нным неприятным фактором оставалась быстрая
утомляемость,    подтверждавшая   эмпирическое   наблюдение   о   том,   что
физиологически высота Эребуса соответствовала 8000 м на других широтах.

  Сомнения

  Подготовительная  суета неотвратим приближала меня к  принятию главного
решения - состоится ли спуск в активный колодец или нет? Сомнения охватывали
меня, едва  мы забирались в палатку,  роились в голове все время, пока  я не
засыпал (к счастью, спал я крепко).
  Вот уже десять дней, как мы вели регулярное наблюдение за жерлом и пока
не   сумели  уловить  ни  малейшей  закономерности  в  чередовании  взрывов.
Удивляться  не  приходилось:  таково  свойство  всех  вулканов,  что  бы  ни
рассказывали очевидцы, в том числе и выдающие себя за вулканологов.  Сколько
раз  приходилось  слышать  и  читать,  что Стромболи  отличается  регулярной
деятельностью. Не  верьте:  вопреки  легенде,  Стромболи  в  этом смысле  не
отличается от  всех остальных  вулканов планеты. На  Эребусе  полное затишье
длилось  порой двадцать часов  -  более чем достаточный срок для того, чтобы
спуститься  к  озеру  и активным  жерлам,  произвести  замеры,  взять  пробу
эруптивных газов  и сублимированных солей, выстилающих края отверстий, и без
особой спешки подняться наверх. С другой стороны, бывало, что в течение часа
раздавалось  два, а  то  и три взрыва. Поскольку предугадать  их  мощь  было
невозможно, пребывание  в  этот момент в непосредственной близости от  жерла
представляло слишком большой риск, пойти на который я не мог.
  21 декабря, в первый  день антарктического лета, колебания и сомнения у
руководителя экспедиции  уступили место  глубокому  унынию. Произошло  это в
результате события, воочию продемонстрировавшего нам норов Эребуса.
  В полночь Фил и Макс сменили нас с Куртом на посту  возле края колодца,
откуда мы  вели наблюдение  за деятельностью вулкана.  Эти дежурства  велись
теперь постоянно, за исключением особой  непогоды. Итак, Фил и  Макс приняли
смену в  полночь,  а три  часа спустя произошел  взрыв такой силы, что обоих
навзничь опрокинуло  ударной волной. Не  привыкшие  к  своенравным  выходкам
вулкана  ребята  со  всех  ног  без  оглядки припустили к стенке кратера,  в
мгновение ока вскарабкались по ней вверх и ворвались в лагерь. Они поступили
совершенно правильно.  Взрыв такой мощи не происходил  еще ни разу за десять
дней дежурств и вполне мог быть предвестником опасной эруптивной фазы. Через
несколько часов мы  осторожно спустились  на днище.  На  посеревшем от пепла
снегу   валялось  множество  свежих  бомб.  Свежую  лаву   легко  узнать  по
контрастному  цвету и  отливу,  этот  характерный  металлический  отлив  как
правило исчезает в результате окисления и гидратации за несколько  часов или
дней. Поверхностное  выветривание идет тем быстрее,  чем больше  в  активном
кратере агрессивных газов, чем теплее и  влажнее  климат. В  кратере Эребуса
климат был  далек  от экваториального, но эманации сернистых паров оказывали
действие  довольно  быстро, так  что  свежевыброшенные продукты  легко  было
отличить  от появившихся там  неделю назад  или раньше. Кстати на  Гваделупе
благодаря  сочетанию  обоих факторов -  жаркого влажного  климата Антильских
островов и газовых эманаций Суфриера выветривание идет очень быстро, так что
отличить свежую лаву от  старой совсем просто. На Эребусе эти отличия не так
бросались в глаза, но мы  успели  уже навострить  глаз  - по крайней  мере в
потребных нам хронологических рамках. Силу  взрыва  сдувшего  наших  часовых
подтверждало обилие свежих бомб. "Как  хорошо что наблюдатели не задержались
на месте происшествия", мелькнуло у меня.
