ар за четыре минуты.  Все  предыдущие оказались  не
сильнее тех, что я привык "ловить", занимаясь в юности  боксом. Но колено! Я
согнул и  разогнул  ногу: действует. Пощупал колено  сквозь  коросту  грязи,
облепившую комбинезон: больно, но перелома, похоже, нет.
  - Какая разница, сломано колено или нет? Конечный результат  все  равно
один...
  Теперь я громко разговаривал сам с собой!
  - Не смей говорить вслух, - одернул я себя. И добавил: - Лучше наблюдай
за извержением!
  Хорошо помню, как в  черные годы  оккупации я боялся, что  не  сумею до
конца оправдать надежд  товарищей. Всех нас,  участвовавших в Сопротивлении,
мучил вопрос: а как ты  поведешь  себя под  пыткой? Мы знали, как  следовало
себя вести в подобных случаях, но не знали, хватит ли у  нас на это сил. Мне
казалось, что физическую боль я смогу вынести,  но кто знает? Здесь все было
гораздо проще, в перспективе - пара ушибов, а затем  смерть. Хорошо бы, чтоб
сразу, без мучений.
  Меня даже удивило, с  каким равнодушием  я ждал наступления неизбежного
конца.  Никакого страха за себя.  Жаль, конечно, что приходится  уходить  из
жизни сейчас, когда впереди ждало еще столько  интересного и занятного. Куда
больше душа болела за родных и  близких, которым моя гибель принесет столько
горя.  Сам  я, привыкнув  в  своей  профессии  иметь  дело с  геологическими
периодами, где  единицей отсчета  служат  миллионы  лет, давно  уже  осознал
эфемерность  человеческой  жизни. Поэтому, видимо,  и  не испытывал никакого
трепета,  оказавшись теперь перед  дверью  с надписью  "Выход",  с таким  же
успехом  это могло  произойти  не на  вулкане, а в  будничной  обстановке, в
Париже  или загородном доме.  Парой лет  больше  или меньше - какая разница?
Трагедией это становится для тех, кого оставляешь.
  Откуда взялось такое смирение?  Прежде  я не замечал  его за собой. Мне
часто доводилось бывать на волосок от  гибели - в горах, на фронте, во время
подводных  погружений,  при  исследовании пещер,  на вулканах, в подполье  -
короче, чаще,  чем  выпадает  среднестатистическому  человеку, и  никогда  в
минуты  опасности  я  не испытывал  паники.  До или после  -  бывало,  но  в
решительный момент никогда. Правда, почти всегда все разворачивалось быстро,
и  я мог в  той или иной степени контролировать положение. Действуя активно,
поневоле держишь себя в руках. Здесь же, на Суфриере, я  оказался обречен на
полную пассивность, нескончаемое ожидание развязки.
  При мысли о родных и  нескольких  дорогих друзьях  на глаза навернулись
слезы. Они будут очень переживать. Зато какое удовольствие ждет горстку моих
врагов... Я взглянул на часы 10.43. Это тянется уже больше восьми минут.

  Извержение,  между  тем,  было  преинтереснейшее!  Еще раньше,  услышав
описание событий, случившихся 8 июля  и 12  августа, я засомневался, похоже,
что речь  вопреки впечатлениям шла не  о  взрывах. И вот теперь мы  получили
яркое подтверждение  этому. Обидно,  что не доведется  поведать об увиденном
коллегам,  особенно  моим  друзьям-итальянцам,  Джордже Маринелли  и  Франко
Бербери, с которыми мы облазили столько вулканов во всех частях света... Они
бы  по   достоинству   оценили  рассказ.  Взрыв   -   явление,  при  котором
интенсивность процесса достигает пика за доли  секунды, мгновенная разрядка.
Здесь же все протекало иначе: на протяжении двух минут мощность нарастала и,
достигнув максимума,  не  падала  до нуля, как после  взрыва, а держалась на
предельном уровне... целую вечность!
  Спохватившись, я сообразил, что пока был занят анализом явления, ничего
не  случилось.  Я  по-прежнему  лежал  в нелепой  позе,  но  живой!  Четверо
спутников тоже подавали явные признаки жизни. Каким-то чудом (каким только?)
никто не был ранен...
  Почти тут же увесистый камень стукнул меня в правый бок. Удар получился
сильный, сильнее прежних,  но,  как  и  раньше,  особой  боли я  не  ощутил.
