-
летал дождь, но не освежал нисколько. Каждый день мы думали, что к утру,
должно быть, соберется гроза, но наступило одно утро и  другое  утро,  а
погода была все та же, ни на что не похожая, тяжкая для людей  и  живот-
ных. Из нас никто так не страдал от жары, как мистер Соулис: он  не  мог
ни спать, ни есть - так он говорил церковному совету - и, если он не пи-
сал свою книжку, то бродил по окрестностям, словно одержимый,  и  это  в
такое время, когда все были рады сидеть дома, в прохладе.
   Поблизости от Хэнгин-Шоу, там, где поднимается Черная  гора,  есть  у
нас одно огороженное место с этакой чугунной решеткой: в старые  времена
там как будто было кладбище прихода Болвири, основанное папистами еще до
того, как свет господень озарил наше королевство. Сад был большой и,  во
всяком случае, подходящий для мистера Соулиса: в нем он, бывало, сидел и
обдумывал свои проповеди, да и вправду там всегда было пустынно и  тихо.
Вот сидит он однажды на обрыве Черной горы и видит сначала  двух,  потом
четырех, а там и семерых воронов, они все летают да летают вокруг старо-
го кладбища. Летали они низко и тяжело и на лету каркали: мистер  Соулис
понял, что они чего-то испугались и слетели с деревьев. Пастор  наш  был
неробкого десятка, взял да и пошел прямо туда, и как бы вы  думали,  что
он увидел? Внутри ограды, на могиле, сидел кто-то - то ли человек, то ли
одна видимость человека. Высокого роста, черный, как  ад,  и  глаза  ка-
кие-то очень странные [8]. Мистеру Соулису не раз приходилось слышать  о
черных людях; но в этом черном человеке было что-то такое, отчего и пас-
тора бросило в дрожь. Как ни жарко было, его проняло  холодом  до  мозга
костей, но он все-таки заговорил с ним и спросил:
   - Друг мой, вы как будто нездешний?
   Черный человек ничего ему не ответил, а вскочил на  ноги  и,  хромая,
отбежал к дальней стене кладбища; однако он все оглядывался на  пастора,
а тот стоял и глядел ему вслед до тех пор, пока черный  человек,  переб-
равшись через стенку кладбища, не побежал к березовой роще. Мистер  Соу-
лис, сам не зная, для чего, побежал за ним; но он уже устал  от  ходьбы,
да и погода была жаркая, нездоровая, и сколько он ни старался, а все  не
мог подобраться поближе к черному человеку; тот только мелькнул раза два
среди берез и наконец спустился с горы вниз. А  внизу  священник  увидел
его еще раз: хромая и ковыляя, он перешел через реку и направился к пас-
торскому домику.
   Мистеру Соулису не  очень-то  понравилось,  что  это  страшилище  так
вольно ведет себя в пасторских владениях; он зашагал быстрее,  тоже  пе-
ребрался через поток и помчался вверх по садовой  дорожке,  но  дьявола,
или черного человека, уже нигде не было видно. Пастор вышел  на  большую
дорогу, осмотрелся, но и там никого не было; обошел весь  сад  кругом  -
нет нигде черного человека! Прошел он весь сад до конца и не без  опасе-
ния, что было вполне естественно, приподнял дверную щеколду  и  вошел  к
себе в дом - и тут как тут перед ним встала  Дженет  Макклоур  со  своей
кривой шеей, как будто не слишком довольная тем, что пастор вернулся до-
мой. А его самого, как только он увидел Дженет, вновь пронизал могильный
холод.
   - Дженет, - спросил пастор, - не видели вы черного человека?
   - Черного человека? - отозвалась она. - Упаси боже! Да что  вы,  пас-
тор! Сколько ни ищи, а у нас в Болвири не сыщешь черного человека.
   Но она это говорила не как все люди, а сами можете  себе  представить
как: словно лошадь, которая грызет удила.
   - Ну что ж, Дженет, - сказал пастор, - если здесь не было черного че-
ловека, значит, я говорил с Врагом рода человеческого.
   И сел, а сам весь дрожит, словно в лихорадке, и зубы у него  застуча-
ли.
   - Пустяки! Как только вам не совестно, пастор? - сказала Дженет и да-
ла ему глоточек бренди, которое у нее всегда водилось.
