ужить  лишь  то  обстоятельство,  что  потеря  нашей  старой
"Оссерваторио Этнео"  сделала  невозможной систематическую работу  в  зимний
период, вулканологам пришлось  довольствоваться краткими набегами  не дольше
одного-двух дней. Дело в том, что нести с собой теперь приходилось не только
научное оборудование, весомое и неудобное само по себе, не только продукты и
абсолютно необходимое зимой топливо, но и вдобавок палатки и спальные мешки,
а это уже совсем тяжело.
  В 1974 г. нам удалось кардинально решить эту проблему способом поистине
восхитительным:  мы  соорудили  себе  эскимосские  иглу.   Я  был  на  верху
блаженства. Эти жилища меня  научил  строить в  Альпах  еще  в  1937 г.  Луи
Малавьель, а его в свою  очередь научили гренландские эскимосы. С  тех пор я
влюбился в эти сооружения.
  Я не оговорился это не убежища, а именно жилища. Кто не жил в  них, тот
и  не  догадывается, до  чего  удобный дом -  правильно построенное иглу.  В
непогоду  -  полярную  пургу  и  бури,  обычные  для  высоких  широт  -  они
обеспечивают абсолютную безопасность  в этом отношении их нельзя сравнить не
только с  палаткой (что само собой разумеется), но  и с иными "капитальными"
убежищами.  Снаружи  завывает  буран,  а   внутри  снежной  полусферы  царит
полнейшая тишина,  как в  вате:  звукоизоляционные  свойства  снега столь же
высоки, как и теплоизоляционные.
  Да, в иглу всегда тепло,  даже  если снаружи трещит пятидесятиградусный
мороз:  тепла человеческих  тел  хватает,  чтобы ртутный  столбик термометра
поднялся выше нуля,  а если к этому добавляется  пламя свечи или плитки,  на
которой  готовят  еду,  тут  уж  можно скидывать с себя  и куртку-пуховку, и
свитер, и  даже  рубашку.  В палатке, бывало, лежишь, сжавшись в  комочек  в
своем роскошном спальном  мешке, и хотя температура не опускается  ниже - 20
С, часами не можешь согреться. А в снежном доме любые морозы нипочем. И дело
здесь вовсе не в ограниченном и замкнутом пространстве: если  иглу правильно
рассчитано,  через  лаз проникает снаружи свежий воздух, а нагретый  телами,
"отработанный", удаляется сквозь оставленную в своде  дырку диаметром  в два
пальца.
  Еще  одним ощутимым удобством иглу является то, что в  его стенке можно
без труда выдолбить нишу  и  хранить там что  угодно, а такие вещи, как нож,
карандаш,  ложку,  зубную щетку, можно без церемоний втыкать прямо  в стену.
Эскимосам хорошо -  они  могут жить  в  иглу по  восемь месяцев кряду!  (Это
замечание не так глупо, как кажется).
  Свои  иглу мы  построили у подножия  Пунта-Лючии  -  холма на  северном
склоне в верхней части Этны. Северный склон, кстати, мне больше по душе, чем
южный: там гораздо меньше экскурсантов. Меньше тут  и бетонных зданий (а те,
что есть, не так лезут в глаза), и вилл, и отелей.
  Западный склон, между прочим, еще  приятнее хотя бы  потому, что на нем
нет дорог.  А  раз нет дорог, то  нет и массового туризма, а значит, и грязи
поменьше.  Бывает,  целый день топаешь  по  лесной  просеке  (такие  просеки
проложены вплоть до высоты 1800 м) и не увидишь ни одной живой  души.  Редко
когда  попадется лесник, или лесоруб, или углежог. Встречаются охотники. Или
браконьеры. Или  туристы. Не экскурсанты,  а настоящие,  подлинные  туристы,
любящие природу и не боящиеся усталости. Летом - пешком, зимой - на лыжах.
  В 1974 г. у  Пунта-Лючии,  на  высоте 2600 м, открылись  новые  жерла и
пошла  лава. С 1976 по 1978 г. я  не бывал  на Этне из-за забот, связанных с
Суфриером,  поэтому мне не известно, как и когда завершилось самое последнее
по  времени  многолетнее извержение удивительной  северо-восточной бокки  (я
пишу  эти строки  в апреле 1983 г.).  Проработавшая без остановки с  1911 по
1971  г. северо-восточная бокка, расположенная  на высоте 3400 м над уровнем
моря, украсилась четырехсотметровым  конусом  и вознеслась выше  (по крайней
мере на сегодняшний момент) горделивого центрального конуса.