  При спуске в кратер мы обратили  внимание на то, что  стальной  трос  к
которому  был прикреплен  грузовой  крюк  большой лебедки, свободно висит  у
стены. Между тем, накануне мы натянули его, сколько могли, подальше от стены
и внизу  зацепили  крюк  за большой  камень. Сейчас  вид  болтавшегося троса
внушал беспокойство. Что могло  произойти? Объяснение ждало нас  внизу: трос
лопнул в двух  метрах от камня, за который был зацеплен, причем оборвала его
вулканическая бомба. Она лежала по соседству и ее участие в деле не вызывало
сомнений: когда  бомба обрушилась  на натянутый трос она была так  вязка что
облепила его, прежде  чем порвать. Все произошло в какую-то долю секунды. За
долгие годы хождений  по вулканам  мне еще  не  приходилось наблюдать  столь
курьезного зрелища:  Курт и Джо подняли  вулканическую  бомбу килограммов  в
тридцать за стальное "ушко", навечно впаявшееся в породу...
  После  этого инцидента  мой  оптимизм сильно  пошел  на убыль. Особенно
обидно  было думать о  неудаче, стоя на  краю  колодца и жадно вглядываясь в
лавовое озеро. Оно тяжко ворочалось и вздыхало, на его пурпурной поверхности
вспучивались огромные пузыри и, лопаясь выбрасывали голубоватые эманации. Из
щелей  по  соседству время от времени вырывались  струи газов даже сверху на
глаз было заметно под каким напором они выходили и как высока их температура
- какое заманчивое "лакомство" для вулканолога.
  Да, все  это было  прекрасно  но  вулкан только что  продемонстрировал,
насколько он может  быть грозен.  Риск непоправимых  последствий перевешивал
манящий зов лежащего у ног чуда природы.
  И все же наотрез отказаться от  спуска было не так просто.  Никто бы не
стал  оспаривать моего  решения, поскольку в  этой  области я обладал  самым
большим опытом.  С  другой  стороны  именно благодаря опыту я знал,  во  что
обошлась наша экспедиция. Ее главной целью,  ради которой в  группу включили
такое  количество  людей, был отбор  проб  и  проведение  замеров в активном
жерле.  Отказаться  от  нее можно было  только в крайнем  случае перед лицом
неопровержимых доказательств  неосуществимости спуска  или сопряженной с ним
крайней опасности. Бросить все и уйти представлялось до боли обидным...
  Дилемма не давала мне  покоя. Последовавшее за  описанным происшествием
27-часовое затишье опять потянуло чашу весов в другую сторону. Если взрывы в
течение  двух  суток будут такими  же  нечастыми,  может,  стоит попробовать
втроем спуститься к озеру? Даже огромная, в тонну глыба мягкой лавы, которую
вулкан швырнул ночью (при ярком солнце, разумеется!) по соседству с палаткой
Фила, не убедила  меня окончательно отказаться от идеи. Тот факт,  что глыба
пролетела  600 м, доказывал лишь одно:  сила взрывов  бывает  огромной.  Это
ничего не  добавляло  к  исходным условиям дилеммы,  поскольку  и куда более
скромные  проявления опасны для  людей,  находящихся  в жерле. В тех  редких
случаях,  когда нам удавалось заметить взрыв, мы  видели, что ударная волна,
заполнив  цилиндр  двухсотметрового колодца, в ту же  секунду выплескивалась
вверх на 120 м... Нет, экспериментировать с воздействием  подобного удара на
человеческий организм лучше не стоило.

  Бдительные особы

  Итак, с каждым новым  взрывом надежда  прослушать  пульсирующее  сердце
вулкана  то  просыпалась, то вновь угасала.  К моим сомнениям  примешивались
исторические реминисценции, показывавшие, какой  ценой приходится  платить в
этой части света за ошибки руководителей экспедиций.
  9  января   1909   г.  Шеклтон,  Адамс,   Уайльд   и  Уилсон   достигли
88o23' ю. ш. Южный  полюс  лежал перед ними  в каких-то  полутора
градусах!  Оставалось одолеть меньше  180 км  по ровному  плато.  Все жуткие
орографические препятствия были уже преодолены и остались за спиной.  И  вот
тут  Шеклтон,  человек редкой энергии  и целеустремленности,  годами  живший
одной-единственной  мечтой  -  покорить  Южный  полюс,  поворачивает  назад:
остававшийся  у  них запас  провизии не позволил  бы  им вернуться, реши они
пройти намеченный маршрут до конца.
  Три года спустя Скотт, Отс, Эванс, Боуэрс  и Уилсон - тот самый Уилсон,
что был вместе с Шеклтоном, и те самые Уилсон и Боуэрс, что проделали "самый
жуткий поход" ради яиц императорских  пингвинов - достигли полюса. И погибли
на  долгом пути назад.  Сначала Эванс,  потом  Отс,  пожертвовавший  собой в
тщетной  надежде  спасти  троих  оставшихся,  и наконец  трое  оставшихся...