   После этого мистер Соулис сейчас же ушел к себе в кабинет, где у него
было очень много книг. Комната была длинная, темная, зимой  в  ней  было
холодно, как в могиле, и даже в разгаре лета сыро, оттого что пасторский
дом стоял у самой реки. Вот он сел и стал думать обо всем, что случилось
в Болвири за то время, что он здесь живет; вспомнился ему родной  дом  и
те дни, когда он был еще мальчишкой и бегал по лесам  и  лугам,  а  этот
черный человек все не выходил у него из головы, словно  припев  какой-то
песни. И чем больше он думал, тем больше ему думалось про черного  чело-
века. Он попробовал молиться, да слова никак не шли у него с языка;  го-
ворят, пробовал он и писать свою книгу, но и это ему не удалось.  Време-
нами ему казалось, что черный человек стоит рядом, и тогда он весь  пок-
рывался потом, холодным, как колодезная вода, а временами он приходил  в
чувство и помнил обо всем этом не больше, чем новорожденный младенец.
   Наконец пастор подошел к окну и долго стоял перед ним, глядя на  воды
Дьюлы. Деревья там растут очень густо, а вода возле  пасторского  домика
глубокая и черная; смотрит он и видит, что Дженет полощет белье на бере-
гу, подоткнув юбку. Она стояла спиной к пастору, и он даже не очень  ви-
дел, что перед ним. Но вот она обернулась, и он увидел ее лицо.  Мистера
Соулиса опять пробрала та же холодная дрожь, что пробирала его дважды за
этот день, и ему вспомнилось, как люди болтали, будто Дженет давным-дав-
но умерла и сам дьявол вселился в ее холодное,  как  лед,  тело.  Пастор
отступил немного назад и начал ее пристально разглядывать.  Она  топтала
ногами белье и что-то про себя напевала, и - боже  ты  мой  милостливый,
спаси нас! - какое страшное было у нее лицо! Временами она начинала петь
громче, но ни один человек, рожденный женщиной, не мог бы понять ни еди-
ного слова из ее песни; а иногда  начинала  поглядывать  искоса  куда-то
вниз, хоть смотреть там было не на что. Омерзение пронизало  пастора  до
самых костей... И это было ему предостережением свыше! Но мистер  Соулис
все-таки винил одного только себя: как можно думать так дурно о несчаст-
ной, свихнувшейся женщине, у которой никого не было, кроме него. Он  по-
молился за нее и за себя, и выпил холодной воды - еда ему была противна,
- и лег на голые доски своей кровати; наступили уже сумерки.
   Эта ночь была такая, какой не запомнят в  приходе  Болвири:  ночь  на
семнадцатое августа одна тысяча семьсот двенадцатого года. Днем все сто-
яла жара, как мы уже говорили, но в эту ночь было особенно жарко и  душ-
но: солнце село в зловещие тучи, и сразу стало  темно,  как  в  яме;  ни
звездочки, ни ветерка; в темноте не видно было собственной ладони  перед
лицом, и даже старые люди сбрасывали с себя простыни к лежали  на  своих
постелях, задыхаясь от жары. Со всем тем, что было у пастора на душе, не
мудрено, что ему не спалось. Он то лежал неподвижно, то метался в крова-
ти; чистая, прохладная постель словно прожигала его насквозь; он то  за-
сыпал, то просыпался; то он слышал бой церковных часов, то вой собаки на
болоте, словно перед чьей-то смертью; иной раз ему казалось, что по ком-
нате бродят призраки, а может, он видел и чертей. Уж не заболел  ли  он,
так ему подумалось; да он и вправду был болен, но не болезнь его пугала.
   Потом в голове у него немного прояснилось, он уселся в одной  рубашке
на краю постели и снова задумался о черном человеке и о  Дженет.  Он  не
мог бы сказать отчего, может, оттого, что ноги у  него  озябли,  но  ему
пришло в голову, что между этими двумя что-то есть общее и что либо один
из них, либо они оба нечистые духи. И как раз в  эту  минуту  в  комнате
Дженет, которая была рядом, послышался топот и шум,  словно  там  кто-то
боролся, потом раздался громкий стук, потом ветер засвистел вокруг  всех
четырех стен дома, и снова стало тихо, как в могиле.
   Мистер Соулис не боялся никого: ни человека, ни  дьявола.  Он  достал
огниво, зажег свечу и сделал три шага к двери Дженет. Дверь была заложе-
на щеколдой; он приподнял ее и, распахнув дверь настежь, бесстрашно заг-
лянул в комнату.
