ься как
смогу  на склоны Сильвестри.  Там, правда,  полно экскурсантов - засмеют.  Я
круто развернул аппарат у  самой земли, оказался против  ветра и шлепнулся в
пепел, благо было невысоко.
  Пустяки - несколько ссадин,  чуть помял крыло.  Я сложил свой роскошный
дельтаплан, засунул его  в старый грязный чехол  и,  как терпеливый  турист,
уселся  на краю дороги, поджидая попутную машину. Гордый сокол превратился в
ощипанного двуногого. Хотя и непокоренного.
  Как  я  не  догадался,  что в столь ранний  час,  несмотря  на  солнце,
холодный, а потому более тяжелый ночной  воздух еще стекает вдоль склонов  с
вершины? Я оказался в плену этого воздушного  слоя, который  потащил меня за
собой все быстрее и быстрее вниз, в долину.
  Три дня спустя мой сын Лоран, с которым мы часто летаем вместе, сказал,
что  у него созрел  небывалый план  спуститься  завтра  на  крыльях с  самой
вершины Этны. Этого  еще никто никогда не делал. Я был категорически против:
опасный   взлет,  вихри  над  кратером,  риск  падения  в  кратер,   дальнее
приземление в хаотическом нагромождении камней пустынного Бронте. Опасность,
считал я, чересчур велика. Кроме того, мне перевалило за пятьдесят четыре, и
мое "шасси", если  так можно  выразиться, было уже не то, что раньше. К тому
же  большая высота  над уровнем  моря, газы, дым, сердечная недостаточность.
Чего только я не приплетал, а крыло мое тем временем уже грузили на джип.
  Я  сел с ними. Нас высадили, и мы поволокли свои аппараты на высочайшую
точку вулкана, на самый край центрального кратера. Я  шел надувшись, с видом
человека, которому сам  черт не брат.  Лететь я  не собирался. Лоран  собрал
свой дельтаплан... а заодно и мой.  Крутые завитки газа сносило в сторону от
кратера. Нет, ветер был слишком силен.
  Машинально  надеваю  на  себя аппарат. Рядом стоит  Антонио.  Выражение
моего лица его забавляет.  Ладно, посмотрю на них, как они полетят, а потом,
плюнув на самолюбие, сложу  дельтаплан. Холодно, натягиваю  шлем и перчатки.
Остальные  невозмутимо  заканчивают  приготовления.  Чувствую,  как  во  мне
нарастает страх, ожидание становится невыносимым. Пытаюсь  сбросить  с  себя
путы леденящего страха. Теперь мне кажется, что Антонио ухмыляется, глядя на
меня. Нет, так нельзя, я не могу больше оставаться здесь! Глубокий вздох - и
я очертя голову бросаюсь вниз  по склону. Не успеваю пробежать и двух шагов,
как меня поднимает в воздух. Ветер  подхватывает аппарат, за спиной слышатся
восклицания...  Оказывается, сам  того не  желая,  я  похитил  у  них  славу
пионера!
  Страха больше нет  и в помине, я  распеваю во все горло, я -  властелин
воздуха,  я  парю  в  небе,  как  Икар,  над  самым  восхитительным  в  мире
ландшафтом. Сзади ворчит вулкан, ну и пусть ворчит - ему меня не  достать, я
лечу к  морю, ослепительно  сверкающему вдали. Подо мной собрались  в кружок
все  кратеры-спутники  Этны,  подобно  царедворцам,  обступившие  властелина
вулканов. Я счастлив, я бессмертен. Вскоре рядом вырастают еще пять крыльев,
и   мы  летим  вместе.  Радость  рвется  из  груди.  Старая  Этна,  кажется,
перешла-таки  на  мою сторону.  Давно  пора,  я и  так слишком долго за  ней
ухаживал..."

  Глава семнадцатая,

  в которой наша повесть из сборника более  или менее старых воспоминаний
превращается  в  дневник   недавних  событий,  где  рассказывается  о  самых
характерных  этнейских извержениях, когда  газы бурно выходят на  вершине, а
лава мирно изливается на  склонах, где  описываются лавовые туннели, а также
удивительное поведение рукавов, на которые распадается общий поток.

