аздо  легче.  А  здесь  все было иначе: я,
безусловно, находился где-то посреди Пьяно-дель-Лаго (еще не перекореженного
позднейшими извержениями), то есть на  широком плато с легким наклоном вниз,
кое-где  нарушавшимся  едва  ощутимыми  холмиками,  от края до края покрытым
толстым ковром пыли и пепла из султана Этны.
  В  этот момент  я отчетливо понял, к каким гибельным последствиям может
привести ощущение потерянности,  внезапно овладевающее человеком.  Все,  кто
нашел свою смерть на Этне, оказывались в отчаянном положении из-за непогоды,
тумана, снежной вьюги. Лишь позже, в  1979 г., несколько людей погибло здесь
в результате извержения, и то виной тому были массовый  туризм  и невежество
кабинетных вулканологов.
  Я почувствовал, как  мной начинает овладевать легкая паника, немедленно
вызывающая стремление бежать  куда глаза глядят. Но  я подавил  в  себе этот
рефлекс.  Если куда  и стоило  бежать,  так  разве  что под уклон, к обжитым
местам.  Но  где   он,   этот   уклон?  Здесь,  на   почти  плоской  равнине
Пьяно-дель-Лаго, выстланной мягкой  от  пепла  и  снега  почвой,  в  тумане,
выбрать  правильное  направление  было  совсем не  просто.  Я  заставил себя
размышлять  хладнокровно. В принципе, если  только я  незаметно для себя  не
повернул на  90  или  180o  (что  было  вполне  возможно  в таких
условиях), подножие должно было находиться слева, потому что  я спускался от
северо-восточной бокки  по  склону верхнего конуса.  Но  я имел большой опыт
горных экспедиций и знал, что в таком тумане...
  В 1960  г.  на Монблане  мы вчетвером -  Гастон  Ребюффа, Пьер  Терраз,
Кристиан Молье и  я  - оказались  на занесенной снегом  почти горизонтальной
площадке  купола Гуте,  не  имея ни  малейшего понятия, куда двигаться. Трое
моих  друзей  служили  проводниками  в  Шамони, и  даже среди  коллег  слыли
наиболее опытными. Сам я тоже ориентируюсь  вполне  профессионально.  Тем не
менее   из-за   тумана  и  почти  неощутимого  уклона   мы   благополучно...
заблудились.
  Не будь я привычен к подобным ловушкам, я попытался бы идти  напрямик к
обжитому подножию Этны  и, вполне возможно, в итоге добрался бы туда. Но еще
вероятнее, что  я вышел бы не в узком  южном  секторе, где просеки, дороги и
даже жилища забираются высоко в гору, а в совершенно диких местах, на тысячи
гектаров покрытых хаотическими лавовыми потоками, а ниже - безлюдными лесами
и равнинами.
  Я  стоял и  ждал, чтобы  вокруг  хоть чуть-чуть  развиднелось  и  стало
понятно, где я нахожусь. В тот раз на  Монблане туман на мгновение рассеялся
и  обнажилась густо-черная  скала, которую  мои  спутники вмиг опознали.  Но
сейчас  на  Этне  стояла  совершенно  безветренная  погода, и  надеяться  на
прояснение не приходилось.
  "В  крайнем случае, - сказал я себе,  -  можно сесть на землю  и ждать.
Даже если холодно, если валит снег или идет дождь, если нет ни еды ни питья,
то  и  тогда  можно  выдержать  несколько часов. Привычный человек даже  при
температурах чуть ниже нуля может  продержаться десять,  двадцать,  тридцать
часов,  а потом  при первой возможности  встать и снова  идти.  Здесь мне не
придется ждать так долго, как, бывало, приходилось - и в горах, и в пещерах.
Не дольше, чем остаток дня и  ночь. А ночью я увижу если не звезды  в небе и
не огни городков внизу, то по крайней мере красное свечение кратеров".
  Уж коли я проявил такую неосторожность,  забыв  захватить компас и -  в
который раз!  -  отправившись  на гору  в одиночестве,  теперь мне следовало
поступить мудро  и  ждать, как бы это ни  было  неприятно.  Имелся  и другой
вариант,   не  представлявший   никакого   риска  и   позволявший   оставить
малоприятное ожидание на самый крайний случай. Можно было повернуть назад и,
ориентируясь по собственным следам,  четко  видным и  на  снегу,  и на  слое
пепла, идти обратно, пока я не почувствую четкий уклон терминального конуса.