Воспоминания служили историческим фоном моим раздумьям об обстоятельствах, в
которых оказываются люди, бросившие вызов  природе. Это  уже  не "победа или
смерть", это - победа и смерть или поражение и жизнь...
  О цене осторожности свидетельствуют нападки, которым подвергся норвежец
Борхгревинк,  первый  путешественник,  ступивший   не  на  ледовое  поле,  а
непосредственно  на антарктический материк (это произошло в  1895  г.  возле
мыса Адэр, открытого за  полвека до того Джеймсом Россом). В  1899-1900  гг.
Борхгревинк  руководил первой  зимовкой  на континенте.  Она прошла в  очень
тяжелых условиях.  Следующим  летом Борхгревинк с двумя спутниками совершили
поход по шельфовому ледника Росса,  дойдя до 78o50 ю. ш.,  "самой
южной  точки",   достигнутой   к  тому  времени.  По  возвращении  в  Англию
(экспедиция,  которой  руководил  энергичный  норвежец,   была   британской)
Борхгревинка жестоко отчитали  за то, что  он повернул назад, а не  двинулся
дальше к  югу: упустить возможность  в первом году нового века  добраться до
восьмидесятой параллели! При этом не учитывалось, что кто-то из них, а  то и
все трое, могли не вернуться из похода. Право на решение должно принадлежать
людям,  непосредственно участвующим в деле,  а не "генералам", заседающим  в
штабах  или  торговой  палате, не  влиятельным особам,  будь  то  президенты
научных обществ или университетская профессура.
  Одним  из  тех,  кто  наиболее  агрессивно  вел  себя  по  отношению  к
Борхгревинку  (а  несколькими  годами  позже  к  Шеклтону),  был   президент
Королевского географического общества Клементс Маркхем.  Сам он, совершив  в
молодости несколько коротких  экспедиций на  развалины инков в Перу,  сделал
блестящую   карьеру   в   качестве    заседателя   в   различных   комитетах
могущественного  Географического общества Великобритании, удостоился  многих
почестей  и  наград,  прожил долгую  спокойную  жизнь.  Характеристику  сэра
Клементса,  оставленную Лоуренсом Кэрвеном в замечательной "Истории полярных
путешествий",  с  полным  правом можно  отнести  ко  всякому,  кто  поставит
природный ум на службу  честолюбию. А уж добравшись до власти, подобные лица
цепляются  за  нее  руками и  ногами.  "Маркхем  -  пишет  Кэрвен, - обладал
тактическим талантом, умением плести тончайшую интригу  и терпеливо выжидать
момента, пока бразды правления окажутся у него в руках".
  Маркхем невзлюбит Борхгревинка  в первую очередь потому, что тот не был
англичанином, а в  высших кругах охотно культивируют шовинизм, и еще потому,
что  тот не был офицером королевского флота,  а это  в глазах сэра Клементса
являлось непоправимым пороком. Тем же  пороком  страдал и Шеклтон, причем он
усугубил  его еще  пуще,  став соперником капитана Скотта, любимца Маркхема,
для которого сопротивление волеизъявлению начальства  было сродни  бунту  на
корабле. Соответственно Маркхем сделал  все, что в его силах, дабы  помешать
вначале экспедиции Борхгревинка а затем Шеклтона.
  С годами влиятельные особы укрепили свое влияние, а  отношения, которые
были характерны для тех далеких  лет не  редкость и в наши  дни. Прежде  чем
дело дойдет  до преодоления  природных  препятствий, приходится  продираться
сквозь препоны, воздвигнутые бонзами от науки.
  Я  вспоминал о  своих  прославленных предшественниках, думая о дилемме,
поставленной  передо  мной  Эребусом. Конечно  я не собирался идти  на  риск
только  ради  того,  чтобы   потом   не  подвергнуться  критике  со  стороны
представителей научных  инстанций -  прежде  всего  потому, что не считал их
компетентными.  Не  собирался  я  ставить ребят в  опасное положение и  ради
интереса,  пусть  очень большого,  который представляли  эруптивные газы.  С
другой стороны, невыносима была мысль уехать несолоно хлебавши, когда имелся
шанс  спуститься и добыть  вожделенные  пробы!  Мы  столько  мечтали  о них,
столько  уже потратили  сил,  начиная  с малоприятного  выбивания кредитов и
кончая  обморожениями  не  говоря   о  доставке  в  кратер  оборудования   и
аппаратуры. Нет, право слово, быть на Эребусе и не заглянуть в него - чистое
безумие... Каждый  новый период продолжительного затишья пробуждал очередной
всплеск надежды.