  Долгое извержение середины 70-х  годов относилось к тому же типу, что и
происходившие на северо-восточной бокке в 1951-1970 гг., причем это касается
не только продолжительности, но  и прорыва газов  с выбросами бомб из жерл и
изливания лав из трещин, открывшихся у основания вырастающего конуса.
  Относительно жидкие  лавовые  массы  стекали  к югу,  северу, востоку и
западу  в  зависимости  от направления трещин.  Текли  они  довольно  низко,
спускаясь с отметки 3000  м (где открывались  устья) до  высоты 2500 и  даже
2000  м -  там, где  этому  способствовал  напор  и в особенности уклон.  За
двадцать лет здесь вырос целый сбегающий каменный щит, верхний край которого
лежит на высоте около 3200 м. Среди этих напластований возвышается вершинный
конус, состоящий помимо немногочисленных слоев лавы  почти  исключительно из
шлака и вулканических бомб, выброшенных при выходе газов из жерла.
  Казалось, с извержением  1971 г. почти непрерывно  действовавшая  ранее
северо-восточная бокка затихла. Это нас искренне огорчало, так как, несмотря
на безденежье, вызванное поистине возмутительными перебоями в финансировании
(дожив до  седых  волос,  я  так и не  осознал, что  в узком  мирке  научных
исследований  зачастую   превалируют  не   законы   этики,   а   соображения
карьеризма),   нам  удалось   кое-как  обзавестись   нужными  приборами.  Мы
радовались, что теперь имеем то,  без  чего  серьезному  вулканологу  делать
нечего:  вполне  точную и  надежную  аппаратуру. Активность северо-восточной
бокки  позволила  бы  нам  опробовать  приборы на  практике. Прекращение  ее
деятельности повергло нас в уныние.
  И вдруг бокка вновь заговорила!

  Глава двенадцатая,

  в которой объясняется, почему так важно изучать  эруптивные газы  и чем
они  отличаются  от обычных  фумарол, где рассказывается о самых  крупных  и
самых тонкостенных  в мире газовых пузырях, где повествуется об удивительных
приключениях  летчика  Гийоме  в  Андах,  описанных  его  другом,  писателем
Сент-Экзюпери.

  Действительно,   источником   лавовых   потоков    Пунта-Лючии,   мирно
изливавшихся с  1974 г. по северному склону  Этны с высоты 2600 м, оказалась
точка,  отстоявшая от  этого места  более чем на километр и расположенная на
добрых  500  м выше:  то  была вновь  активно заработавшая  северо-восточная
бокка.
  Это  можно  было видеть, во-первых,  по трещине,  соединявшей  бокку  с
точкой  выхода лавы,  а во-вторых, по  отсутствию прорыва  газов в указанной
точке,  что  представляло   собой   резкий  контраст  с   началом   активной
"эксплозивной"  деятельности северо-восточной бокки, молчавшей уже три года,
с  самого  извержения  1971  г.  Ранее бокка действовала почти  непрерывно в
течение  десятков  лет.  Мы  уже  привыкли   к  фейерверкам,  плясавшим  над
северо-восточной боккой, и ее затянувшееся бездействие  нас удручало. Вулкан
без извержений - все равно что король, не желающий веселиться!
  Я  надеялся,  что  выход  газов позволит  нам  взять  пробы  настоящего
эруптивного газа. Они наиболее  важны для  вулканолога.  Можно даже сказать,
что эти пробы -  единственные, представляющие  интерес, в отличие от обычных
проб,  которые  берутся  из фумарол.  Дело  в  том,  что  химический  состав
фумарольных  газов  всегда  изменен, замаскирован,  а иногда и вообще  лишен
всякого смысла  в результате  охлаждения (хотя  и незначительного), действия
воздуха, образующего  окислы некоторых компонентов  газа,  и, наконец, воды,
присутствующей  как  под  землей, так  и в  атмосфере,  которая  приводит  к
образованию гидратов.
  Мы считаем,  что  выяснение  точного химического состава  магматических
газов, то есть газов, растворенных в магме под давлением на большой глубине,
помогает лучше понять эволюцию эруптивного феномена. Нам представляется, что
данный феномен почти полностью определяется именно газами.
