высадки и как я решил остаться - отчасти пото-
му, что меня заинтересовали гости Норсмора, отчасти же из-за его попытки
меня убить. Боюсь, что по первому пункту я был  неискренен,  потому  что
заставил ее предположить, что именно она с первого  же  момента,  как  я
увидел ее на отмели, стала для меня главным магнитом. Мне доставляет об-
легчение признаться в этом хотя бы сейчас, когда жена моя  уже  призвана
всевышним и видит все и знает, что я тогда умолчал из лучших побуждений,
потому что при ее жизни, как это ни тревожило мою  совесть,  у  меня  не
хватало духу разуверить ее. Даже ничтожная тайна  в  таком  супружестве,
каким было наше, похожа на розовый лепесток, который мешал  спать  прин-
цессе.
   Скоро разговор перешел на другие темы, и я  долго  рассказывал  ей  о
своей одинокой, бродячей жизни, а она говорила мало  и  больше  слушала.
Хотя оба мы говорили очень непринужденно и о предметах как будто бы без-
различных, мы испытывали сладкое волнение. Скоро, слишком  скоро  пришло
время ей уходить, и мы расстались, как бы по молчаливому  уговору,  даже
без рукопожатия, потому что каждый знал, что для нас это не пустая  веж-
ливость.
   На следующий, четвертый день нашего знакомства мы встретились на  том
же месте рано утром, как хорошие знакомые, но со смущением,  нараставшим
в каждом из нас. Когда она еще раз заговорила о грозящей мне опасности -
а это, как я понял, было для нее оправданием наших встреч, - я, пригото-
вив за ночь целую речь, начал - говорить ей, как высоко я ценю ее доброе
внимание, и как до сих пор никто еще не интересовался моей жизнью, и как
я до вчерашнего дня не подумал бы никому рассказывать о  себе.  Внезапно
она прервала меня пылким восклицанием:
   - И все же, если бы вы знали, кто я, вы даже говорить со мной не ста-
ли бы!
   Я сказал, что самая мысль об этом - безумие и что, как ни  кратковре-
менно наше знакомство, я считаю ее своим дорогим другом; но мои  протес-
ты, казалось, только усиливали ее отчаяние.
   - Ведь мой отец принужден скрываться!
   - Дорогая, - сказал я, в первый раз забыв прибавить к этому обращению
слово "леди", - что мне за дело до этого! Будь он хоть двадцать раз  вы-
нужден скрываться, - вас-то это не изменит!
   - Да, но причина этого, - вскричала она, -  причина!  Ведь...  -  она
запнулась на мгновение, - ведь она позорна.


   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   О ТОМ, КАКИМ НЕОБЫЧНЫМ ОБРАЗОМ Я ОБНАРУЖИЛ, ЧТО Я НЕ ОДИН В  ГРЭДЕНС-
КОМ ЛЕСУ

   Вот что сквозь рыдания рассказала девушка  о  себе  в  ответ  на  мои
расспросы.
   Ее звали Клара Хеддлстон. Это, конечно, звучная фамилия, но еще лучше
звучало для меня имя Клара Кессилис, которое она носила долгие и,  наде-
юсь, более счастливые годы своей жизни. Ее отец Бернард Хеддлстон  стоял
во главе крупного банковского дела. Много  лет  назад,  когда  дела  его
пришли в расстройство, ему осталось лишь прибегнуть к рискованным, а за-
тем и преступным комбинациям, чтобы спастись от краха. Однако  все  было
тщетно; дела его все более запутывались,  и  доброе  имя  было  потеряно
вместе с богатством. В то время Норсмор упорно, хотя и безуспешно,  уха-
живал за его дочерью,  и,  зная  это,  к  нему-то  и  обратился  Бернард
Хеддлстон в час крайней нужды.  Несчастный  навлек  на  свою  голову  не
только разорение и позор, не только преследование закона. Вероятно, он с
легким сердцем пошел бы в тюрьму. Чего он  боялся,  что  не  давало  ему
спать по ночам и что обращало в кошмар самое забытье, был тайный, неотв-
ратимый и постоянный страх покушения на его жизнь. Поэтому он хотел  по-
хоронить себя на одном из островов южных морей и  рассчитывал  добраться
туда на яхте Норсмора. Тот тайно принял его с дочерью на борт своего ко-
рабля на пустынном берегу Уэльса и доставил их в Грэден, где они  должны
были пробыть до тех пор, пока судно не  снарядится  в  долгое  плавание.
Клара не сомневалась, что за это Норсмору  была  обещана  ее  рука.  Это
подтверждалось и тем, что всегда выдержанный  и  вежливый  Норсмор  нес-
колько раз позволил себе необычную смелость в словах и поступках.
   Надо ли говорить, с каким напряженным вниманием слушал я этот рассказ
и своими расспросами старался выяснить то, что в нем оставалось  тайной!