Достаточно было камню оказаться на десяток кило тяжелее, и все, точка. Перед
взором опять  возникли лица близких. Как  все-таки омерзительно служить лишь
живой мишенью...
  10.45: десять  минут  истекли  с того  момента, как я взглянул на часы,
одиннадцать-двенадцать   с   начала   извержения.   Сколько  еще   продлится
безжалостный  обстрел, неведомо.  Пока  же все  мы пятеро,  насколько  я мог
судить, были  целы!  Если еще и Йети с Роз-Мари успели убраться с Эшельского
перевала, то это истинное чудо.
  В  правом боку, куда  пришелся последний удар, стало тепло...  А  черт,
кровь! Сколько раз приходилось читать: "Кровь вытекала теплой струйкой..." Я
явственно  представил,   как   густая  жидкость  пропитывает  белье,   затем
комбинезон. Рана, очевидно, была глубокой, потому что тепло расползалось все
шире. "Если так будет продолжаться, ты весь истечешь кровью!" Вообще говоря,
такой  конец  гораздо  приятней  перспективы  оказаться раздавленным глыбой:
ощущение  совершенно безболезненное,  сознание  будет постепенно угасать. По
слухам, наилучший  способ  свести  счеты с жизнью - лечь  в теплую ванную  и
вскрыть  вены...  Кто  знает,  может,  в  грязевой  ванне  это окажется  еще
приятней?
  Звонкий  щелчок  по  шлему  оторвал меня от похоронных  мыслей. Ничего,
обошлось.  Я проорал что-то  остальным,  сейчас уже не  помню  что, какой-то
вопрос  Фанфану...  Переговариваться  было  очень  тяжело,  голоса  тонули в
вулканической "симфонии"  - густом  реве вырывавшейся из жерла  колонны, вое
летящих, глыб и свисте  более мелких снарядов, издававших шлепки при падении
в грязь и шрапнельный  треск при ударе о камни. Я пытался установить связь с
товарищами еще в первые минуты, но они ничего  не услышали,  и я  замолк  до
момента, когда мне вдруг  отчаянно  захотелось сообщить что-то необыкновенно
важное Фанфану. Кажется, я  спросил,  не видели ли они Ортегу и Обера, что с
ними? С превеликим трудом нам удалось понять друг друга: нет, они ничего  не
знают!

  Кровь, должно быть, продолжала сочиться, потому что теперь стало жечь в
бедре.  Однако  сознание оставалось ясным, в голове не мутилось, и  я не без
гордости  констатировал   крепость  собственной   конституции.  Стараясь  не
говорить вслух, я начал убеждать себя, что  глупо  умирать, будучи  в  столь
отличной  физической форме - мы только что возвратились из серьезного похода
по  эквадорским горам, послужившего хорошей  тренировкой  - и  к тому же  во
время   банального   фреатического  извержения.  Обидно   для   вулканолога,
побывавшего в  стольких  передрягах. Особенно  обидно  после  того,  как  он
заявил,  что  Суфриер никому не угрожает!  Конечно,  последнее относилось  к
местным  жителям  (ближайшее  селение  находилось  в четырех  километрах  от
кратера), а не к тем, кто безрассудно надумает отправиться к самому жерлу...
Добро бы еще мы просто прошлись до вершины и обратно, нет, мы проторчали там
добрых четверть часа,  пока нас не застигло извержение,  а  такая оплошность
никак не простительна для опытного вулканолога.
  Напрасно  я  пытался  оправдаться в  собственных  глазах, бормоча,  что
предыдущее  извержение  случилось  восемнадцать суток  назад, что это  всего
третий  выброс за восемь  недель,  а следовательно, вероятность того, что он
начнется  в тот  самый момент, когда мы окажемся  на вершине,  была ничтожна
мала... Факт оставался фактом: задержавшись возле кратера, мы подвергли себя
ненужному риску.
  Я вновь начал перебирать в уме цепь событий.

  Прогулка к кратеру

  Подняться наверх, как я уже говорил, было необходимо, чтобы уяснить ход
развития нынешней фазы, а главное, убедиться, правда ли, что, как утверждали
профессора  Брусс и Аллегр,  среди извергнутых кратером продуктов находилась
свежая магма. Это  означало  бы, что  магматический расплав поднялся  совсем
близко  к   поверхности  и,   следовательно,  угроза   вылета  палящей  тучи
становилась  реальной. Только разведка  на месте позволяла разрешить спор  и
установить   истину:   действительно  ли  сложилась  угрожающая  обстановка,
оправдывавшая эвакуацию и введение чрезвычайного положения, либо все не  так
страшно, и люди могут вернуться домой. Вот  почему, едва оказавшись снова на
острове, я тут же решил отправиться к кратеру.