После  этого надо было  повернуть налево,  подняться  вверх, опять  свернуть
влево и,  стараясь  не забирать ни  в гору, ни под гору, пройти где-то между
гребнем Вораджине и  основанием конуса  там я должен упереться в потоки 1964
г.,  а уж они  выведут меня в места не  менее знакомые,  чем мой собственный
сад: к фумароле Вулькароло и обсерватории.
  Час спустя  вокруг стоял все тот же непроглядный туман, но я  уже сидел
за столом в компании Винченцино и Джованни Карбонаро.

  Глава пятнадцатая,

  в   которой  выражается  сожаление,  что   неограниченные   возможности
современной техники ведут  к столь же неограниченному росту  власти денег  в
которой  автор  рассказывает, как  он  пытается уменьшить ущерб  от грядущих
извержений...

  Занимаясь  активной  вулканологией  последнюю треть  века,  я,  однако,
никогда еще так  редко  не ходил на вулканы, в  том числе  и на Этну, как за
последние два года. Объяснение тут простое: нет времени.
  Дело в том, что в середине 1981 г. мне было  поручено возглавить работу
по  снижению ущерба  от природных катастроф  во  Франции. Известно,  что  от
вулканических извержений Франция особенно  не  страдает. В то же время здесь
нередки  лесные пожары, наводнения, циклоны и  оползни,  если к ним добавить
угрозу разрушительных землетрясений и необходимость готовиться к ним заранее
в целях снижения  возможных последствий, становится ясно, что у специалистов
по "профилактике", подобных нам, работы по горло.
  Столкнувшись во  время сравнительно безобидного пробуждения Суфриера, о
котором  читатель уже знает, с  противодействием "инстанций", я ясно  понял,
что в  современном  обществе ученые  лишены всякой  реальной  власти  даже в
пределах  своей компетенции, и в  этом  смысле ничем не  отличаются от  всех
других "подданных",  даже от неграмотных. Мне приходит на ум  другой случай,
во много раз  более серьезный, но вполне сходный  с  суфриерским по бессилию
ученых  перед  власть  имущими  - когда  великие физики, расщепившие  атом и
научившие  людей  пользоваться  им,  оказались   абсолютно  не  в  состоянии
воспрепятствовать применению своего открытия  сначала  для того, что  нельзя
назвать иначе как военными преступлениями  - это были Хиросима и Нагасаки, а
затем для развертывания безумной гонки вооружений, грозившей на первых порах
всей  мировой  экономической  системе,  а  в итоге  и  самому  существованию
человечества. И все во имя "государственных интересов..."
  А кто,  собственно, решает, что  такое государственные  интересы? Может
быть, ученые? Отнюдь.  Решают  "инстанции". Они пользуются услугами  ученых,
так же как любое предприятие пользуется услугами  своих работников. Чем выше
работник продвинулся по  служебной лестнице,  тем больше  ему платят  и  тем
внимательнее к его мнению прислушиваются, а то и соглашаются с ним... Однако
сколь  внимательно бы  к  нему  ни  прислушивались,  он  не обладает  правом
принимать решения, это остается привилегией "руководства", будь то на уровне
предприятия или на уровне государства.
  Власти пользуются наукой, пользуются учеными, пользуются их открытиями,
не спрашивая  на  то их разрешения. Они считают, что  имеют  на это право, и
юридически так оно  и  есть,  поскольку  они им  платят.  Государство платит
преподавателям  за то,  что  они  учат студентов, и  поскольку  оно  платит,
постольку оно и решает, что надо преподавать,  а что нет. Государство платит
ученым, и поскольку  оно  платит, оно прибирает к рукам все, что тем удается
открыть.  В  общем,  решает  государство.  Что  можно возразить против  этой
неумолимой логики? Современное общество неудержимо скользит к очень  и очень
неприятному будущему.  Технические  возможности общества на сегодняшний день
огромны,  и  они  продолжают  увеличиваться   в   геометрической  прогрессии
соответственно растущему  числу ученых  и  инженеров, количеству  и качеству
новых открытий и машин. При этом общество, становясь все сильнее технически,
оказывается  во все  более  полном  подчинении властей,  выступающих в  роли
хозяина.  Могущество властей  вовсе  не ограничивается властью политической,
как считают все или по крайней мере многие. Политическая власть - это только
верхушка айсберга.  Подлинная,  скрытая, тайная власть  - это власть  денег.