Все было напрасно. Она сама не представляла себе, откуда и какая  именно
грозит опасность. Страх ее отца был непритворен и доводил его до полного
изнеможения: он не раз подумывал о том, чтобы  без  всяких  условий  от-
даться на милость властей. Но этот план он позднее оставил, так как при-
шел к убеждению, что даже крепкие стены наших английских тюрем не укроют
его от преследования. В последние годы у него были тесные деловые  связи
с Италией и с итальянскими эмигрантами в Лондоне, и онито, по  предполо-
жению Клары, были каким-то образом связаны с нависшей над  ним  угрозой.
Встреча с моряком-итальянцем на борту "Рыжего графа" повергла ее отца  в
ужас и вызвала горькие упреки по адресу Норсмора. Тот возражал, что Беп-
по (так звали матроса) - прекрасный  парень,  на  которого  можно  поло-
житься, но мистер Хеддлстон с тех пор, не переставая,  твердил,  что  он
погиб, что это только вопрос времени и что именно Беппо  будет  причиной
его гибели.
   Мне все эти страхи представлялись просто галлюцинацией,  вызванной  в
его расстроенном сознании пережитыми несчастьями. Должно быть, его  опе-
рации с Италией принесли ему тяжелые убытки, а потому самый вид итальян-
ца был ему несносен и преследовал его в болезненных кошмарах.
   - Вашему отцу нужен хороший доктор, - сказал я, - и успокаивающее ле-
карство.
   - Да, но мистер Норсмор? - возразила Клара. - Ведь его  не  затронуло
папино разорение, а он разделяет эти страхи.
   Я не мог удержаться, чтобы не высмеять то, что мне представлялось  ее
наивностью.
   - Дорогая моя, - сказал я, - не сами ли вы мне сказали, какой он ожи-
дает награды! В любви все средства хороши, не  забудьте  этого,  и  если
Норсмор разжигает страхи вашего отца, то вовсе не потому, что он  боится
какого-то страшного итальянца, а просто потому, что влюблен  в  очарова-
тельную англичанку.
   Она напомнила, как он напал на меня в вечер их высадки, - этого  и  я
не смог объяснить. Короче говоря, мы решили, что я сейчас же  отправлюсь
в рыбачий поселок Грэден Уэстер и просмотрю все газеты, какие там найду,
чтобы доискаться, нет ли реальных оснований для всех  этих  страхов.  На
следующее утро в тот же час и в том же месте  я  должен  был  рассказать
Кларе о результатах. На этот раз она уже не говорила о моем отъезде; бо-
лее того, она не скрывала своих чувств: мысль, что я  близко,  очевидно,
поддерживала и утешала ее. А я не мог бы оставить ее, даже если  бы  она
на коленях молила меня об этом.
   В Грэден Уэстер я пришел в десятом часу; в те годы я был отличным хо-
доком, а до поселка было, как я уже говорил, не более семи миль пути  по
упругому дерну. На всем побережье нет поселка угрюмей, а этим много ска-
зано. Церковь прячется в котловине; жалкая пристань скрыта  среди  скал,
на которых нашли гибель многие рыбачьи баркасы, возвращавшиеся  с  моря.
Два или три десятка каменных строений лепятся вдоль бухты двумя улицами,
из которых одна ведет к пристани, а другая пересекает первую под  прямым
углом. На перекрестке - закопченная и неприветливая харчевня, замьняющая
здесь гранд-отель.
   Одетый на этот раз более соответственно своему положению, я тотчас же
нанес визит пастору в его маленьком домике возле кладбища. Он узнал  ме-
ня, хотя прошло более девяти лет с тех пор, как мы последний  раз  виде-
лись. Я сказал ему, что долго странствовал пешком и не знаю, что творит-
ся на свете, и он охотно снабдил меня кипой газет за весь месяц. Я  вер-
нулся с этой добычей в харчевню и, заказав завтрак, принялся разыскивать
статьи, касающиеся "Краха фирмы Хеддлстона".
   По-видимому, это было весьма скандальное дело. Тысячи  клиентов  были
разорены, а один пустил себе пулю в лоб, как только платежи были  приос-
тановлены. Но странная вещь: читая все эти подробности, я ловил себя  на
том, что сочувствую скорее мистеру Хеддлстону, чем его  жертвам,  -  так
всецело поглощала уже меня любовь к Кларе. Само собой, за поимку банкира
было назначено вознаграждение, и так как банкротство считалось  злостным
и общественное негодование было  велико,  назначалась  необычно  большая
сумма вознаграждения - семьсот пятьдесят фунтов стерлингов.  Сообщалось,
что в распоряжении Хеддлстона остались крупные суммы. О нем ходили  раз-
ные слухи: что он объявился в Испании, что он  скрывается  где-то  между
Манчестером и Ливерпулем или на берегах Уэльса, а на другой день  телег-
раф извещал о его прибытии на Кубу или на Юкатан. Но нигде  не  было  ни
слова об итальянцах и никаких следов тайны.
