иллс.
   Каковы бы ни были по воле божьей  похороны  Бернарда  Хеддлстона,  но
погребальный костер его был великолепен.


   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   О ТОМ, КАК НОРСМОР ОСУЩЕСТВИЛ СВОЮ УГРОЗУ

   Мне очень трудно рассказать вам о том, что последовало за этими  тра-
гическими событиями. Когда я оглядываюсь на эти минуты, все  мне  предс-
тавляется  смутным,  напряженным  и  беспомощным,  как  бредовый  кошмар
больного. Я вспоминаю, что Клара как-то прерывисто всхлипнула и упала бы
на землю, если бы Норсмор и я не поддержали ее  безжизненное  тело.  Нас
никто не тронул. Я, кажется, даже не видел ни одного из нападавших, и мы
покинули мистера Хеддлстона, даже не взглянув на него. Помню, что я  бе-
жал, как человек, охваченный паникой, неся Клару то один,  то  вместе  с
Норсмором, то вновь отнимая у него дорогую ношу.
   Почему мы выбрали своей целью мой лагерь и как мы  добрались  туда  -
все это совершенно стерлось из моей памяти. Первое, что отчетливо  вспо-
минается мне, был момент, когда мы уронили Клару около  моей  палатки  и
сами катались возле нее по траве. Норсмор с упорной яростью колотил меня
по голове рукояткой револьвера. Он нанес мне две раны в голову, и после-
довавшей потери крови я приписываю внезапное прояснение моих мыслей.
   Я схватил его за руку.
   - Норсмор, - как сейчас помню, сказал я. - Убить меня вы всегда успе-
ете, поможем сначала Кларе.
   Он уже совсем одолевал меня. Но, услышав эти слова, он тотчас вскочил
на ноги, и мы бросились к палатке. В следующее мгновение он уже прижимал
Клару к сердцу и целовал ее бесчувственное лицо и руки.
   - Стыдитесь! - закричал я. - Стыдитесь, Норсмор!
   И, еще не поборов головокружения, я стал бить его по голове и плечам.
   Он выпустил Клару и посмотрел мне в лицо при бледном свете луны.
   - Вы были в моей власти, и я отпустил вас, - сказал он. - А теперь вы
нападаете на меня. Трус!
   - Это вы трус, - ответил я. - Разве она позволила бы вам целовать се-
бя, будь она в сознании? Никогда! А теперь она, может быть,  умирает,  а
вы теряете драгоценное время и пользуетесь ее беспомощностью! Пустите ее
и дайте мне оказать ей помощь.
   Он с минуту смотрел на меня, бледный  и  угрожающий,  потом  внезапно
отошел в сторону.
   - Ну так помогайте!
   Я стал на колени возле нее и, как умел, ослабил завязки ее платья, но
в это время тяжелая рука опустилась на мое плечо.
   - Руки прочь от нее! - яростно сказал Норсмор. - Вы что же,  думаете,
что у меня в жилах вода?
   - Норсмор! - закричал я. - Вы и сами не можете помочь ей и мне не да-
ете. Не мешайте, а то я убью вас!
   - Вот это лучше! - закричал он. - Ну и пусть ее  умирает.  Подумаешь,
важность! Прочь от этой девушки - и готовьтесь к бою!
   - Заметьте, - сказал я, приподнимаясь, - я ни разу не поцеловал ее.
   - Только попробуйте! - крикнул он.
   Не знаю, что на меня нашло. Ни одного своего поступка в жизни  я  так
не стыжусь, хотя, как утверждала моя жена, я знал, что мои  поцелуи  же-
ланны ей, живой или мертвой. Я снова упал на колени, откинул  ей  волосы
со лба и с почтительной нежностью коснулся этого холодного  лба  губами.
То был почти отеческий поцелуй - достойное прощание  мужчины  на  пороге
смерти с женщиной, уже преступившей этот порог.
   - А теперь, - сказал я, - я к вашим услугам, мистер Норсмор.
   Но, к моему изумлению, он стоял, повернувшись ко мне спиной.
   - Вы слышите? - спросил я.
   - Да, - сказал он, - слышу. Если хотите драться, я готов.  Если  нет,
попытайтесь спасти Клару. Мне все равно.
   Я не заставил себя просить; склонившись над Кларой, я продолжал  свои
усилия оживить ее. Она по-прежнему лежала бледная и безжизненная. Я  уже
начинал пугаться, что жизнь в самом деле покинула ее.  Ужас  и  отчаяние
охватили мое сердце. Я звал ее по имени, вкладывая в это слово всю  свою
душу, я гладил и растирал ее руки, то опускал ее голову, то приподнимал,
кладя к себе на колени. Но все было напрасно, и веки тяжело закрывали ее
глаза.