Частный  капитал,  государственный  капитал,  транснациональные  корпорации,
военно-промышленные комплексы,  финансовые  тресты, многонациональные банки,
картели...
  Не  думаю,  что  здесь  можно  что-либо  изменить. Единственная  слабая
надежда - моральные  качества,  которыми  могут обладать  лица,  принимающие
решения,  те  незаметные,  порой  скрытые от постороннего  взгляда люди, что
занимают  высшие посты  в рамках этой власти денег. Они такие же люди, как и
все прочие, ничем не хуже других, а иногда и лучше, поскольку умнее многих и
зачастую  сохраняют  определенные   этические  принципы,   давно  утраченные
большинством  их подчиненных. К сожалению,  во главу угла они всегда  ставят
интересы возглавляемой ими  компании, а эти интересы сводятся не  к вопросам
морали, а к выколачиванию прибылей, причем по возможности скорее.
  Наивно  было бы  надеяться,  что  лица,  принимающие  решения, поставят
сравнительно  отдаленное  будущее  рода человеческого  выше непосредственных
интересов  своей  компании. Хотя  на  самом деле  не  все,  что  хорошо  для
"Дженерал  моторс",  хорошо для  Америки,  как говаривал  хозяин этой фирмы
точно  так же не все, что хорошо  для "Электрисите  де  Франс", хорошо и для
Франции... И  поскольку  на  здравомыслие  финансовых магнатов  надеяться не
приходится,  я не вижу,  каким  образом человечество могло  бы избавиться от
власти денег, к которой его толкают  электроника, информатика,  кибернетика,
роботы, бюрократы и т. д. Ибо владельцем техники, одновременно освобождающей
и порабощающей  человека, владельцем людей, создающих технику, обслуживающих
ее и пользующихся ею, владельцем изобретателей, придумывающих новые чудесные
машины  по  мере  того, как ученые делают  новые  открытия, владельцем всего
этого являются Деньги - либо прямо, либо через посредство государства.
  Ученые,  инженеры, техники  лишены  всякого права  решать, как  следует
использовать  придуманные,  построенные,  усовершенствованные  ими машины. И
дело здесь не только  в том,  что они материально зависят от нанимателей, но
еще и в их  чрезвычайно узкой специализации. С одной стороны, она неизбежна,
ибо без нее человек - ученый, техник,  инженер -  не  может стать  настоящим
специалистом  своего  дела.   Но,  с   другой  стороны,  такие   специалисты
оказываются  как бы  отгороженными от подавляющей части современного массива
научных  знаний.  К  сожалению,  приходится согласиться с автором  известной
шутки, впервые прозвучавшей, мне  думается, лет сорок  назад: специалист тем
лучше, чем глубже  его знания во все более  узкой области, так что идеальным
специалистом следует считать того, кто знает все ни о чем.
  Поневоле  сужая  свою  специализацию,  нынешние   научные  работники  и
инженеры  оказываются  невеждами  не  только  в смежных  дисциплинах, но и в
общественных науках, без которых, однако,  нельзя разобраться в  социальных,
экономических и политических  вопросах, а без этого невозможно  выработать в
себе  четкое  представление   о  необходимости   тех   или   других  решений
политического  или иного  характера,  даже если бы настоящие власти, то есть
те,  за  кем  стоят  Деньги,  предоставили  бы   ученым  и  инженерам  такую
возможность, то в  результате своих  недостаточных познаний в данной области
основная масса инженеров  и научных работников в итоге примкнула бы к линии,
предначертанной тайной властью денег и всячески поддерживаемой любой властью
- как политической, так и административной.