   Комната у Дженет была большая, такая же большая, как у самого  пасто-
ра, и обставлена тяжелыми, громоздкими вещами, потому что иной мебели  у
пастора не водилось. Там стояла кровать о четырех "столбах со  старинным
пологом, стоял еще дубовый шкаф, битком набитый божественными книгами  -
их поставили здесь, чтоб было посвободнее у  пастора  в  комнате,  -  да
кое-какие вещички Дженет валялись, разбросанные по волу. А, самой Дженет
нигде не было видно; не было видно и никаких следов борьбы. Пастор вошел
(и очень немногие последовали бы за ним), огляделся по сторонам, прислу-
шался. Но ничего не было слышно ни в пасторском доме, ни во всем приходе
Болвири, и видно тоже, ничего не было, только тени метались вокруг  све-
чи. Вдруг сердце пастора сильно забилось и сразу же замерло, а по  воло-
сам словно пробежал холодный ветер; и такую страсть увидели глаза мисте-
ра Соулиса! Дженет висела на гвозде рядом со старым дубовым шкафом,  го-
лова у нее свалилась на плечо, глаза выкатились из орбит, язык высунулся
изо рта, и пятки торчали ровно в двух футах над полом.
   "Господи, помилуй нас! - подумал мистер Соулис. - Бедная Дженет умер-
ла".
   Он подошел ближе к трупу - и сердце вовсю заколотилось у него в  гру-
ди: каким уж это образом, человеку даже и судить не подобает, но  только
Дженет висела на одном гвоздике, на  одной  тоненькой  шерстинке,  какой
штопают чулки.
   Страшно это  -  очутиться  среди  ночи  одному  против  таких  козней
дьявольских, но мистера Соулиса укрепляла вера в господа. Он  повернулся
и вышел из комнаты, запер за собой дверь, спустился  вниз  по  лестнице,
ступая со ступеньки на ступеньку тяжелыми, словно свинец, ногами, и пос-
тавил свечу на стол у подножия лестницы. Он не мог ни молиться,  ни  ду-
мать, только весь обливался холодным потом и  не  слышал  ровно  ничего,
кроме "стук-стук-стук" своего собственного сердца. Так он простоял  час,
а может, и два - он потом не помнил, - как вдруг услышал смех,  какую-то
страшную возню и шум наверху; кто-то ходил взад и вперед по той комнате,
где висел труп Дженет, а дверь в нее была открыта,  хотя  пастор  помнил
хорошо, что запер ее; вслед за этим раздались шаги на площадке лестницы,
и ему показалось, будто мертвая Дженет перегнулась через перила и  смот-
рит вниз, на него.
   Он опять взял свечу (потому что в доме свет больше ему не был  нужен)
и тихо, как только мог, выбрался из дома на дорожку, в самый дальний  ее
конец. Было темно, как в аду; пламя свечи, когда он поставил ее на  зем-
лю, горело ровно, как в комнате, не колеблясь; ничто  нигде  не  шевели-
лось, только воды Дьюлы шипели и плескались о берег, а те нечестивые ша-
ги в доме все приближались, спускаясь по лестнице. Пастор  очень  хорошо
знал эту походку: это была походка Дженет, - и от ее шагов, которые  все
близились, холод пробрал его еще глубже, до самых  кишок.  Поручив  свою
душу ее творцу и хранителю, он стал молиться. "О господи, - взывал он, -
дай мне силы на эту ночь, дай мне силы бороться со злом!"
   Теперь шаги уже направлялись по коридору к двери; пастор слышал,  как
рука шуршала, скользя по стене: эта нездешняя гостья  словно  нащупывала
себе дорогу.
   Ветлы закачались и зашумели, сталкиваясь ветвями, над холмами пронес-
ся долгий вздох, пламя свечи заметалось: перед ним стоял  труп  Окаянной
Дженет, в ее всегдашнем домотканом платье, в черном платке, все с той же
ухмылкой на лице, и голова все так же на плечо; совсем как  живая  -  но
только мистер Соулис знал, что она мертвая, - Дженет  стояла  на  пороге
пасторского дома.
   Удивительно, до чего крепко сидит душа человеческая  в  его  смертном
теле! Священник видел все это, и сердце у него не разорвалось.
   Дженет недолго стояла на пороге дома: она снова  двинулась  вперед  и
медленно пошла к мистеру Соулису, туда, к ветлам, под которыми он стоял.