  Вначале я  думал  взять  с собой только Франсуа Легерна  и Жозе Ортегу,
крепкого  испытанного  восходителя,  который  должен  был  доставить  наверх
радиотелефон.  Однако  с нами вызвался  идти Джон Томблин, я с удовольствием
включил его в группу - Джон имел достаточно большой вулканологический опыт и
отличался  необходимым для этой профессии хладнокровием. К моему  удивлению,
он  разделял  опасения  профессора  Брусса  о  неминуемой  катастрофе.   "За
последние  месяцы,   -  сказал  Джон,  -  сейсмическая  опасность  неуклонно
возрастает, поэтому следует ожидать самого худшего". "Что  ж, - подумал я, у
нас будет прекрасная возможность обсудить это на месте". Я рассчитывал найти
возле кратера конкретные аргументы  в пользу своей точки зрения и указать на
них пальцем.
  И тут к нам решили присоединиться Аллегр и Обер. Мне это было неприятно
по многим соображениям, самым серьезным из которых было то, что оба  никогда
не  занимались  прежде  изучением вулканических  проявлений, кроме  того,  в
опасное место предпочтительно отправляться небольшой  компактной группой. Не
стану   называть   другие  причины.  Скажу   лишь,  что  проявил   слабость,
согласившись  на  присутствие  двух дополнительных  спутников.  Наша  группа
разрослась до шести человек. А раз так,  почему надо было отказывать Марселю
Бофу,  симпатичному  бородатому  специалисту  по  геомагнитным  наблюдениям,
легкому на подъем спортсмену, хорошо знакомому с вулканами?
  Довольно быстро мы одолели Дамскую тропу, ведущую к Ослиному  лугу. Там
туристы  обычно  оставляют машины и добираются до вершины  Суфриера  пешком.
Следует уточнить, что быстро шли шестеро из группы, а профессор Аллегр, мало
подготовленный к подобным маршрутам, скоро выбился из сил и стал отставать.
  На вершине я не заметил никаких особых перемен по сравнению с картиной,
запомнившейся мне  по  предыдущим визитам к кратеру. Разве  что  прибавилось
вулканической пыли на горной клюзии - низких кустарниках с широкими толстыми
листьями  - и  особенно  на голых склонах  кратера.  Количество  выброшенных
обломков тоже, конечно, возросло после случившегося за это время извержения,
того самого, что послужило  предлогом  для  эвакуации. Однако объем камней и
пыли был не слишком велик. Осмотр крупных  глыб и  мелкой россыпи не оставил
ни малейших  сомнений: все без исключения представляли собой древнюю породу!
Ни одного, буквально ни единого кусочка свежезастывшей лавы. Быстро осмотрев
(хватило одного взгляда) сотню выброшенных вулканом обломков, я не заметил в
них  ни  малейших  следов "свежего  вулканического стекла",  о  значительном
присутствии и даже изобилии которого (до  100%) сообщали профессора. Как они
утверждали,  заключение  основывалось на  результатах лабораторных  анализов
проб  вулканического  пепла.  Но  увиденное   еще  больше  укрепило  меня  в
первоначальном убеждении: вблизи от поверхности нет  свежей магмы, а значит,
нет и риска вылета палящей тучи.
  Собственно, я был  уверен  в этом  еще до подъема на вершину  Суфриера,
поскольку  все  данные,  собранные оставленными  на Гваделупе  сотрудниками,
складывались  в  успокоительную   картину.   Так,  эпицентры  тысячи  мелких
подземных  толчков, совокупная  энергия  которых показалась столь угрожающей
Томблину,  не  поднимались  с  момента  начала  активной  фазы  выше   четко
очерченной зоны на  глубине от  двух до шести километров. Что это  означало?