  В  действительности  же при  любой  государственной  системе,  будь  то
истинная  демократия  или  демократия  в  кавычках,  военная  диктатура  или
авторитарный гражданский режим (опирающийся, впрочем, все-таки на армию и на
полицию),  решения,  принимаемые  правительством,  носят всегда  финансовый,
экономический,  валютный, коммерческий или стратегический,  но уж  никак  не
научный  характер.  Таким наукам,  как  химия, физика, математика, биология,
астрономия,  геология, вход  сюда заказан. И тем  более  смешно выглядит  то
легкое  презрение,  с  которым  представители  так  называемых  точных  наук
относятся к своим коллегам, работающим в гуманитарных областях: в тех редких
случаях,  когда к решениям,  разрабатываемым  политиками  самостоятельно или
навязываемым им подспудной властью денег, все же привлекаются ученые, то это
бывают исключительно специалисты общественно-экономического профиля. Однако,
поскольку и они находятся на положении оплачиваемых работников, их роль тоже
не выходит за рамки должности советника. Решения принимают не они.
  Некоторое утешение  можно найти в том, что сама по себе власть денег не
лучше и  не  хуже,  чем  власть  политиков. Более того,  финансист  зачастую
обладает большей объективностью, так как стремится к получению прибыли, а не
к удовлетворению своего самолюбия, как это  часто  бывает в среде политиков.
Действительно, даже  самые продажные политики  часто на  первое место ставят
свое самолюбие. Большинству  людей свойственно, едва выбравшись из нищеты  и
обзаведясь   каким-то   минимумом   имущества,   переключаться   на  вопросы
честолюбия.  К этому  большинству  относится  и  почти  вся  выборная  элита
общества. Не  чуждые никому  из нас комплексы  неполноценности  выступают на
первый план и  требуют  пищи. В дело  идет все  титулы,  звания,  должности,
ордена, награды, благосклонные упоминания, слава... А  вот истинных хозяев -
владельцев капиталов - такие  страсти не обуревают. Их степень уверенности в
себе  значительно  выше,  чем  у  людей  менее обеспеченных  материально.  О
бедняках же  и говорить нечего:  им не до того,  им лишь бы прожить самим да
прокормить семью, а о прочем и думать некогда.
  Когда у  власти находятся правые,  то их  подспудной  или  даже открыто
декларируемой  целью  является  получение   прибылей  и  обеспечение  такого
порядка,  который  бы  этому  способствовал. В этом случае политики  прямо и
сознательно ставят себя на службу власти денег. Если же во главе государства
становятся левые силы, идеалом которых является общественная справедливость,
то  на них тут же начинают  оказывать мощное давление с  целью  не допустить
осуществления программ, нацеленных на  восстановление такой справедливости и
тем самым на снижение прибылей.
  Для  возвращения к "привычному порядку" в действие разом или поодиночке
пускают  такие   средства,  как   вывоз   капитала  за  границу,   отказ  от
капиталовложений,  подкуп чиновников,  прессы,  радио, телевидения, а  то  и
профсоюзов, как  это  было в  Чили  перед  свержением  Альенде, да и кое-где
поближе. В ход идет все - вплоть до военного путча. Нужна была бы абсолютная
демократия,   чтобы   правительство   могло   проводить  в  жизнь   политику
справедливого распределения доходов и при этом удерживалось у власти.
  Такое положение дел далеко не ново. Новым  является, однако, абсолютный
характер   власти,  позволяющий  ей  по   своему   усмотрению  распоряжаться
наисовершеннейшими техническими средствами, уже созданными или создающимися.
При  этом  не  столь  важно,  кто  стоит  за   этой  абсолютной   властью  -
государственный ли капитал или транснациональные корпорации.
  И при этом  первопричиной  такой  мутации, переживаемой  человечеством,
мутации, способной отбросить его на уровень сообщества муравьев, оказываются
научные открытия. Подобно незадачливому  ученику  чародея, беспомощно следят
ученые, какое  пугающее развитие получают их открытия. " ic vo ,   o  vo i ,
mellificati   are *", -  писал  Вергилий около двух  тысячелетий  назад. Да,
друзья ученые,  совершать-то открытия будете  вы,  только не всегда во благо
себе.