   - Норсмор, - сказал я, - вот моя шляпа. Ради  бога,  скорее  воды  из
ручья!
   Почти в ту же минуту он уже стоял около меня с водой.
   - Я зачерпнул своей шляпой, - сказал он. - Вы не ревнуете?
   - Норсмор... - начал было я, поливая водой ее голову и грудь,  но  он
свирепо прервал меня.
   - Да молчите вы! Вам теперь лучше всего молчать! У меня и в самом де-
ле не было большой охоты говорить. Мои мысли были всецело поглощены  за-
ботой о моей любимой и ее жизни. Итак, я молча продолжал  свои  старания
оживить ее, и когда шляпа опустела, возвратил ее Норсмору с одним только
словом: "Еще!" Уж не помню, сколько раз он ходил  за  водой,  как  вдруг
Клара открыла глаза.
   - Ну, - сказал он, - теперь, когда ей стало лучше, вы можете обойтись
и без меня, не так ли? Желаю вам доброй ночи, мистер Кессилис!
   И с этими словами он скрылся в чаще. Я развел костер, потому что  те-
перь уже не боялся итальянцев, которые не тронули мои оставленные в  ла-
гере скромные пожитки; и, как ни потрясена была Клара переживаниями вче-
рашнего вечера, мне удалось - убеждением, ободрением,  теплым  словом  и
теми простыми средствами, которые оказались у меня под рукой, - привести
ее в себя и несколько подкрепить физически.
   Уже совсем рассвело, когда из чащи раздался резкий свист.  Я  вскочил
на ноги, но сейчас же послышался голос Норсмора, который произнес  очень
спокойно:
   - Идите сюда, Кессилис, но только один. Я хочу вам кое-что показать.
   Я взглядом посоветовался с Кларой и, получив ее молчаливое  согласие,
оставил ее и выбрался из ложбины. На некотором расстоянии я увидел Норс-
мора, прислонившегося к стволу. Как только он заметил меня, он зашагал к
берегу. Я почти нагнал его, еще не доходя до опушки.
   - Смотрите, - сказал он, остановившись.
   Еще два шага, и я выбрался из чащи. На всем знакомом мне пейзаже  ле-
жал холодный, ясный свет утра. На месте павильона было черное  пожарище,
крыша провалилась внутрь, один из фронтонов обвалился, и  от  здания  по
всем направлениям тянулись подпалины обгорелого дерна и  кустарников.  В
неподвижном утреннем воздухе все еще  высоко  вздымался  прямой  тяжелый
столб дыма. В оголенных стенах дома ярко тлела куча головешек, как  угли
на тагане. Возле самого острова дрейфовала парусная яхта, и искусные ру-
ки гребцов быстро гнали к берегу большую шлюпку.
   - "Рыжий граф"! - закричал я. - "Рыжий граф"!  Ну  что  бы  ему  быть
здесь вчера!
   - Осмотрите карманы, Фрэнк. Где ваш револьвер? - спросил Норсмор.
   Я повиновался и, должно быть, смертельно побледнел. Револьвер мой ис-
чез.
   - Вот видите, вы опять в моей власти, - продолжал он. - Я  обезоружил
вас еще вечером, когда вы нянчились с Кларой. Но сегодня нате ваш писто-
лет. И без благодарностей! - крикнул он. - Не терплю их!  Теперь  только
этим вы и можете взбесить меня.
   Он пошел по отмели навстречу шлюпке, и я шел шагах  в  двух  за  ним.
Проходя мимо павильона, я остановился посмотреть на то место,  где  упал
мистер Хеддлстон, но там не было никаких следов не только его  тела,  но
даже крови.
   - Грэденская топь, - сказал Норсмор.
   Он продолжал идти до самого берега бухты.
   - Дальше не надо, - сказал он. - Если  хотите,  отведите  ее  в  Грэ-
ден-хаус.
   - Благодарю вас, - ответил я. - Я постараюсь устроить ее у пастора  в
Грэден Уэстере.
   Нос шлюпки зашуршал по гальке, и на берег с веревкой в руках выскочил
один из матросов.
   - Подождите минуту, ребята! - закричал Норсмор и добавил тише, только
для меня: - Лучше бы вам не рассказывать ей ничего об этом.
   - Напротив! - воскликнул я. - Она узнает все, что я сумею ей  расска-
зать.