  Теперь, когда на  меня  была  возложена ответственность за сведение  до
минимума  ущерба  от  возможных извержений  французских вулканов, мысли  мои
вновь и вновь возвращались к Этне.  Я размышлял о том, как наилучшим образом
использовать  предоставляемые   этим  вулканом  широчайшие  возможности  для
воспитания настоящих вулканологов: Этна позволяет направить в нужную сторону
интересы  геологов, физиков, химиков, желающих  стать специалистами в данной
области.  Ибо  настоящая,  серьезная  вулканология  не  сводится  к  простой
фиксации разрозненных данных, созерцанию или фотографированию происходящего.
Им, специалистам, необходимо также привить чувство  научной ответственности,
имеющей  для  вулканолога большее  значение,  чем  для  представителя  любой
научной  дисциплины, связанной исключительно с лабораторными исследованиями,
поскольку   данные,  представляемые  вулканологами,  практически  невозможно
проверить.
  Следовало привлечь к делу итальянских коллег, по крайней мере тех, кого
заинтересовал  бы   наш   проект,   и   скоординировать   с  ними  программу
исследований. Я  постарался  связаться  с Джордже  Маринелли,  тем  самым, с
которым  более  двадцати   лет   назад  мы  основали  Катанийский   институт
вулканологии.  Очень  хотелось,  чтобы  он  принял участие  в  новой попытке
подобного  рода.  Но   мне  не  удалось  его  отыскать.  Джордже  занимается
геотермической  разведкой,  читает лекции  в университетах чуть  ли не всего
мира,  организует  международные  мероприятия,  он  так  сказать,  не  имеет
постоянного   положения   во   времени  и  пространстве.   Просто   какая-то
релятивистская элементарная частица! Не удалось мне наладить контакт и с его
учеником, нашим  общим  другом  Франко Барбери:  итальянский  центр  научных
исследований и итальянское  правительство  до  такой степени  загрузили его,
взвалив  на  него,  в  частности,  вопрос  о   предупреждении  теллурических
катастроф, что он  стал  столь же неуловим,  как  и  Маринелли,  хотя  и  по
несколько иным причинам.
  Двадцать  восьмого марта 1983  г.  раздался звонок от Антонио Николозо:
Этна проснулась. Такое не раз  случалось и ранее,  но теперь дело  принимало
гораздо  более  серьезный оборот,  так  как  лава, угрожающая  хозяйственным
постройкам и домам, вырвалась  посреди южного склона, где загородные дома  и
приюты для туристов забираются  выше в  гору, чем в других зонах. К тому  же
лава показалась  на сей раз на высоте всего 2300 м  над уровнем моря,  прямо
под  станцией  канатной дороги  у  Пикколо Рифуджо.  В течение  двух  часов,
сообщил Антонио,  она прошла более 400 м, перерезала шоссе, разрушила четыре
здания, два  ресторана,  диспансер  карабинеров,  а  заодно  и  нашу  старую
Каза-Кантоньера  - единственное сооружение, существовавшее на этой высоте до
наступления  эпохи организованного  туризма.  Последнее  искренне  опечалило
меня, потому что долгие годы этот памятник былых времен служил нам приютом.
  Я  решил,   что  дело  серьезное,  и  мы  вместе  с  двумя   ближайшими
сотрудниками по  комитету  вылетели первым же  рейсом  в Италию. Сейчас меня
интересовало   не  столько  само   извержение,  сколько  его   социальные  и
экономические последствия,  а также  вопрос,  приобретший после  Суфриера  и
последних событий  на  Этне особую остроту  -  вопрос  об  отношениях  между
вулканологами,  властями, журналистами и  населением.  Дело  в  том, что эти
отношения, имеющие необыкновенную важность, не определены никаким  кодексом.
Развитие  создавшейся  ситуации,   ставшей  критической  с  первого  же  дня
извержения, могло оказаться в высшей степени поучительным и для моих молодых
коллег,  и   для   меня  самого.  Рено   Вье-Лесаж  мало-помалу   становился
специалистом по  Этне.  По образованию он  химик,  занимается аэрозолями, то
есть взвесями микроскопических  частиц в воздухе, и впервые приехал на  Этну
вместе с  нами в 1978 г. изучать образующиеся здесь аэрозоли. Доминик Кужар,
юрист по  образованию, работает юрисконсультом в нашем комитете. Одному богу
известно,  сколько  вопросов  юридического  характера  возникает  вследствие
катастроф. Кроме  того,  он  занимается  дзюдо и имеет  черный  пояс (высший
разряд), что, по моему мнению, придает его словам особый вес.