  * Так вы творите свой мед, пчелы, но не для себя (лат.)

  И на Этне  ученые столь же беспомощны, как и повсюду. С  ними, впрочем,
советуются,  а   порой  и   соглашаются,   поскольку   ни  на  какие  важные
стратегические или хозяйственные решения  вулканологи  по  своему  положению
повлиять не  могут. Жаль  только,  что  по  своему  невежеству  политические
деятели частенько обращаются не к тем ученым. И не только на Этне.
  В тех почти исключительных  случаях,  когда  представители  точных  или
естественных наук все-таки входят в правительство, они в  нем  выступают уже
не как ученые, а как лица, принимающие решения, то есть, как администраторы.
Мое нынешнее положение несколько  иное. В 1981 г. меня назначили  комиссаром
по вопросам крупных стихийных бедствий, или катастроф. Основной моей задачей
было  сведение  к минимуму  последствий  катастроф  путем  заблаговременного
принятия определенных мер, а  также организации соответствующих спасательных
мероприятий.  И  в этой  области  мне  было  предоставлено  право  принимать
определенные   решения.  Делать   это,   повторяю,   я  должен  был  не  как
ученый-специалист,  а  как  администратор.  По чистой случайности (и  еще по
некоторым  причинам)  я,  вулканолог   по  профессии,  оказался  вынужденным
заниматься вулканами еще  и по долгу службы. Иными словами, специалисту было
предоставлено право принятия политических решений в  своей области. Поистине
rara avi  - редкая птица!
  Этой удаче я обязан  тем, что  живу в  одной из немногих стран, где еще
сохранился демократический строй. Однако пользоваться своим  положением  мне
приходится с осторожностью, во-первых, потому, что  технократия  как таковая
есть  явление крайне отрицательное,  а во-вторых, потому, что события вокруг
Суфриера и то, что за ними последовало,  привели к разложению  определенного
числа специалистов, занимающихся вулканами, чего нельзя не учитывать. Если я
хочу  добиться поставленной передо мной  цели, мне  следует  одновременно  и
забыть   малоприятное  прошлое,  и  всегда  помнить  о   нем.  Забыть  чтобы
обсерватории,  построенные  на  трех  действующих  вулканах  во  французских
заморских  департаментах (Мон-Пеле,  Суфриер и  Фурнез),  могли  действовать
достаточно  эффективно, а  помнить - чтобы  назначение  на  должности  людей
малокомпетентных  или нечестных не помешало успешной  работе  обсерваторий и
подготовке вулканологических заключений.
  Необходима была  реформа. Сначала в  течение четырех  месяцев  я все не
торопясь  обдумал  с  ближайшими  сотрудниками,   а  потом  начала  работать
специально назначенная комиссия. В ее  состав входили несколько специалистов
с безупречной репутацией, работающих в различных организациях и  ведомствах,
причастных  к  данной  проблеме.  После  года  непрерывной  работы  комиссия
представила  свой  глубоко продуманный  доклад. В  течение  двух последующих
месяцев  я  изучал  этот  доклад,   прежде  чем  доложить  свои  соображения
премьер-министру, которому я подчинялся (и все еще подчиняюсь сейчас,  когда
пишу   эти   строки),  а  через   него  -  правительству.   Через  месяц   в
правительственном  вестнике был опубликован декрет об учреждении Комитета по
вулканической опасности, во главе которого был поставлен я.
  Так в апреле 1983 г. началась непростая перестройка сектора французской
вулканологии,  перед которым встала задача  предупреждать  правительственные
организации   о   риске  пробуждения  того  или  иного  из  наших  вулканов.
Специалистам надлежало рекомендовать правительству, какие  меры следовало бы
принять, дабы не подвергать опасности человеческие жизни и экономику страны.
Ибо в конце концов  при любом общественном строе платить  за  все приходится
рядовым  гражданам. А профилактические мероприятия  обходятся, в зависимости
от  масштаба  катастрофы,  в  десятки  или  сотни  тысяч  раз  дешевле,  чем
возмещение  ущерба от катаклизма, к которому  все оказались  неподготовлены.
Что касается снижения последствий извержения, то здесь  служба наблюдения на
каждом