осемьдесят лет, 16 июля 1693 г.,  в  тот момент, когда
огромная  толпа в двенадцать  тысяч человек  заполнила  большой собор  и всю
соборную  площадь, дабы  присутствовать на торжественном богослужении, земля
заходила ходуном у  них под ногами: все  двенадцать тысяч верующих, стоявших
внутри храма или вокруг его,  были  засыпаны обломками здания.  За считанные
секунды двадцать тысяч катанийцев нашли смерть во вновь разрушенном городе.
  В том  же  XVII в., когда свирепствовали извержения и землетрясения, на
смену сказаниям, легендам и поэтическим  описаниям  пришел  научный  подход.
Ученые люди,  как их стали называть, то есть те, кого в  древности именовали
философами,  а мы скромно называем  научными работниками, - подлинные ученые
или  просто  желающие  так  именоваться  -  заинтересовались   вулканической
деятельностью, в частности  Везувием и Этной,  и  решили поближе их изучить,
дабы объяснить происходящее в них - вполне понятное и похвальное желание.
  Несмотря на неудобства  путешествия, находилось все  больше смельчаков,
взбиравшихся на Этну. Их вдохновлял пример императора Адриана, который еще в
126  г., через шесть  веков после Эмпедокла,  невзирая на нелегкую  дорогу к
вершине, поднялся наверх  единственно с целью  посмотреть с тогдашней "крыши
мира" на солнце, восходящее над Сицилией. У путешественников XVIII и XIX вв.
к любопытству туристов-дилетантов  примешивался  некоторый оттенок  научного
интереса.  В  их  путевых  записках  с  красноречивыми  описаниями  зачастую
счастливо соседствовали научные рассуждения о натуре газов и скальных пород,
о термометре и барометре, о  лавовых потоках и  пепловых облаках, причем они
приводили  столь  точные  сведения,  что  ими  уверенно  могли  пользоваться
"истинные"  ученые, сидевшие, как  и пристало таковым, в своих кабинетах и с
глубокомысленным   видом  толковавшие  о   явлениях,   на   которые  они  не
удосуживались взглянуть.
  Сегодня за час можно доехать автобусом или на машине по петляющей, но в
общем  изумительно живописной  дороге  до приютов и  отелей,  откуда  другие
машины  на гусеничном ходу довезут вас в  двадцать минут  до самых кратеров.
Совсем  не так  это  происходило в  те времена:  из  Катании  путешественник
отправлялся с первыми лучами солнца, в лучшем случае верхом на  муле, а то и
просто пешком, положив в карман записную  книжку и взвалив на спину  мешок с
провизией  и  одеялами, сопровождаемый  кем-нибудь из местных жителей (часто
священником),  официальным  проводником,   а  также  одним  или  несколькими
крестьянами.
  Каноник, истинный кладезь мудрости, принадлежал к той породе любителей,
что долгие  часы  проводят  в монастырских библиотеках, роясь в  трудах, где
упоминается или  описывается вулкан. Проводник, подобно нынешним  гидам, был
покорен и очарован своей горой, с детских лет исхоженной им вдоль и поперек,
знал все ее потаенные уголки, мог интуитивно предсказать заранее ее выходки,
назубок знал все опасные  места, где могли подстерегать неожиданности. Часто
вовсе неграмотный,  он и не  пытался как-то объяснить причины  тех  явлений,
которые  наблюдал   чаще  любого  другого.  Он  мог  бы  рассказать   немало
любопытного и поучительного  иным академикам,  но  подобное ему  и в  голову
никогда не приходило. Если каноник был мозгом экспедиции, то проводник  - ее
сердцем, он  обеспечивал  удачное восхождение  группы  и  ее  возвращение  в
целости и сохранности. Крестьянин же приносил пользу своей физической силой,
смекалкой,  здравым смыслом,  он  мог  приготовить на костре  пищу,  поймать
птицу,  быстро  построить  хижину  из  веток,  чтобы  укрыться  от  внезапно
налетевшей непогоды. Опекаемый таким  образом и оберегаемый  от всех  забот,
отважный   путешественник   мог   без   страха  предпринимать   многодневное
восхождение,  о  котором  ему все в один  голос  твердили,  что  оно  станет
достойным завершением его путешествия на Сицилию.