   - Вы меня не понимаете, - возразил он с большим достоинством. -  Этим
вы ее не удивите. Другого она от меня и не ждала.  Прощайте!  -  добавил
он, кивнув головой.
   Я протянул ему руку.
   - Простите, - сказал он. - Я знаю, что это  мелко  но  для  меня  это
слишком. Не хочу этих сентиментальных бредней -  седовласый  странник  у
вашего домашнего очага и все такое прочее... Наоборот, надеюсь, что  ни-
когда не увижу вас обоих.
   - Да благословит вас бог, Норсмор! - сказал я от всего сердца.
   - Да, конечно, - протянул он.
   Мы спустились к воде; матрос помог ему войти в шлюпку, оттолкнулся от
берега и прыгнул в нее сам. Норсмор сел к  рулю.  Шлюпка  закачалась  на
волнах, и весла в уключинах заскрипели в утреннем воздухе резко и разме-
ренно. Когда из-за моря поднялось солнце, они уже были на полпути к "Ры-
жему графу", а я все еще смотрел им вслед.
   Еще немного, и рассказ мой будет окончен. Остается сказать, что через
несколько лет Норсмор был убит, сражаясь под знаменами Гарибальди за ос-
вобождение Тироля.


   ОКАЯННАЯ ДЖЕНЕТ

   Его преподобие Мердок Соулис очень долго прослужил пастором на  боло-
тах в приходе Болвири, что в долине реки Дьюлы. Суровый старик с  холод-
ным и жестким лицом, внушавший страх всем  своим  прихожанам,  последние
годы он жил совсем один, без родных и без прислуги,  в  уединенном  пас-
торском домике, стоявшем на отшибе, близ горы Хэнгин-Шоу. Вопреки желез-
ному спокойствию в чертах лица взгляд у него был дикий, испуганный и не-
уверенный, а в то время, когда он беседовал наедине с кем-либо из прихо-
жан о будущем нераскаянных грешников, казалось, будто этот взгляд прони-
кает сквозь грозы времен в страшные тайны вечности.  Многие  из  молодых
людей, что бывали у него, готовясь к причастию, приходили в ужас от  его
речей. Каждое первое воскресенье после  семнадцатого  августа  он  читал
проповедь на текст из первого послания апостола Петра (гл. V,  стих  8):
"Диавол, аки лев рыкающий..." В этот день он обычно  превосходил  самого
себя, и слушателей пробирал мороз по коже как от самой проповеди, так  и
от грозной манеры проповедника. Дети пугались до  припадков,  а  старики
после проповеди смотрели пророками и весь день беспрестанно намекали  на
то, против чего так восставал Гамлет. Пасторский домик стоял над  водами
Дьюлы, в густой сени деревьев; над ним с  одной  стороны  нависала  гора
Шоу, а с другой - множество вершин подымалось к небу; почти с самого на-
чала пастырского служения мистера Соулиса осторожные люди стали обходить
стороной этот дом, особенно в сумерки; а старики, завсегдатаи  деревенс-
кой пивной, только покачивали головами при  одной  мысли  о  том,  чтобы
пройти поздним вечером мимо такого дома. Собственно, там было одно  осо-
бенно страшное место. Дом пастора стоял между рекой и  большой  дорогой;
задняя его стена была обращена к небольшому селению Болвири, в  полумиле
от него, где была церковь; бедный сад перед домом, огороженный терновни-
ком, занимал все пространство между рекой и дорогой. Дом  был  двухэтаж-
ный, с двумя большими комнатами в каждом этаже. Выход из него открывался
не прямо в сад, а на мощеную дорожку, которая тоже выходила не в сад,  а
с одной стороны на большую дорогу, с другой же упиралась в высокие ветлы
и кусты бузины, окаймлявшие реку. Вот этот-то кусок дорожки и пользовал-
ся среди юных прихожан Болвири особенно дурной славой.  Священник  часто
прогуливался там в сумерки, время от времени прерывая молитву  без  слов
громкими стонами; а когда его не бывало дома и дверь оказывалась  запер-
та, самые отчаянные из школьников, играя в салки, отваживались пробегать
с сильно бьющимся сердцем через это место, ставшее легендарным.