Прежде всего то, что подъема магмы не происходило. Более того, грозная магма
находилась, очевидно, глубже шести километров от поверхности, поскольку, как
известно, сейсмические  толчки  происходят лишь  в крепкой породе и не могут
отмечаться  в  магматическом  расплаве.  К  тому  же на  отсутствие  подъема
указывало  и  хаотическое расположение  эпицентров  в противном  случае  они
располагались  бы вдоль линий разломов,  через  которые расплав прокладывает
себе  путь наверх. Наконец, магма  не могла оказаться выше зоны сейсмических
очагов,  то  есть  ближе, чем  в двух километрах от  поверхности,  поскольку
температура  фумарол, которую наши химики  замеряли  ежедневно, не достигала
100oС, а  состав газов практически не менялся. Между тем, окажись
на небольшой  глубине магматический расплав,  температура которого превышает
1000oC, вырывающиеся из небольших отверстий и трещин газы были бы
нагреты до нескольких сотен градусов. А  их химический состав был  бы совсем
другим.

  Итак, мы простояли почти пятнадцать минут у края небольшого кратера под
названием   колодец  Таррисана.  Из   воронки   шириной  метров   пятнадцать
поднимались затейливые клубы пара, не позволяя увидеть, что делается на дне.
Наконец  к  нам  забрался запыхавшийся,  весь в  поту,  профессор Аллегр. Не
скрою, за двенадцать  лет, что  мы  знакомы,  между нами не возникло  особой
симпатии. К тому же три недели назад он получил назначение на пост директора
Института физики Земли,  где я возглавлял  отдел  вулканологии, и в качестве
моего  начальника отправил  в Париж  телекс  о  том, что  он  запрещает  мне
возвращаться  из  Эквадора  на   Гваделупу.  Это,   как  вы   понимаете,  не
способствовало улучшению наших отношений.
  Обстановка на вулкане  оставалась неясной, происходившего  в кратере мы
не  могли  видеть  самым разумным поэтому было бы немедленно уйти. Но, видя,
как устал профессор  Аллегр,  я не  мог  отдать  такого  распоряжения  - оно
выглядело бы как  мелкая  месть.  Поэтому  я  проявил слабость, позволив ему
посидеть и прийти в себя.
  Дискуссия тем  временем не утихала. Одни  приводили аргументы в  пользу
своего  казавшегося оппонентам  избыточным оптимизма,  другие  указывали  на
возрастание силы подземных толчков и на присутствие  в пепле по меньшей мере
50% свежего вулканического стекла.  Я уже собирался задать вопрос:  стоит ли
делать выводы на основании анализов пепла, который нельзя рассмотреть иначе,
как  под  микроскопом,  когда  куда проще нагнуться и посмотреть  на  тысячи
обломков,  выброшенных  двумя извержениями, - ими же  усеяна  вся вершина! В
этот  самый момент я и  увидел среди клубов пара  в кратере ударившую в небо
узкую прозрачную  струю... Она вырвалась под  аккомпанемент  пронзительного,
почти ультразвукового свиста. И то и другое было очень тревожным  симптомом.
Я подал сигнал к бегству.

  Истекло уже одиннадцать минут с тех пор, как я взглянул на часы. Каждая
из  них тянулась нескончаемо долго. Объективно говоря, шансов на спасение не
прибавилось,  но  неизбывная  человеческая надежда, в которой и  проявляется
воля к  жизни, вновь  зашевелилась где-то в глубинах сознания. Иначе вряд ли
бы  я  сказал  себе  с  невесть  откуда   взявшимся  облегчением:  "Половина
миновала!" То не было попыткой отвести злой рок. Просто  я полагал, что  это
извержение  должно  быть аналогично  двум предыдущим, а они  продолжались по
двадцать минут каждое.
  Наблюдая  за ходом процесса, я уже не сомневался,  что это фреатическое
извержение.  Лава появиться  не могла,  так как  расплав  находился  слишком
глубоко, а значит, все последующие извержения нынешней фазы -  через  месяц,
через год - должны быть схожи по типу и примерно такой же продолжительности:
ведь их  питает один и тот  же  горизонт  грунтовых вод. Твердя себе, что на
одиннадцатой минуте мы  миновали "экватор", я безотчетно  старался прибавить
нам  шансы  на  благополучный исход.  Надежда  на  то,  что  огненный  дождь
прекратится через столько-то минут, парадоксальным  образом уживалась во мне
с трезвым осознанием того факта, что я вряд ли выберусь отсюда живым. Образы
родных и близких вновь с пронзительной ясностью возникли перед взором.