  Сначала  дорога пролегала между апельсиновых  деревьев и виноградников,
расположенных у подножия горы, постепенно становясь все круче и круче. Здесь
не обходилось без  банальных замечаний  о разительном контрасте между буйным
нравом вулкана и тем богатством, которым он  одаривал живущих под его сенью:
здешние сады  и  виноградники приносили своим  владельцам несравненно  более
высокие  доходы,  чем во всех прочих местах Сицилии,  где  довелось побывать
нашему путешественнику. От  селения к  городку, от монастыря  к  вилле везде
вокруг очарованного путешественника  кипела прекрасная и бурная жизнь. Из-за
жары  он  замедлял  шаг  и  охотно  соглашался  на  заранее  предусмотренный
проводниками привал, где неторопливо дегустировал  местное вино,  подаваемое
ему отнюдь  не  бесплатно  крестьянами.  Вина,  говорили  ему,  здесь бывает
немного, но оно отличается особым вкусом и немалой крепостью.
  Наш турист не  мог не восхищаться изворотливостью и упорством поколений
тружеников,  обрабатывавших,  невзирая  на  опасность,  здешние  плодородные
земли. Но если крестьяне, казалось, не обращают на это никакого внимания, то
уж сам-то он ни на миг не забывал, что находится на вулкане, имеющем грозный
нрав, и обязан изучить его.
  Вскоре взору  открывались Монти-Росси, выросшие, здесь  после страшного
извержения,  разрушившего  Катанию  в  1669 г. В  XVIII и даже уже в XIX вв.
крестьяне часто  называли их  "горами  бедствия". Гете  записывает  в  своем
дневнике * от  4 мая 1787 г.: "Мы рано  поутру  пустились  в путь  верхом на
мулах и, непрестанно оглядываясь назад, добрались до владений  не усмиренной
временами  лавы. Навстречу нам попадались  зубчатые  глыбы,  огромные камни,
между которыми мулы  находили случайные тропки... Над нами - леса  Николози,
из   которых  выступает   заснеженная,  слегка   курящаяся   вершина".  Гете
поднимается на Монти-Росси, где его встречают ужасающие порывы ветра, но это
не мешает ему  с умилением взирать на "прелестную  местность, простиравшуюся
подо мною от Мессины до Сиракуз, песчаный берег с изгибами и бухтами".

  * Гете И. - В. Итальянское путешествие. Пер. Н. Ман. Собр. соч. Т. 9. -
М.: 1980, с. 142-143.

  В конце первого перехода  маленький караван вступал в городок Николози,
отстроенный  около  старинного бенедиктинского  монастыря.  Вокруг  пестрели
надписи,  повествовавшие о несчастьях, выпавших на долю города-страдальца за
его долгую историю.  В зависимости  от желания  и  свободного  времени  наши
путешественники могли выбирать -  либо,  не задерживаясь, пуститься напрямик
через лес либо посвятить какое-то время осмотру одной или нескольких пещер и
гротов, которых здесь  великое множество. Самым знаменитым  был "грот  диких
голубей",  ледяной,  огромный,  вызывающий жуть.  В нем дыханием  сквозняков
задувало факелы, а колодцы были столь  глубоки, что из них не доносился даже
стук брошенного  камня.  Путешественникам  становилось не  по  себе,  и  они
торопились вернуться на свет божий.  Наверху их ждал чудесный  теплый, но не
жаркий  вечер: даже в разгар лета здесь, на  высоте 800  м над уровнем моря,
нет того палящего зноя, от которого страдают катанийцы.
  Вместо  того чтобы  остановиться на  ночлег  в гостинице или  попросить
приюта   у   монахов,   некоторые   наиболее   бесстрашные   путешественники
предпочитали ночевать в одном из гротов,  куда пастухи загоняют своих коз во
время непогоды.  Там они находили лишь бедное ложе из листьев  или соломы, а
температура в таком гроте  ночью  опускалась настолько низко, что  позволяла
местным жителям  до  самой осени сохранять там снег, запасенный ими зимой на
верхних  склонах Этны. Еще древние римляне пользовались этими  естественными
холодильниками.