  В  самом  деле,  если  бы  не  газы,  магма  не смогла бы подняться  на
поверхность, так  как ее  плотность выше плотности  породы  земной коры, под
которой она  залегала. И выходит она наружу с  глубин  в десятки  километров
вовсе не потому, что какие-то силы "выжимают"  ее,  словно пасту  из тюбика,
как считают некоторые:  вулканические  зоны приурочены  вовсе не  к  районам
тектонического  сжатия, где образуются складки  и вырастают  горные цепи, а,
напротив, к районам растяжения.  В таком случае поднятие более плотной магмы
к  поверхности сквозь менее  плотные  слои земной  коры  должны  объясняться
включением в работу некоего фактора, обращающего отношение плотности магмы и
плотности   вмещающих   пород.  Мы  считаем,  что  таким  фактором  является
возникновение  множества  газовых пузырей  в  жидкой  магме,  перенасыщенной
газом.   Причинами   перенасыщения   могут    стать   уменьшение   давления,
испытываемого  магмой,  возрастание  ее температуры,  увеличение  содержания
водяного пара и  т.  д.  Как бы  то ни  было,  пузыри  "разрыхляют"  кипящее
каменное  тесто,  подобно  тому  как  действуют на  хлебное  тесто  пузырьки
углекислого газа из дрожжей.
  Став относительно легче, магма идет вверх - если находит  себе лазейку.
Чем  выше она  поднимается, тем  меньше гидростатическое  давление. Пузырьки
становятся  крупнее,  и  их  число  растет.  Это  в  свою  очередь  приводит
опять-таки к уменьшению  общей плотности и ускоряет подъем. К моменту выхода
на поверхность пузыри достигают нескольких метров и даже нескольких десятков
метров  в  диаметре,  хотя  наряду  с этим в магме содержатся также  мириады
микроскопических пузырьков Газ давит изнутри на стенки пузыря и разрывает их
в клочья,  которые вылетают из жерла вверх: это и  есть вулканические бомбы,
лапилли и пепел.
  Таким  образом, роль газов  в  вулканическом  извержении  исключительно
велика. Мы называем это явление  фундаментальным  - по той  причине, что без
него не было бы ни  расширения океанского дна,  ни миграции континентов,  не
возникли бы океаны и атмосфера. Фундаментальна его роль и в еще более важном
событии:  возникновении жизни.  А  это значит,  что  всякий,  интересующийся
вулканизмом, должен вплотную заняться исследованием газов.
  В  течение почти уже двух веков  химики пытаются  выяснить состав  этих
газов,  ими занимались  еще  Спалландзани, Дэви,  Фуке, Джеггер и продолжают
заниматься  наши современники.  К  сожалению,  в данной области мы  не можем
похвастать столь  значительными достижениями, какие были  получены почти  во
всех других научных дисциплинах. Это  обусловлено не столько  отсутствием до
самого  последнего  времени  необходимого оборудования,  сколько  трудностью
получения проб надлежащего качества - как из-за сложности работы на вулкане,
так и  ввиду  нестойкого,  летучего характера самого  отбираемого материала.
Кроме того, чтобы обнаружить  имеющие  значение вариации состава, отбор проб
необходимо вести  по возможности непрерывно или  по  крайней мере  повторять
взятие проб как можно  чаще. Наша исходная гипотеза состоит в том, что такие
изменения предшествуют,  сопровождают или  происходят  вслед  за изменениями
эруптивной  деятельности.  Это и  дает  нам  право надеяться,  что  изучение
подобных изменений позволит прогнозировать поведение вулкана.
  Спалландзани был, бесспорно,  человеком  отважным  и обладал  ловкостью
горца, но ему было трудно подобраться к самим эруптивным газам. В наше время
техника  скалолазания и отбора проб шагнула  вперед, однако  в данном случае
прогресса  почти нет.  В эпоху вертолетов, ЭВМ  и  полетов  в  космос кратер
действующего вулкана  остается  почти столь  же  недоступным, как  и в былые
времена.
  С самого  начала периода активности  северо-восточной бокки  я надеялся
что нам удастся, как уже не раз  бывало в  60-е годы, добраться до ее края и
задержаться там достаточно  долго для продуктивной работы. Располагая к тому
времени гораздо более совершенной  техникой  исследования  газов,  я  мечтал
применить  ее на  практике для изучения  настоящих  эруптивных газов,  а  не
эманаций, которыми мы так долго были вынуждены довольствоваться на вулканах,
в том числе и  на Этне   несмотря  на  их почти тысячеградусную температуру,
эманации   все-таки  не   вполне  соответствуют   исходному  составу:   газы
перемешиваются с воздухом или водой под  землей, то есть еще до эмиссии, или
же непосредственно внутри кратера.