  Антонио, разумеется, встречал нас в аэропорту. Сначала мы  заскочили  в
префектуру и выправили себе пропуск, без которого наверх было не пробраться,
а потом  поднялись  до ресторана "Гран-Альберго", владелец которого,  Франко
Ладзаро, был нашим  другом. По пути  от  Николози на дорогах нам встретились
четыре  контрольно-пропускных  поста:  карабинеры,  таможенники  и   военные
разбили всю  округу на квадраты и с  необычайным рвением  следили, чтобы  ни
один  автомобилист или  мотоциклист  не  просочился  в  запретную  зону  без
заветного пропуска. Пешком же любой шел куда хотел, никого это, казалось, не
интересовало.  И  хотя  я как  старый  любитель  поразмять  ноги не  мог  не
радоваться  этому  неожиданному  маленькому  мщению  по  отношению  к  армии
моторизованных,  нельзя  было  не видеть, что подобное ограничение абсолютно
неэффективно и неоправданно.  Запрет преследовал две цели: воспрепятствовать
разграблению  домов,  покинутых владельцами,  и  предотвратить  человеческие
жертвы  от извержения. То и  другое  было абсурдно. Домов, которые следовало
охранять, было сравнительно немного, и обошлось бы гораздо дешевле поставить
у  каждого  дома  по  жандарму,  чем трудолюбиво  перекрывать  все шоссейные
дороги,  предоставив грабителям,  не боящимся  пройтись пешком часок-другой,
широчайшие возможности. Что касается человеческих жертв, то говорить об этом
было просто смешно.
  До самого 1979 г., когда из-за некомпетентности кабинетных вулканологов
местные власти не приняли нужных мер  и девять человек  погибло, никому  и в
голову  не приходило закрывать доступ на вулкан, будь то во время извержения
или в  период  затишья. Однако после  этих драматических событий те же самые
горе-вулканологи  вдруг  забеспокоились  и,   желая  снять   с  себя  всякую
ответственность,  добились  запрещения  прохода  выше отметки 2900 м   выбор
отметки был сделан абсолютно произвольно, запрет ничем не мог помочь, тем не
менее он был окончательным и бесповоротным.
  Действительно, любые более или менее серьезные вулканические проявления
в  период извержения представляют собой  настолько очевидную  опасность, что
люди пугаются их даже тогда, когда им, собственно, еще ничто не угрожает: на
деле лавовые потоки и дожди вулканических бомб при всей своей внушительности
куда менее  опасны,  чем  мирные альпийские  ледники,  морские просторы  или
подземные пещеры. А во время  затишья между  периодами извержений на вулкане
не более опасно, чем где-нибудь у нас в Оверни, - если не считать  редчайших
исключений, к которым как раз и относятся события 1979 г.
  Уж если  говорить о предотвращении  человеческих  жертв,  то  в  первую
очередь  следовало  бы  запретить не  восхождение  на  вулканы,  а,  скажем,
пользование   мотоциклом  и  автомобилем,  затем  альпинизм,  спелеологию  и
плавание  под  парусом  по морям  и, наконец,  переход  через  автострады  с
оживленным  движением.  Однако  мудреные рассуждения невежд-вулканологов так
подействовали  на  катанийские  власти,  что  те  ввели  этот необоснованный
запрет.   Консультанты   между  тем  не  унимались,   и   в  итоге  граница,
установленная  вначале у отметки 2900 м, опустилась до 1000 м, а после того,
как 28 марта 1983 г. открылась еще одна эруптивная трещина, распространилась
на всю Этну.
  По  сообщениям  газет, которые мы пролистали в  самолете между Римом  и
Катанией,   можно  было  предположить,  что  уже   в  Николози  нас  ожидает
впечатляющее зрелище. Но мы, сколько ни вглядывались  оттуда вдаль, с трудом
могли  различить лишь голубоватые  дымки  на  верхушке  горы, где начинается
лыжный спуск: новые потоки терялись на просторах Этны.
  В "Гран-Альберго" меня  окружили  журналисты  - местные,  сицилийские и
приехавшие  с  материка,  корреспонденты   газет,  радио,  телевидения.  Мне
кажется,  в  Италии   чересчур  много  частных  радиостанций  и  телестудий.