  Весь второй день путники шли через великолепный лес,  покрывавший склон
Этны.  Они не  уставали восхищаться его красотами  и  признавались,  что еще
нигде не приходилось им встречать столь роскошные деревья, а такое признание
многого стоит, например,  для англичан, привыкших гордиться своими парками с
их вековыми деревьями.  Глаз радовало  многообразие  пород - здесь  росли  и
дубы,  и сосны, и каштаны, и березы... Одно дерево, дожившее до самого конца
XVIII в. вошло в легенду: его окрестили "каштаном ста коней", и  каждый, кто
мог   себе   это   позволить,   делал   крюк,   чтобы   взглянуть   на   сию
достопримечательность.  Оно имело у  основания  примерно 16 м в  обхвате,  а
внутри  ствола было  выдолблено  небольшое  помещение  с  печкой  для  жарки
каштанов.
  Этот лес был не столь  необитаем, как  казалось  вначале. Нередко здесь
попадались дровосеки, ибо  деревья  шли на  строительство, а  вывоз бревен и
деловой  древесины составлял один  из источников дохода местных  жителей. На
лесных  полянах и лугах  паслись волы, считавшиеся  лучшими во всей Сицилии.
Да, преддверие Этны вовсе не напоминало адские врата, и казалось, что вулкан
заключил  перемирие  с  людьми... Хотя  порой  и облагал их  данью,  которая
неизменно оказывалась не под силу тем, кто был вынужден ее платить.
  Через лес верхом на муле надо было ехать  пять  часов. Мало-помалу  лес
переходил  в  непосредственно  прилегающую  к вершине  полосу,  безлюдную  и
пустынную, характер которой определялся  как недавним возрастом лав,  так  и
большой высотой. Здесь, как в северных странах, растут лишь  низкие  деревца
да  хилые растеньица.  Ни  постоялого  двора, ни приюта - одни  голые склоны
вулкана.  Прямо  под боковым конусом,  под скалой  или в  гроте  приходилось
ставить  палатку, разводить  костер, готовить  пищу, потом заворачиваться  в
плащ  и  пытаться  уснуть,  превозмогая  тревогу.  На всем  пути  к  вершине
путешественники наблюдали, как из кратера поднимаются дымки, а теперь кратер
был совсем под боком. Темнота обостряет все чувства: откуда этот усилившийся
запах, заползший внутрь палатки? Не вздрогнула  ли  земля,  предвещая скорое
пробуждение  вулкана  -  или  это  просто  повернулся во  сне с  боку на бок
попутчик? Гул, свист, ветер? Или?.. Скорей бы ночь прошла...
  Еще затемно  пускались  в путь, чтобы  успеть  на  вершину  к рассвету.
Последний переход в ледяной тьме  был особенно труден. Путешественники  были
зажиточными  горожанами, и  одеты  они были  так,  как одевались  зажиточные
горожане, а если кое-кто и догадывался сменить свои изящные туфли с пряжками
на  горные башмаки,  то  вышитый жилет и  кружевная сорочка  с жабо вовсе не
защищали от пронизывающего до костей ветра.
  Приходилось  брести  через  заснеженные   пространства,   припорошенные
пеплом. Накануне  солнечные лучи  растопили  снег  с  поверхности, но ночная
стужа покрыла его  опасно хрупкой ледяной  корочкой. Порой карабкались через
застывшие  реки свежей  лавы,  острые  неустойчивые  камни,  впадины, бугры,
откосы,  обрывы...  Ободряли  друг  друга  возгласами, взмахом руки. Бывалые
помогали  новичкам,  рассеивали  их  опасения,  подбадривали  своим  смехом.
Беспокоила необычная подвижность воздуха, внушали страх запахи  серы, порывы
ветра   порой   вынуждали  с  размаху   бросаться   плашмя,  дабы  не   быть
опрокинутым...
  Наконец подходили к подножию верхнего, последнего конуса. Прохлаждаться
было  некогда: небо  уже  просветлело, с минуты на минуту взойдет солнце. Но
склон становится невозможно крутым, и земля буквально уходит из-под ног: шаг
вперед  и отступить, перевести дыхание, не хватает воздуху... К счастью, гид
хорошо знал, как  надо двигаться по этой предательской  почве, он показывал,
как следует ставить ногу, подсказывал, что кое-где лучше подняться наискось,
пройти лишних несколько шагов, чем упрямо топать вверх по склону.
  После особенно  выматывающего  перехода  между  бездонной  пропастью  и
крутым подъемом, когда  от  внезапных  фонтанов газа  с резким запахом  серы
становилось нечем дышать, когда казалось, что все силы на исходе, неожиданно
приходила  награда - оказывалось, что неустрашимый путник  все-таки добрался
до манящего кратера. Усталость и страхи куда-то отлетали, и взор перебегал с
места  на место, не зная, где  остановиться: погрузиться  ли в дымный провал
кратера  или  блуждать  от  края  до края громадного горизонта, открывшегося
отсюда на сотни миль?