  Фреатические извержения

  "Жаль  все-таки,  -  снова  подумалось мне, -  не доведется  рассказать
друзьям  - Жаку,  Франко, Джордже -  о том,  что  фреатическое извержение не
сопровождается взрывом. Если только не существует особого - взрывного типа".
Это еще предстояло проверить! Я знал теперь, что процесс начинается умеренно
(по   вулканическим  меркам),  затем  идет  мощный  подъем,  на  котором  он
продолжается... До  каких пор? Обидно будет  не  дождаться завершения  фазы.
Почему-то эта мысль чрезвычайно расстроила меня.
  Что  же представляет  собой так называемое фреатическое извержение? Оно
является результатом избыточного  давления, возникающего вследствие  нагрева
пласта грунтовой  воды, - кстати не обязательно фреатического, а  чаще всего
артезианского (фреатический  горизонт открыт, а  артезианский закрыт  сверху
водонепроницаемыми породами). Этот  нагрев сначала превращает воду в  пар, а
затем заставляет  пар взламывать "крышу" и вырываться под огромным давлением
в атмосферу.
  При подъеме магмы из  земных глубин впереди  нее движется фронт  тепла
процесс  нагрева идет  медленно,  поскольку скальные  породы плохо  проводят
тепло. Однако  очень жидкая магма поднимается к  поверхности  через  трещины
довольно быстро, и тепловой фронт едва успевает опередить ее. В этом случает
за выбросом  пара из  отверстий  почти сразу же  появляется  лава. Напротив,
вязкая лава, в особенности очень  вязкая,  крайне  медленно ползет  вверх из
подземных  резервуаров,  лежащих   на  глубине  нескольких  -  подчас   даже
нескольких десятков  - километров. Помню, однажды в Чили  я замерял скорость
(если  ее  можно так  назвать) андезитового потока, который  полз по  сухому
руслу горного ручья: она составляла в  среднем два-три  сантиметра  в час! А
ведь то была лава, которая течет значительно - в тысячу? десять тысяч раз? -
быстрее породившей ее в глубинах Земли магмы.
  Суфриер, как и большинство  вулканов, образующих островные дуги - Малые
Антильские острова, Аляску, Курилы, Филиппины, Индонезию, всех не перечесть,
-  питают главным образом  андезитовые  магмы. Они-то и  способны  порождать
иногда палящие тучи  - адскую смесь из раскаленных газов и мельчайших частиц
огненной  лавы, образующихся в  результате  взрыва этих  газов. Можно понять
страх, витающий над жителями Антильских островов, страх, легко перерастающий
в  панику при мысли о повторении  катастрофы, постигшей  город  Сен-Пьер  на
Мартинике  или обитателей  деревень возле "тезки" гваделупского  Суфриера на
острове  Сент-Винсент. Сейчас  я был  абсолютно спокоен  за  их  судьбу -  в
отличие от своей собственной.
  Дело в том, что андезитовая  магма, затерянная где-то в глубинах земной
коры в  шести тысячах метрах  под  нами,  должна была подниматься  медленнее
излучаемого ею фронта  тепла. А сам он тоже не спешил! Этот фронт уже вызвал
несколько  мелких  фреатических извержений  в 1956  г.  и  оживился  сейчас,
двадцать лет  спустя. Однако  должно  произойти еще  немало  выбросов  пара,
прежде чем на Гваделупе образуется первая палящая туча...  По моим  оценкам,
островитяне могли ничего  не опасаться еще много лет. Все это  представилось
мне  так отчетливо, что  должно было быть  ясным даже префекту острова...  К
сожалению,  самому мне не придется поведать ему благую весть.  Право  слово,
унизительно  погибнуть  от столь жалкого  фреатического извержения,  когда я
давно уже мог сделать это при куда более впечатляющих обстоятельствах...
  Кстати,  не изменился ли крейсерский ритм  работы  вулкана? На слух, по
крайней мере,  все  оставалось  прежним -  свист летящих  осколков, утробный
рокот жерла, вой и уханье тяжелых глыб, чавканье глины. Ничего не изменилось
за  двенадцать  долгих  минут.  Интересно,  насколько  визуальные наблюдения
подтвердят слуховые.  Для этого  надо  было повернуться  на скользком  ложе,
неминуемо потревожив кровоточащую в боку рану... Жжение тут же усилилось, но
мне необходимо было во что бы то ни стало взглянуть на вылетавший из кратера
столб.
  Нет,  никаких заметных  изменений: все та