Конкуренция  - дело  хорошее,  пока она  стимулирует качество. Увы, за очень
редкими (но примечательными) исключениями, качество их не намного отличается
от французских "свободных радиостанций". То есть хуже некуда.
  Вот  уже  тридцать  пять   лет  я   стараюсь  делиться  с   окружающими
удовольствием, доставляемым мне извержениями вулканов Именно для этого я еще
в  1948 г.  начал  рассказывать  о  вулканах  так,  чтобы  меня  понимали  и
неспециалисты,  другими  словами,  заниматься  научной  популяризацией.  Эта
деятельность  доставляет  мне  не  меньше  удовольствия,  чем   практическое
изучение извержений или расширения океанического дна, хотя это  удовольствие
совсем  иного  рода.  Попытки  объяснять  сложные явления  природы  простыми
словами,   равно   как  и  описания  приключений,  которыми  насыщена  жизнь
вулканолога,  уже давно привлекли внимание журналистов, и большинство из них
относятся ко мне с  доверием. Антонио неосторожно  проговорился  им о  нашем
приезде,  и  меня  с  порога  окружили  микрофонами  и  телекамерами. Градом
посыпались вопросы, на которые я  не в  состоянии  был ответить, ибо к  тому
времени  просто  не  успел  ничего увидеть, если  не  считать  развертывания
полицейских и военных сил.
  Известно,  что пресловутые "средства массовой информации" стали сегодня
реальной  силой и  обладают  немалыми  возможностями.  Хорошо,  когда  такие
возможности реализуются с честными намерениями, но страшно, когда происходит
иначе. А "иначе" бывает по-разному. Человек может поступить нечестно даже не
потому,  что он  нечестен  сам по себе,  а потому, что повел себя не  вполне
компетентно, как это случается в самых  разных профессиях - среди адвокатов,
врачей или, скажем, вулканологов. И среди других, разумеется. Так, например,
журналисту достаточно бывает  опустить часть сказанного кем-то,  чтобы смысл
его  слов оказался полностью извращенным. И не важно, умышленно  ли  или нет
были опущены эти слова,  - результат один: человеку приписывается не то, что
он сказал на самом деле.
  Дух   состязания,  нередко   вытесняющий   в  современной  журналистике
стремление  к  объективной  информации, вызывает погоню  за  так  называемым
"забойным материалом",  или,  проще  говоря,  сенсацией. Вполне понятно, что
извержение, открывшееся невысоко  на склоне и идущее в направлении Виа Этнеа
- главной улицы  Катании, мгновенно привлекло  внимание репортеров,  сначала
катанийских, потом сицилийских,  затем итальянских и,  наконец, иностранных.
Среди  тех,  кто требовал  от меня категорических заключений, уже находились
немец и француз.
  Я уже свыкся  с  подобными "брифингами",  когда вопросы обрушиваются на
тебя пачками, очередями и даже залпами, словно в бой вступили "катюши". Я не
умею, подобно политикам, уклоняться от неприятных вопросов  и отвечать не на
тему, да и  не стремлюсь овладеть этим искусством - хотя и небесполезным, но
абсолютно  не соответствующим моим  принципам.  С  тех  пор  как  в  1979 г.
извержение бокки Нуова привело к человеческим жертвам, мне пришлось отвечать
на  бесчисленные  вопросы,  связанные  и  с  вулканами, и  с  вулканологией,
вопросы, где затрагивались как конкретные факты, так и мои личные  убеждения
по глубоко волнующим меня проблемам. Эти  ответы вызвали массу откликов. Они
были, так сказать, двух  родов: одни,  на которые  я шел  сознательно, когда
прямо и решительно  разоблачал  то, что  мне  представлялось несовместимым с
профессиональной этикой вулканолога, и другие, возникавшие из-за умышленного
или случайного извращения смысла моих слов.
  Я  уже  говорил, что в 1980 г.  мое  смещение с должности  председателя
ученого совета Института вулканологии, созданного мною же в Катании двадцать
лет  назад, в  немалой  степени  было связано  с  тем,  что я  вслух  назвал
виновников  трагедии,  разыгравшейся  за  год перед  тем  на Этне.  Тогда  я
выступал в качестве частного лица и имел право говорить все, что мне угодно.