  Отпраздновали рождество. В полночь во франкоязычной кухне-столовой, а в
полдень  в англоязычной.  Четырнадцать  здоровых  парней  в  "парадной зале"
радиусом  меньше двух  метров сидели в прямом  смысле тесным  кругом  царило
дружеское веселье. Обычно во французской  палатке был  французский стол, а в
новозеландской -  британский. Правда блюда одной и другой кухни  не особенно
отличались: провизию брали из общего запаса - мороженое мясо и овощи,  сухое
картофельное пюре, сыр, масло, галеты, шоколад, варенье, фрукты (сушеные или
в сиропе). Способ приготовления тоже был  примерно один  и тот же, но беседа
за  едой на родном языке дает большую релаксацию, если можно так выразиться.
Тем   не  менее  ежедневно   каждое   "землячество"  непременно   приглашало
одного-двух иностранцев к своему столу. Это было важно для сохранения общего
духа экспедиции, где чужими были только языки.
  Затем на три дня  зарядила пурга.  Видимость упала до нескольких шагов,
так что походы к кратеру  пришлось прекратить. Минули уже три недели  нашего
пребывания на вулкане, и усталость начата давать себя знать. Высота, холод и
сухость воздуха  подтачивали сопротивляемость организма.  Одни справлялись с
этим лучше,  другие  хуже, но воздействие ощущали  все. Однако,  как  только
стихала  непогода,  все  жадно накидывались на работу.  Фанфан и Жан-Кристоф
брали пробы  газов  из  трещин  в  основании  стенки кратера, мы  с  помощью
радиометра   измеряли   температуру   лавового   озера,   собрали  коллекцию
геологических образцов и несколько сотен кристаллов анортоклаза. Рэй записал
на ленту гектометра подземные  толчки.  Вернер  исследовал и занес  на карту
систему пещер, начинавшуюся в "сейсмографическом зале" и уходившую почти под
самый лагерь.
  Наконец  туман рассеялся,  выглянуло  солнце и мы ходко припустились  к
кратеру. Я все больше утверждался  в мысли поступить  так, как мы сделали на
Ньирагонго,  где  после  полутора  недель  наблюдений  совершили  вылазку  в
огненный колодец. Огромное мятежное озеро Ньирагонго выплеснулось из широкой
чаши,  где обычно кипело  и  за  несколько минут  залило все днище кратера -
более  150 тыс. м2. Подобные разливы  случались уже не однажды, но за десять
дней наблюдений за жерлом мы установили, что они происходили только ночью. В
конце концов я принял решение рискнуть  и произвести спуск около  полудня  в
последний день нашего пребывания у кратера, если ночной разлив огненной лавы
прекратится  к  рассвету.  Здесь,  на  Эребусе,  после серии  редких взрывов
зарегистрированных  до начала пурги, можно было попытаться проделать тот  же
трюк.  Опять-таки  если  суточное наблюдение  покажет, что промежутки  между
взрывами длятся не меньше пяти-шести часов.
  Джо и  Курт а  затем  Шон  и  Гарри  несли  вахту  у  жерла,  остальные
занимались  своими  делами.  В полночь, когда солнце  заливает  полюс дивным
золотистым светом и даже создает иллюзию  тепла, хотя  термометр по-прежнему
показывает  -27oС,  мы с Фанфаном  заступили на  дежурство. Шон и
Гарри проведя  снаружи уже больше шестнадцати часов не захотели спускаться в
лагерь. Вместо того чтобы идти есть или спать они притулились рядом с нами у
ледяного гребня колодца.  Открывавшаяся картина  была  поистине грандиозной.
Внизу на дне цилиндра всполохами розовело озеро расплава, впереди поднимался
конус  горы Дисковери,  с которой сползали языки ледников,  искрившиеся  под
полуночным  солнцем.  На  востоке,   казалось  совсем  близко,   в  идеально
прозрачном  воздухе  расстилался  шельфовый ледник,  из которого поднимались
бледно-зелеными холмиками Терра Нова и Террор.