  "Вскоре  после того, как мы  расположились на высочайшей  вершине Этны,
взошло  солнце,  и   взорам  нашим  предстала  сверкающая  картина,  которую
невозможно описать словами. Горизонт светлел постепенно, и мы видели большую
часть Калабрии, вплоть до удаленного ее  побережья, маяк  Мессины, Липарские
острова:  вершина  Стромболи,  казалось,  дымится  у  самых  наших  ног.  Мы
обозревали целиком  всю  Сицилию, с ее реками, городами, гаванями,  словно у
ног наших была расстелена географическая карта".
  Вдоволь наглядевшись  на  чудесный  бескрайний  пейзаж, путешественники
обращали свои взоры на кратер. Часто  на дне воронки все  было тихо,  только
летели по ветру кудрявые струйки  дымков. Находились смельчаки, которые даже
наклонялись вниз, к  ужасу  проводников, опасавшихся резкой  перемены ветра,
или ослепляющего фонтана  паров,  или внезапного извержения, сопровождаемого
брызгами.
  Перед  тем как идти вокруг кратера, для безопасности обвязывались одной
веревкой. Вскоре начинала кружиться голова, подкашивались  ноги: разреженный
воздух высоты, кислотные  испарения, холод,  пронизывающий ветер,  волнение,
вполне  объяснимое в этом непривычном мире, оказывались сильнее, чем отвага,
двигавшая путешественниками. Второпях собирали  они какие-то образцы, наспех
записывали  показания  барометра  и  термометра  и,  повернувшись  спиной  к
смрадной бездне, торопились спуститься по склону к менее враждебным и  более
привычным местам.
  Укрывшись наконец от ветра, усевшись в относительном комфорте и ожидая,
когда вскипит чайник, они  лихорадочно заносили в  дневник  свои наблюдения,
еще свежие впечатления, эмоции.  Пытались  описать,  как  умели,  окружающую
красоту,  но слова казались им грубыми и неуклюжими.  Вернувшись  в Катанию,
они  все  это  перепишут  набело,  уснащая  свой  рассказ  более  или  менее
философическими  или   учеными  отступлениями,   которые,  увы,   лишат   их
повествование всякой свежести и утяжелят чаще всего неуместной демонстрацией
широты собственных познаний.
  Если бы не  чувство жажды, спуск мог показаться пустячной прогулкой, но
до  ближайшего  источника  надо  было  терпеть  еще   несколько  часов...  А
путешествие  к адским вратам иссушило  небо и  сделало  неповоротливым язык.
Однако каждый считал своим долгом посетить Башню Философа, которая тогда еще
стояла на  месте, сложенная  из кирпичей,  там и  сям  прикрытых  мраморными
плитами,  и побродить  между  конусами,  усеивавшими  верхние  склоны  Этны.
Перебирались через широкие потоки, свежие или старые, "покрытые,  или, лучше
сказать, ощетинившиеся осколками, в беспорядке наваленными друг  на друга, а
кое-где   вздымавшимися  подобно   грозным  уединенным  башням,   образующим
непреодолимые   препятствия".   Набивали  мешки  образцами,   всматривались,
сравнивали.
  Наконец  решали,  что пришла  пора расстаться  с  этим неземным  миром,
чарующим  и  высокомерным,  застывшим  в камне  и одновременно  подвижным, и
спускались  в   объятия  цивилизации,   желанные  настолько  же,   насколько
рискованным представлялось ранее только что проделанное путешествие.
  Вытерпев краткий набег юрких и дерзких муравьишек, возжелавших получить
ответы на свои вопросы,  Этна вновь замыкалась  на недели, месяцы или годы в
свое дикое уединение.
  Это было еще до начала эпохи массового туризма.

  Глава десятая,

  в которой  рассказывается о зиме на верхних склонах Этны, о шерпах, без
которых занятия вулканологией в сложных условиях были бы невозможны.

  Зима на Этне, зима в горах, лето на бескрайних ледниках Аляски, лето на
высоких склонах Антарктиды - несравненная  чистота застывших  просторов  под
глубоким  синим  небом.  Меня,  любителя одиноких  блужданий, ничто  так  не
привлекает, как места, где красота мира сочетается с холодной враждебностью:
в них есть что-то колдовское.