   Такая атмосфера страха, окружавшая слугу божьего, человека  с  безуп-
речной репутацией и наделенного твердой верой в господа бога, обычно вы-
зывала удивление и любопытство среди немногих  чужаков,  которых  случай
или дело приводили в эту глухую и отдаленную местность.  Но  даже  среди
прихожан многие не знали о странных событиях, ознаменовавших первый  год
служения мистера Соулиса, а из тех, кто был осведомлен лучше, одни  были
молчаливы по природе, другие же боялись касаться  этой  темы.  И  только
время от времени кто-нибудь  из  стариков,  набравшись  храбрости  после
третьего стаканчика, рассказывал о том, почему пастор у них и с виду та-
кой странный и живет отшельником.
   Пятьдесят лет тому назад, когда мистер Соулис только  что  приехал  в
Болвири, он был еще совсем молодой человек, или,  как  у  нас  говорили,
"сосунок", полный книжной учености: проповеди он читал хорошо,  но,  как
оно и полагается молодому человеку, в делах религии  смыслил  еще  мало.
Которые помоложе из прихожан, те очень увлекались его ученостью и умени-
ем говорить, а те, что постарше, люди степенные и серьезные, молились за
этого молодого человека: им казалось, что он, так сказать,  заблуждается
на свой счет и приходу это вовсе не на пользу. Это было  давно,  еще  до
"умеренных" [7], задолго до них; да ведь все дурное, как и все  хорошее,
приходит не сразу, а мало-помалу. Находились и такие люди, которые гово-
рили, что бог  покинул  университетских  профессоров,  а  молодежи,  чем
учиться у них, лучше бы сидеть в торфяной яме, как делывали деды,  когда
их преследовали за веру, с Библией под мышкой и с молитвой в сердце. Как
бы то ни было, нечего и сомневаться, что мистер Соулис заучился  в  этом
своем университете: он заботился и беспокоился о многом, но только не  о
том единственном, о чем нужно было беспокоиться. Книг с собой он  привез
пропасть, у нас в приходе раньше столько и не видывали, и возчику  приш-
лось порядком с ними побиться; он едва не утопил их в болоте между  Чер-
ной горой и Килмакерли. Книги были все  божественные,  само  собой,  так
они, во всяком случае, назывались; а люди серьезные держались того  мне-
ния, что куда их столько: ведь слово божие можно  завязать  в  маленький
уголок платка. И вот наш пастор сидел над этими книгами дни и ночи  -  а
куда же это годится, - все писал да писал, не  иначе;  сначала  боялись,
что он будет сам сочинять проповеди, потом оказалось, что он пишет книж-
ку, а это уж совсем неподходящее дело для такого неопытного молодого че-
ловека.
   Как бы то ни было, ему полагалось взять себе для хозяйства  какую-ни-
будь приличную, хорошего поведения пожилую женщину, она бы ему  и  обеды
готовила. Кто-то ему указал на одну старуху по имени Дженет Макклоур. Он
никого толком не расспросил и взял ее в служанки. А ведь многие  ему  не
советовали, потому что эта Дженет была у почтенных людей нашего  прихода
на дурном счету. Когда-то давным-давно у нее был ребенок от одного  дра-
гуна, к тому же она уже больше тридцати лет не ходила к исповеди, и  де-
ревенские мальчишки не раз слышали, как она  бормочет  что-то  себе  под
нос, в сумерки, на вершине горы Киз-Лоан, а ведь и время и место  совсем
неподходящие для богобоязненной женщины. Надо, однако, сказать, что  сам
лорд-помещик первый указал пастору на Дженет, а в те времена наш  пастор
сделал бы все что хочешь, лишь бы угодить помещику. Когда люди ему стали
говорить, будто эта самая Дженет связалась с дьяволом, он  ответил,  что
это, на его взгляд, одно суеверие, а когда ему упомянули  про  Библию  и
про Эндорскую волшебницу, он сказал,  что  эти  дни  давно  миновали,  а
дьявол с тех пор укрощен; все это, мол, сущие предрассудки.
   Ну, ладно. Когда по деревне прошел слух, что  Дженет  Макклоур  будет
служанкой в пасторском доме, то народ и на нее и на него сильно осердил-
ся. Некоторые наши женщины не придумали ничего лучше, как пойти к ее до-
му и выложить ей вслух все то, в чем ее обвиняли, и все, что про нее бы-
ло известно - от солдатского младенца до двух коров Джона Томсона. Гово-
рить она была не охотница. Когда люди ее не трогали, она им давала  волю
болтать сколько хотят, а сама молчок - ни "здравствуйте", ни "прощайте",
но уж если, бывало, ее заденут за живое, так язык у нее начинал  молоть,
что твоя мельница. Вот и тут Дженет взбеленилась (припомнила все  старые
сплетни и мало ли еще что), они ей слово, а она им два; в  конце  концов
женщины-до нее добрались, стащили с нее платье и поволокли по деревне  к
реке, посмотреть: ведьма она или нет, потонет или выплывет? Шум поднялся
такой, что слышно было под Хэнгин-Шоу; сама Дженет дралась за десятерых,
и долго после этого, чуть ли не по сию пору, у многих наших женщин видны
следы от ее когтей; и как бы вы думали, кто подоспел  к  самому  разгару
драки? Новый наш пастор (должно быть, за грехи бог его наказал).