  Около  четырех часов  утра послышался довольно сильный  взрыв.  До  нас
долетели клочья лавы. Ну все, теперь если до следующего взрыва  пройдет хотя
бы четыре часа, мы спускаемся в жерло!
  В течение следующих пятидесяти  минут раздалось два  взрыва.  Поведение
Эребуса как было, так и  осталось  непредсказуемым. На этот  раз от  попытки
спуститься  в кратер пришлось отказаться. Мы  уезжали за 20 тыс. км от цели,
которая находилась от нас в 120 м - рукой подать...

  Лавовые озера

  В  течение  трех лет у  нас не было возможности  вернуться на Эребус. В
1975  г.  - из-за отсутствия средств, в  1976 -  из-за скандала с Суфриером.
Быть  может  мы  пропустили  тогда  редкий  случай:  новозеландские  коллеги
сообщили, что  активность  жерла  в  том году была значительно слабее, чем в
1974.  Когда наконец в 1977 г. у нас появился случай навестить Эребус, Филип
Кайл прислал мне каблограмму о том, что эруптивный процесс снова усилился. Я
изменил наши планы и в соответствии с этим состав группы.
  Коль  скоро  спуск  в  колодец  не  планируется,  бессмысленно  брать в
экспедицию  людей,  специализирующихся на подобных операциях.  За  неимением
доступа к "горячим" газам придется  работать с  холодными эманациями, как мы
их называем.  Экспедиция, пробывшая  на Эребусе  с  2 по  17 января 1978  г.
оказалась таким образом не столь многочисленной, что  упрощало интендантские
проблемы:  нас было  восемь вместо  четырнадцати. Филип  Кайл  взял с  собой
ассистентом  молодого американского  геолога  Билла Макферсона,  Брэд  Скотт
представлял геологическую  службу Новой  Зеландии,  Питер  Фаррел отвечал за
оргвопросы  (роль,  которую  три года назад  успешно выполнял  Шон Норман) а
Рассел  Брайс   был  у  него  помощником.  Французы  прибыли   втроем:  Рене
Фэвр-Пьерре,  больше известный  как  Йети,  химик  из  Гренобльского  центра
ядерных  исследований,   Жорж   Польян   из   Центра   по  изучению   слабой
радиоактивности и я.
  Как и в прошлый раз медики предписали нам пройти адаптацию на леднике у
Клыка, но мне удалось уговорить начальство не отправлять нас в промежуточный
лагерь.  Вертолеты забросили  участников экспедиции в  верхний лагерь  после
того, как  я дал торжественное обещание не переутомляться и вообще ничего не
делать в первые пять суток - минимальный срок для акклиматизации.
  Итак  мне  посчастливилось  вновь  порадовать свой взор сказочным видом
вокруг  базы  Скотта,  а затем грандиозным пейзажем,  открывающемся  с высот
Эребуса. В этот раз мы приехали попозже, и летнее таяние было уже в разгаре.
Прошел первый ледокол, на солнце нежились тюлени, пингвиньи детеныши на мысе
Ройдс подросли почти вровень с родителями, хотя еще донашивали серые пуховые
"доспехи",  поморники  на  полном  серьезе  пугали  нас,  стараясь  защитить
единственное  большое  коричневое  яйцо,  которое  они   высиживали,  храбро
пикировали с  криком, а  иногда даже задевали голову  крылом. Антарктический
свет был  все так же ярок, а Эребус так  же  царствен.  Над вершиной  висело
легкое пиниеобразное облако, которое ветер вытягивал в длину на добрую сотню
километров.
  Своей славой вулкан обязан, конечно,  тому, что природа воздвигла его в
труднодоступной  Антарктиде,  за  тридевять  земель  от  обитаемых  районов.
Немалую  роль играет  и  величественность окружающего пейзажа. Но  для  нас,
вулканологов,  он  привлекателен  еще  и тем,  что ставит  ряд вопросов,  на
которые пока  нет  однозначных ответов. Чем объясняется его непрекращающаяся
активность?  Почему  питающая  Эребус  вязкая  лава  образует озеро  жидкого
расплава вместо  того,  чтобы застыть, окаменеть  в полярном  холоде? Почему
среди   тысяч  активных  вулканов  Земли  только   Эребусу  свойствен  столь
уникальный   химический  и  минералогический  состав  лавы?  И  почему  этот
исключительный вулкан оказался в не менее исключительном месте?
  Все эти вопросы не давали мне покоя, быть може