  Зимой  на   Этне  можно   встретить  только  тех,   кого  трудности  не
отталкивают,  а  притягивают, для кого риск  - удовольствие, а  не  источник
страха.  За  последние тридцать с  лишним лет, услышав  о  начале извержения
вулкана, я каждый раз при малейшей возможности  старался организовать зимнюю
экспедицию.
  Зимнее восхождение на Этну несет в себе массу удовольствий. Хорошо идти
по  плотному снегу  в  сиянии  дня.  Но  не менее  приятно идти  под  луной:
пробовали ли вы брести зимой по снегу, залитому лунным светом, пешком или на
лыжах? Если пробовали, то  вы меня поймете. Если не  пробовали, откройте для
себя это чудо.
  Второе  удовольствие - отсутствие экскурсантов,  для которых вы тут  же
превращаетесь  в  любопытную  достопримечательность  - на  вас пялятся,  вас
одолевают вопросами,  вас  фотографируют  без всякого  стеснения. В-третьих,
зимние условия  обеспечивают  хороший  подбор  научных  работников:  с  вами
соглашаются идти только морозоустойчивые. И это обстоятельство  само по себе
создает особый, живительный климат.
  Дело в  том,  что подобные  походы  немыслимы без поддержки  товарищей,
которые  помогают не  только нести вещи,  разбивать лагерь, готовить горячую
пищу, но и проводить  вулканологические  измерения, чрезвычайно  осложняемые
тысячеградусной температурой исследуемых газов и леденящим ветром при морозе
от -10 до -30oС. Эти люди не просто полезны, они необходимы,  тем
более что зимой приходится нести с  собой гораздо больше вещей, без  которых
там,  наверху,  просто  не  проживешь.  Этих крепких  ребят-добровольцев  мы
прозвали  шерпами.  Действительно,  без непальских шерпов было бы  немыслимо
взойти на неприступные гималайские восьмитысячники, без наших "шерпов" мы бы
не  смогли   добиться  ощутимых   успехов  в   изучении  эруптивных   газов,
геомагнетизма и удельного сопротивления глубоко залегающих пород действующих
вулканов.
  Наши шерпы приезжают из многих стран, это люди самых разных профессий и
занятий, выходцы  из различных  социальных слоев. Их главная  особенность  в
том, что  это крепкие  ребята физически и морально. Под  последним я понимаю
особый сплав несокрушимой бодрости и готовности поддержать ближнего,  отваги
(в  нужных случаях)  и альтруизма  (при любых  обстоятельствах).  Еще  очень
желательно,  чтобы  у человека  было  чувство  юмора. Кем бы он  ни работал,
грузчиком или физиком-ядерщиком, шерп - настоящий человек, каким бы  не грех
быть  каждому.   Некоторые  наши  друзья-шерпы  из  вулканологов-носильщиков
превратились  в   вулканологов-ученых,  поставив   на  службу  этой  научной
дисциплине,  вначале представлявшей  для них чисто  спортивный  интерес, все
свои профессиональные, научные и технические познания.
  Перед  тем  как  выбрать  кандидата на  место носильщика  или  научного
сотрудника  на Яву или в  Эфиопию, Заир или Антарктику, полезно испытать его
качества,  ибо   на  отдаленном  вулкане  окружение  не  менее   важно,  чем
снаряжение. Этна,  особенно зимняя,  - идеальное  место  для такого  отбора.
Условия  там  бывают поистине  экстремальные,  но,  с  другой стороны,  если
человек   не  проявил   нужных   качеств,   это  не   грозит   непоправимыми
последствиями, так  как обжитые места  все-таки  под  боком. Не  то  что  на
Эребусе.
  Зимняя Этна - пробный  камень и для вулканолога. Чтобы данные измерений
расширили  наши  представления  и  позволили  делать какие-либо  выводы,  их
необходимо  проводить в  строго  определенных  условиях  (это  поистине  азы
научной этики, тем не  менее они  далеко не всегда  выполняются) и в течение
достаточно  долгого  времени. Только  тогда  удается  вычислить  необходимые
средние  значения,  уловить  отклонения,   выявить  коррелятивные  связи   и
причинно-следственные  отношения  -  все то, без  чего невозможна правильная
интерпретация эруптивного феномена,  а следовательно, и выдача прогноза. Это