные - Фил,  Гарри  и  Шон  -  считались  уже  матерыми
антарктическими волками. Сотни  страниц прочитал я о снежных бурях,  но даже
сотни  томов не могут сравниться с личным опытом - к  пурге  это относится в
той  же степени, что и к вулканологии.  Когда бешеным  голосом взвыл ветер и
ходуном заходила палатка, меня охватило беспокойство,  к которому, не скрою,
примешивалась толика  радости.  Пурга делала меня  причастным к "настоящему"
полюсу  и  изымала  из  категории заезжих  гостей,  которые  хотя  и прибыли
работать,  мало чем  отличались (в моих собственных  глазах) от  туристов...
Правда, эти  щекочущие самолюбие мысли быстро улетучились почти со скоростью
ураганного  ветра. Кухня!  Ведь пурга запросто может  сорвать ее и разметать
все наши припасы. Хуже того, помимо  ящиков  с  провизией в  большой палатке
хранился  керосин,  без  которого  нельзя  выжить  в  ледяной   пустыне.  От
беспокойства  закололо в  груди.  Дурацкая  палатка парусила  на ветру,  как
фрегат...
  Беспокойство,  как  выяснилось, снедало  не  только  меня: едва  наспех
одевшись и  обувшись  я  выполз наружу,  как  заметил сквозь  густую снежную
завесу еще несколько силуэтов. Мелкие снежинки неслись  почти горизонтально.
Отвернув  лицо  от ветра, товарищи  брели  к  кухне-столовой.  До  того  как
присоединиться  к  ним,  мне  пришлось  нырнуть  в   палатку,  чтобы   взять
наварежники  с  отворотами: те,  что  я второпях схватил,  доходили  лишь до
запястья. Я  благополучно проработал в них весь день при хорошей  погоде, но
сейчас,  выйдя,  мгновенно почувствовал,  как мороз  резанул  запястье между
рукавом  и варежкой. Ветер усугубляет  действие холода, увеличивая испарение
пропорционально своей скорости, так что сейчас физиологический холод доходил
до - 60oС. Увы, за доказательствами не пришлось далеко ходить: за
два часа, понадобившихся нам для того, чтобы приструнить  веревками рвущуюся
в небо  палатку, у Курта, работавшего в перчатках, остались на запястьях два
"браслета" - обморожения второй степени. Эти  два  часа нам  дались нелегко.
Вбивать в лед  колышки и вязать узлы пришлось при ветре, дувшем со скоростью
восьмидесяти  узлов (свыше  140 км/ч).  Каждый взмах стои