Вся жизнь его тела, вся сила его духа теперь светились и  горели  в  его
глазах. Она как будто хотела заговорить, но слов у нее не нашлось, и она
сделала ему знак левой рукой. Дохнул ветер, словно кошка фыркнула, задул
свечу, ветлы застонали человеческим голосом, и мистер Соулис понял,  что
останется он жив или умрет, а этому должно положить конец.
   - Ведьма, колдунья, дьяволица!  -  воскликнул  он.  -  Заклинаю  тебя
властью бога, уходи, если ты мертва, в могилу, если ты проклята богом, -
в ад!
   И в эту самую минуту божья десница поразила с небес нечестивый  приз-
рак: дряхлое, мертвое, оскверненное тело ведьмы, надолго  разлученное  с
могилой и обитаемое дьяволом, вспыхнуло серным огнем и тут же  распалось
в прах; грянул гром раскат за раскатом, потом хлынул  ливень,  и  мистер
Соулис, кое-как пробравшись сквозь живую  изгородь,  опрометью  бросился
бежать в деревню.
   В то же утро, когда пробило шесть часов, Джон  Кристи  видел  черного
человека около Макл-Керна; но еще не было и  восьми,  когда  его  видели
около дома менялы в Нокдоу; а немногим позже Сэнди Маклеллан видел,  как
черный человек спускался по склону с Килмакерли.  Тут  нечего  и  сомне-
ваться: это он жил так долго в теле Дженет, но в конце концов ему  приш-
лось всетаки уйти; и с тех пор дьявол больше не появлялся у нас в прихо-
де Болвири.
   А для священника это было тяжким испытанием: он долго лежал больной и
все бредил; но с того самого часа он и сделался таким, каким  вы  сейчас
его знаете.


   ВЕСЕЛЫЕ МОЛОДЦЫ

   ГЛАВА I
   ЭИЛИН АРОС

   Было прекрасное утро на исходе июля, когда я последний раз отправился
пешком в Арос. Накануне вечером я сошел с корабля в Гризеполе.  Багаж  я
оставил в маленькой гостинице, намереваясь как-нибудь приехать за ним на
лодке, и после скромного завтрака весело зашагал через полуостров.
   Я не был уроженцем этих мест. Все мои предки жили в равнинной Шотлан-
дии. Но мой дядя Гордон Дарнеуэй после тяжкой; омраченной нуждой  юности
и нескольких лет, проведенных в море, нашел себе на островах молодую же-
ну. Ее звали Мери Маклин, она была круглой сиротой, и, когда она умерла,
дав жизнь дочери, дядя оказался единственным владельцем Ароса - опоясан-
ной морем фермы. Она приносила ему лишь скудное пропитание, но мой  дядя
всю жизнь был неудачником и, оставшись с малюткой дочерью на руках,  по-
боялся вновь отправиться на поиски счастья, а так и  продолжал  жить  на
Аросе, бессильно проклиная судьбу. Год проходил за годом, не принося ему
в его уединении ни довольства, ни душевного покоя. Тем временем поумира-
ли почти все наши родичи на равнинах - нашу  семью  вообще  преследовали
неудачи, и, пожалуй, счастье улыбнулось  лишь  моему  отцу,  ибо  он  не
только умер последним, но и оставил сыну родовое имя вместе с  небольшим
состоянием, которое могло поддержать достоинство этого имени. Я учился в
Эдинбургском университете, и мне жилось неплохо, но я был очень  одинок,
пока дядя Гордон не прослышал обо мне у себя на  гризеполском  Россе  и,
твердо придерживаясь правила, что кровь не вода, тут же не написал  мне,
прося считать Арос моим родным домом. Вот почему я начал проводить кани-
кулы в этой глуши, вдали от людей и удобств городской жизни, в  обществе
трески и болотных курочек; и вот почему теперь, по окончании занятий,  я
в это июльское утро так весело возвращался туда.
   Росс, как мы его называли, - это полуостров, не очень  широкий  и  не
очень высокий, но столь же дикий ныне, как и в первый день  творения.  С
двух сторон его окружает глубокое море, усеянное скалистыми островками и
рифами, весьма опасными для кораблей; на востоке же над ним господствуют
высокие утесы и крутой пик Бен-Кайо. Говорят,  что  Бен-Кайо  по-гэльски
значит "гора туманов", и если это так, то название выбрано очень удачно.