  Увы на  этот раз губа северо-восточной бокки подвергалась таким опасным
бомбежкам, что приблизиться к ней нечего было и думать. Пришлось брать пробы
на  выходах газов 500 м ниже, у скалы Пунта-Лючия, где они вырывались наружу
вместе с лавой.
  За  все  три  года  что шло извержение, мы  ни  разу  так  и не  смогли
приблизиться  к северо-восточному  кратеру. Ничего удивительного. Те  случаи
когда удается подойти к кратеру,  побыть около него  и тем более  осмелиться
залезть внутрь следует рассматривать как исключительные.
  Был, помнится один случай, году в 1966-м или 1967-м, когда в течение не
скольких  дней  бомбы  хотя и летевшие  очень густо поднимались  не  отвесно
вверх,  а отклонялись  к  юго-юго-востоку,  что объяснялось вероятнее  всего
особой конфигурацией жерла в тот  момент. Таким образом, на  северо-западный
край кратера почти ничего  не  попадало в то время  как  по противоположному
краю  лупило  так,  что  бомбы на  земле не успевали еще погаснуть,  как  их
накрывала  новая очередь  раскаленных  снарядов.  Нам удалось  безболезненно
подойти  к самому  краю губы в ее северо-западном секторе, а однажды вечером
мы  расхрабрились и даже спустились внутрь на несколько метров,  чтобы взять
пробу  газа,  вырывавшегося  из расщелины  в  стене: нами  двигало  неуемное
желание дорваться до состава эманаций,  не затронутых химическими реакциями,
определяемыми новыми физическими условиями и контактом с кислородом воздуха.
  Такое  везение  бывает  нечасто,  но  подобные  случаи  нам встречались
неоднократно  в 50-х  и  60-х  годах, поэтому  я успел к  ним  привыкнуть  и
перестал  рассматривать  их  как  исключения.  После завершения  непрерывной
активности   северо-восточной   бокки,   приуроченной   к   субтерминальному
извержению  1971  г., мне  ни разу  не  удавалось  в периоды ее  последующих
пробуждений не то что подойти к  кратеру, но даже подняться выше чем на одну
треть высоты конуса.
  Несмотря  на  желание  взять  пробу "чистых"  эруптивных  газов,  мы не
гнушались    исследовать   газовые   выходы    с    температурой   900   или
1000oС,   даже   расположенные   на  значительном   удалении   от
эруптивного очага, как это  было на Пунта-Лючии. Во-первых, эти  газы весьма
плохо  изучены и  уже поэтому достойны исследования. Кроме  того,  имевшиеся
средства взятия проб и исследования подобных летучих веществ необходимо было
испытать  на практике и  усовершенствовать, особенно  актуально  это было  в
описываемое  мною время, потому что  с тех  пор  мы  сделали в  этом вопросе
большой шаг  вперед.  Итак, выходы газов с лавами у  Пунта-Лючии нас  весьма
интересовали,  невзирая на  тот  факт, что главный процесс  дегазации  магмы
происходил довольно далеко - в кратере.
  Не  помню,  сколько  раз мы взбирались на  гору в 1974-1976 гг., но уж,
наверно, достаточно часто, чтобы нам  стала  родной  эта скалистая, покрытая
снегом   и   пеплом  пустыня,  далекая  и  в  прямом  смысле  слова,   и   в
психологическом  плане: казалось,  она расположена  значительно дальше,  чем
лежащие на той же высоте места южного склона, где  мы привыкли  бродить  или
работать. Здесь,  на  северном  склоне,  от  базовых точек нас  отделяла вся
вершинная  часть.  Этими  точками были Катания,  Николози  и  Гран-Альберго
взгляните на  карту и вы ощутите разницу. Она  состояла, в частности, в том,
что дорога  сюда отнимала  лишние два  часа (если любопытство не толкало нас
заглянуть заодно  в вершинные  главные кратеры). Но  два часа это если  идти
налегке и  в хорошую погоду, а если в туман, в буран или по глубокому снегу,
то вообще бог знает сколько времени.