Из-за таких высказываний у меня, правда, частенько бывали неприятности, но и
удовлетворение при этом я получал немалое. Теперь же на мне была, фигурально
выражаясь, форменная фуражка государственного чиновника, и высказываться мне
надлежало  сдержаннее. Такое ограничение мне  было  вовсе  не по  вкусу, тем
более что мой друг Рено внимательно следил за тем, что и как я говорю.
  Здесь  было несколько  журналистов из Катании, Милана  и  Рима, знавших
меня уже много лет. Памятуя о нелицеприятной критике, с которой я выступал в
1970 г. по поводу аферы в Пуцуоли, а в 1979-1980 гг. здесь, на Этне, они тут
же начали задавать мне вопросы в полемической форме, призванной, как считают
в  их  среде, привлечь внимание читателей. Представляю  себе их  удивление и
разочарование, когда я заявил что не успел составить личного мнения, так как
еще ничего или  почти ничего  не  видел,  и что мне в первую очередь следует
добраться  до  места  происшествия.  В  то же  время, продолжал я,  учитывая
картину, которую мы наблюдали сверху, с борта самолета, а также принимая  во
внимание свидетельства  очевидцев,  можно  определенно сказать, что  никакой
опасности для жизни людей в настоящий момент не существует и что в ближайшие
недели  селениям,  расположенным в  направлении наибольшего  уклона, то есть
Николози и Бельпассо, также ничто  не  грозит.  Выполнив таким образом  свою
непременную обязанность и ответив на вопросы корреспондентов, мы отправились
смотреть, что же происходит на самом деле.
  Фронт потока  застыл  или по  крайней мере казался  застывшим на высоте
1850 м, чуть ниже того места, где была Каза-Кантоньера. Лавы перекрыли шоссе
на участке в полкилометра и из гущи потока высотой в  два человеческих роста
доносился  тот  особый, не  поддающийся описанию  запах,  который я  забываю
сразу, как  только  уезжаю  отсюда, но который  мгновенно погружает  меня  в
привычно враждебную  атмосферу, стоит  мне вернуться  в эти края. Это  смесь
угарного газа угольных печей моего детства, органических дистиллятов, серы и
еще  чего-то,  что я часто  ощущаю но совершенно не  могу ни  определить, ни
описать. Да  и  как  описать запах?  Разве что  сравнить его с  каким-нибудь
другим, более знакомым,  но  так же мало  поддающимся  описанию. Короче, это
"что-то" я даже на знаю, органическое ли  оно  вещество или неорганическое -
пахнет так, как не пахнет ничто в мире.
  Этот  достаточно  неприятный, навязчивый  запах  - аромат  мест, где  я
чувствую  себя как дома, аромат вулканического  извержения. Как дома, потому
что  здесь  я испытываю сложное и противоречивое  чувство удовлетворения,  к
которому примешиваются  и еле уловимое  беспокойство, и  какой-то неотвязный
рефлекс отступить,  бежать  перед  лицом  грозящей опасности,  и  неизбежная
усталость, всегда  сопровождающая исследование  вулканической  деятельности.
Как  дома, потому  что  вслед за  обонянием  начинает  работать  слух  и ухо
улавливает  шорох  легчайших,  переполненных  пузырьками  кусочков  шлака  и
камешков струйками стекающих  время от времени  с  крутого  откоса  лавового
потока.
  Чувствовать себя как дома в безусловно тревожной обстановке? Многим это
покажется  ненормальным, противоестественным.  Да  так  оно наверно, и есть,
если  считать,  что только  ненормальным  людям свойственно играть с  огнем,
рисковать,  подвергать себя испытаниям, предпочитать отдыху напряжение  всех
сил и комфорту  неудобства. Туристам,  альпинистам, морякам, спелеологам  и,
конечно,  спортсменам  знакомо  такое  немного странное удовлетворение,  без
которого ни горы, ни море, ни  подземный мир, ни стадион не притягивали бы к
себе так сильно.
  Это наслаждение,  но  не в  первой а  во  второй степени,  наслаждение,
полученное  так  или иначе  через страдание.  Здесь можно вспомнить  чудака,
который колотил себя молотком  по  голове с единственной  целью: насладиться
теми редкими мгновениями, когда он ухитрялся не попасть. Но, сдается мне тем
вулканологам, которым такое наслаждение неведомо, и уж тем более которым оно
отвратительно, ни  за что не  проникнуть в тайну эруптивного феномена.  Ведь
чтобы познать явление надо