Ибо пик, имеющий в высоту более трех тысяч футов, притягивает с моря все
облака, и подчас мне даже казалось, что он их сам порождает, ибо и в яс-
ные дни, когда чистое небо простиралось до  самого  горизонта,  Бен-Кайо
все равно бывал окутан тучами. Однако это обилие влаги, на  мой  взгляд,
делало гору только красивее: когда солнце озаряло  ее  склоны,  ручьи  и
мокрые скалы блестели, как драгоценные камни, и сверкание их было  видно
даже на Аросе, в пятнадцати милях оттуда.
   Я шел по овечьей тропке. Она была такой извилистой, что путь мой поч-
ти удваивался. Порой она вела по огромным  валунам,  и  мне  приходилось
прыгать с одного камня на другой, а порой ныряла в  сырые  ложбины,  где
мох почти достигал моих колен. Нигде на всем протяжении десяти миль меж-
ду Гризеполом и Аросом не было видно ни обработанных полей,  ни  челове-
ческого жилья. На самом деле дома здесь были - целых три, но они отстоя-
ли так далеко от тропы, что человек, чужой в этих местах, никогда бы  их
не обнаружил. Почти весь Росс покрыт большими гранитными  скалами,  иные
из которых по величине превосходят двухкомнатную хижину, а в узких  рас-
селинах между ними, среди высоких папоротников и вереска, плодятся гадю-
ки. Откуда бы ни дул ветер, он всегда нес с собой запах моря,  столь  же
соленый, как на кораблях, чайки были столь же законными  обитательницами
Росса, как болотные курочки, и стоило взобраться на  валун,  как  взгляд
поражала яркая синева моря. Весной в ветреные дни мне даже в самом цент-
ре полуострова доводилось слышать грозный рев аросского Гребня и  громо-
вые, наводящие ужас голоса валов, которые мы прозвали Веселыми  Молодца-
ми.
   Сам Арос (местные жители называют его АросДжей, и, по их утверждению,
это означает "Дом Божий"), строго говоря, не относится к Россу, хотя  он
и не остров в собственном смысле слова. Это клочок  суши  на  юго-западе
полуострова, примыкающий к нему почти вплотную и отделенный от него лишь
узеньким морским рукавом, не достигающим в самом узком  месте  и  сорока
футов ширины. При полном приливе вода в проливчике бывает  прозрачной  и
неподвижной, точно в заводи большой реки, только водоросли  и  рыбы  тут
другие, да вода кажется зеленой, а не коричневой. Раза два в  месяц  при
полном отливе с Ароса на полуостров можно перейти посуху. На Аросе  было
несколько лужков с хорошей травой, где паслись овцы моего дяди.  Возмож-
но, трава на островке была лучше потому, что он  поднимается  над  морем
немного выше, чем полуостров; впрочем, я слишком плохо разбираюсь в  по-
добных вопросах, чтобы сказать, так ли это. Двухэтажный дом дяди в  этих
краях считался очень хорошим. Фасадом он был обращен на запад, к бухточ-
ке с небольшой пристанью и с порога мы могли наблюдать, как клубится ту-
ман на Бен-Кайо.
   По всему побережью Росса, и особенно вблизи Ароса, те  огромные  гра-
нитные скалы, о которых я, уже упоминал,  группами  спускаются  в  море,
точно скот в летний день. Они торчат там совсем так же, как  их  соседки
на суше, только вместо безмолвной земли между ними  всхлипывает  соленая
вода, вместо вереска на них розовеет морская гвоздика, и у  их  подножия
извиваются не ядовитые сухопутные гадюки, а морские угри. В  дни,  когда
море спокойно, можно долгие часы плавать в лодке по этому лабиринту, где
вам сопутствует гулкое эхо, но в бурю... господь спаси и помилуй челове-
ка, который заслышит кипение этого котла.
   У юго-западной оконечности Ароса этих скал особенно много, и тут  они
особенно велики. И чем дальше, тем, должно быть,  чудовищнее  становится
их величина, ибо они простираются в море миль на - десять и стоят так же
часто, как дома на деревенской улице, некоторые - вздымаясь над  волнами
на тридцать футов, другие - прячась под водой, но те и другие равно  ги-
бельные для кораблей. Как-то в погожий день, когда дул

западный ветер, я с вершины Ароса насчитал целых со-
рок шесть подводных рифов, на которых белой пеной
дробились тяжелые валы. Однако самая грозная опас-
ность подстерегает корабль у берега, так как прилив
здесь, стремительно мчась, точно по мельничному водо-
стоку, образует у оконечности суши длинную полосу
сшибающихся волн - Гребень, как мы ее называем. Я
часто приходил туда во время полного штиля при