   - Женщины! - крикнул он (а голос у него был зычный). -  Заклинаю  вас
именем господа, отпустите ее!
   Дженет бросилась к нему, едва живая от страха, и  стала  его  молить,
Христа ради, чтоб он ее спас от погибели, а женщины тоже не отставали  и
рассказали ему все, что знали про Дженет, а может, даже и больше того.
   - Женщина, - спросил он у Дженет, - правда ли все это?
   - Как господь меня видит, как господь меня сотворил, ни слова  правды
тут нету! И про ребенка тоже, - прибавила она. - Я всегда была  порядоч-
ной женщиной.
   - Хочешь ли ты отречься от дьявола и дел  его  во  имя  божие  передо
мной, его недостойным слугою?
   Что ж, надо прямо сказать: когда пастор ее  спрашивал,  она  так  ух-
мыльнулась, что всех, кто это видел, бросило в дрожь от страха,  и  всем
было слышно, как зубы у нее застучали друг об дружку; но ничего иного ей
делать не оставалось, и Дженет, подняв кверху руку, отреклась от дьявола
и от дел его перед всеми.
   - А теперь, - сказал мистер Соулис, - идите по домам, все до одной, и
будем молить бога, чтоб он помиловал нас.
   Он подал Дженет руку, хоть из одежды на ней мало что оставалось, кро-
ме рубахи, и повел по деревне к ее собственному дому, будто леди-помещи-
цу; а она визжала и хохотала так, что совестно было слушать.
   В ту ночь многие почтенные люди долго молились перед  сном,  а  когда
наступило утро, такой страх одолел весь приход Болвири, что детишки поп-
рятались и даже взрослые мужчины не решались выйти за  дверь.  По  улице
шла Дженет - она или ее подобие, - никто не мог бы сказать наверное: шея
у нее была свернута, голова скривилась набок, словно у висельника, и  на
лице усмешка, словно у трупа, еще не снятого с виселицы. Мало-помалу лю-
ди к этому пригляделись и даже стали спрашивать у нее, что такое  с  ней
случилось, но с этого дня она уже не могла говорить, как подобает  хрис-
тианке, а только пускала слюни да стучала зубами,  словно  ножницами;  и
начиная с этого дня ни разу ее уста не произнесли имени  божьего.  Когда
она хотела его выговорить, ничего у ней не выходило: видно, ей было  не-
возможно назвать, имя божье. Кто знал, в чем тут дело, помалкивал, но уж
больше никто не называл эту тварь именем Дженет  Макклоур,  ибо  прежняя
Дженет, как все думали, давно была в аду кромешном. Но ведь  пастору  не
прикажешь и рот ему не заткнешь, а он только и твердил в своих  пропове-
дях, что о жестокости людской, которая будто бы довела Дженет до парали-
ча, бранил мальчишек, которые ее дразнили и приставали к ней, и в тот же
самый вечер взял ее к себе, и стали они жить вдвоем  в  пасторском  доме
под горой Хэнгин-Шоу.
   Ну, ладно, прошло после этого довольно много времени, и люди праздно-
мыслящие начали было смотреть на это сквозь пальцы и стали даже забывать
о том черном деле. О священнике все были теперь самого хорошего  мнения:
по вечерам он долго сидел за своим писанием. Люди видели,  что  свеча  у
него в доме, на берегу Дьюлы, горит и за полночь, и сам он как будто был
доволен собой и держался так же, как и прежде, хотя всякому было  видно,
что он теперь стал совсем не тот. А что касается Дженет, так она свобод-
но расхаживала всюду, и если она и раньше говорила мало, то теперь и по-
давно; правда, она никого не трогала, только смотреть на нее было страш-
но, и все у нас в Болвири удивлялись, как  это  ей  доверили  пасторский
дом.
   К концу июля настала такая погода, какой отродясь не видывали в наших
местах: стояла жара, жестокая, гнетущая жара. Стада обессилели и не мог-
ли взобраться по склону Черной горы, дети не могли играть и скоро  уста-
вали, а к тому же порывы горячего ветра шумели в листве, и временами на