  Особый, несравненный (по  крайней мере  в наших глазах) шарм  северному
склону Монджибелло придает одиночество, в котором обычно оказываешься в этих
местах. Здесь  ты  всегда один,  словно  в пустыне. Это,  собственно, и есть
настоящая пустыня, хотя ее  площадь не превышает нескольких сотен квадратных
километров и ее пересекает автомобильная дорога (непроезжая, правда, зимой).
Пустыня,  палящая зноем или  ледяная, - это всегда враждебное  пространство,
где неоткуда ожидать помощи и поддержки.  Неважно,  что  это пространство не
бескрайние  просторы,  окружавшие  мореплавателей и  путешественников  былых
времен,  а  всего  лишь  считанные  километры,   отделяющие  нас  от  других
человеческих  существ,  присутствие  которых,  кстати,   было   бы  для  нас
невыносимо.
  Многие любители уединения  испытывают своеобразные приступы мизантропии
(правда, преходящие), часто нам  совсем  не  хочется видеть наших братьев по
разуму, составляющих  "молчаливое  большинство".  С другой  стороны,  бывает
удивительно полезно оказаться наедине с самим собой или в  составе небольшой
сплоченной группы. Поэтому уже во второй или третий приезд на Пунта-Лючию мы
почувствовали себя как дома. Мы  были одновременно затеряны в этой небольшой
пустыне и находились в знакомой местности, все красоты и подвохи ее нам были
до мелочей  известны, здесь стояло наше  жилище, настоящее, милое, домашнее,
уютнее любого альпинистского приюта или отеля, удобнее палатки: наше иглу...
  Потоки лавы,  за  которыми я наблюдал у Пунта-Лючии, представляли собой
восхитительное зрелище.  Мои спутники, наверное, тоже восхищались, однако мы
крайне редко  позволяем  себе  выражать свои чувства вслух,  разве что перед
взором происходит нечто  действительно из ряда вон выходящее. Здесь вступает
в действие некая сдержанность, застенчивость, и то, что я пишу, я никогда не
смог бы заставить себя выговорить. Разве что  перед любимой  женщиной.  Да и
то...  В этом  смысле  мы гораздо  ближе  к регбистам, реагирующим на  успех
товарища похлопыванием по  плечу или  шлепком по затылку  (да и то далеко не
всегда), чем к футболистам, которые в  последние лет двадцать завели молу на
радостях обниматься и целоваться с таким пылом, что мне, старому спортсмену,
это кажется просто неприличным.
  Вспоминаю,  как мы с  одним моим товарищем-новозеландцем прореагировали
на абсолютно уникальное  явление, которое  нам посчастливилось увидеть среди
ледяных просторов  Антарктики. Продолжалось  оно считанные секунды, а  когда
закончилось, мы с Питером переглянулись, он скорчил  вопросительную гримасу,
выпятив губы, и я спросил  его: "Видел?" Он ответил "Ага". "Ну и  как?" - не
отставал я. "Ярдов  сто будет", - сказал он, и мы скорчили еще одну гримасу,
на этот раз в знак почтительного удивления, ибо перед тем  из  жерла вулкана
вылез невероятных размеров пузырь - около двухсот метров в поперечнике.
  Я не  поверил бы, не  происходи  это у  меня на глазах.  Если  бы в тот
момент  я  был один, то подумал  бы, что  у меня  галлюцинация.  Однако  эту
диковину  одновременно  увидели  двое,  причем люди достаточно хладнокровные
(Питер - первоклассный альпинист, неоднократно поднимавшийся  на гималайские
вершины). К тому же через год на глазах моего верного друга, новозеландского
вулканолога  Филипа  Кайла, тот  же  кратер снова  выдавил из  себя такой же
пузырь и опять таких же невероятных размеров.
  Все, кто  наблюдал  базальтовые  извержения,  видели пузыри  до метра в
поперечнике, а те,  кому приходилось близко видеть лавовое озеро,  встречали
пузыри в  десять раз больше. Но совсем другое дело, когда на твоих глазах за
считанные    секунды    вздувается    раскаленная   полусфера    высотой   в
двенадцатиэтажный дом и площадью с футбольное поле.
  Несколькими годами ранее мне довелось наблюдать явление, если можно так
выразиться,   противоположного   масштаба:    завораживающий   танец   тысяч
бледно-голубых искорок на поверхности озера кипящей лавы крате