   Однако в последней газете было одно не совсем ясное  сообщение.  Бух-
галтеры, разбиравшие дела по банкротству, обнаружили следы многих и мно-
гих тысяч, вложенных в свое время в дело Хеддлстона; деньги поступили по
безыменному вкладу неизвестно откуда и исчезли неизвестно  куда.  Только
раз было упомянуто имя вкладчика, и то под инициалами  "X.X.",  а  вклад
был, по-видимому, сделан лет шесть назад, во время биржевой  паники.  По
слухам, за этими инициалами скрывалась видная коронованная особа. "Трус-
ливому авантюристу (так, помнится мне, называли банкрота газеты), по-ви-
димому, удалось захватить с собой значительную часть этого таинственного
вклада, который и посейчас находится в его руках".
   Я все еще раздумывал над этим сообщением и мучительно пытался связать
его с нависшей над мистером Хеддлстоном угрозой, когда в  комнату  вошел
какой-то человек и с резким иностранным акцентом спросил хлеба и сыру.
   - Siete Italiano? [3] - спросил я.
   - Si signer [4], - ответил он.
   Я сказал, что очень необычно встретить итальянца так далеко на  севе-
ре, на что он пожал плечами и возразил, что в поисках работы человек за-
бирается и дальше. Я не мог представить себе, на какую работу  он  может
рассчитывать в Грэден Уэстере, и эта мысль так неприятно поразила  меня,
что я осведомился у хозяина, когда он отсчитывал мне сдачу, видал ли  он
когда-нибудь у себя в поселке итальянцев. Он сказал, что раз ему  приве-
лось видеть норвежцев, когда они потерпели  крушение  и  были  подобраны
спасательной шлюпкой из Колд-хевена.
   - Нет! - сказал я. - Не норвежцев, а итальянцев,  вот  как  тот,  что
сейчас спрашивал у вас хлеба и сыру.
   - Что? - закричал он. - Этот черномазый, который тут скалил зубы? Так
это макаронник? Ну, такого я еще не видывал да,  надеюсь,  больше  и  не
увижу.
   Он еще говорил, когда, подняв глаза и взглянув на  улицу,  я  увидел,
что всего в тридцати ярдах от двери оживленно разговаривают трое мужчин.
Один из них был недавний посетитель харчевни, а двое других, судя по  их
красивым смуглым лицам и широкополым мягким шляпам, были его  соотечест-
венники. Деревенские ребятишки гурьбой собрались вокруг них  и  лопотали
что-то бессвязное, передразнивая их говор  и  жесты.  На  этой  угрюмой,
грязной улице, под мрачным серым небом это трио казалось каким-то  чуже-
родным пятном, и, сознаюсь, в этот момент спокойствие мое было разом по-
колеблено и уже никогда не возвращалось ко мне. Я мог вволю рассуждать о
призрачности угрозы, но не мог разрушить впечатления от виденного и  на-
чал разделять этот "итальянский ужас".
   Уже смеркалось, когда, вернув газеты пастору,  я  снова  углубился  в
пустошь. Я никогда не забуду этого пути.  Становилось  очень  холодно  и
ветрено, ветер шелестел у меня под ногами сухой травой; порывами налетал
мелкий дождь; из недр моря громадной грядою гор вставали облака.  Трудно
было представить себе вечер хуже этого, и то ли под его влиянием, то  ли
оттого что нервы у меня были взвинчены тем, что я видел и слышал,  мысли
мои были так же мрачны, как и погода.
   Из верхних окон павильона видна была значительная  часть  пустоши  со
стороны Грэден Уэстера. Чтобы не быть замеченным, нужно  было  держаться
берега бухты, а затем под прикрытием песчаных дюн добраться по  котлови-
нам до опушки леса. Солнце близилось к закату, был час отлива,  и  пески
обнажились. Я шел, охваченный своими тягостными мыслями, как вдруг оста-
новился, словно пораженный молнией, при виде следов человека. Следы  тя-
нулись параллельно моему пути, но ближе к берегу, и когда я осмотрел их,
то убедился, что здесь проходил чужой человек. Более того, по  той  бес-
печности, с которой он подходил к самым страшным местам топи, было ясно,
что он вообще нездешний и не знал, чем грозила ему Грэденская бухта.
   Шаг за шагом я прослеживал отпечатки, пока четверть  мили  спустя  не
увидел, что они обрываются у юговосточного края Грэденской топи. Вот где
погиб этот несчастный! Две-три чайки, вероятно, видевшие, как он был за-
сосан песком, кружили над местом его упокоения с  обычным  своим  унылым
плачем. Солнце последним усилием прорвалось сквозь облака и окрасило об-
ширные просторы отмелей пурпуровым светом. Я стоял и смотрел на  ужасное
место, угнетенный и встревоженный собственными мыслями и сильным,  непо-
бедимым дыханием смерти. Помнится, я раздумывал, сколько времени продол-
жалась его агония и долетели ли его предсмертные вопли до павильона. По-
том, собравшись с духом, я уже  приготовился  покинуть  это  место,  как
вдруг порыв ветра необычайной силы пронесся над этой частью бухты,  и  я
увидел, как, то высоко взлетая в воздух, то легко скользя по поверхности
песков, ко мне приближалась мягкая черная фетровая шляпа конической фор-
мы, точно такая, какую я видел на голове у итальянцев. Мне кажется  сей-
час, хотя я и не уверен, что я тогда закричал. Ветер гнал шляпу к  бере-
гу, и я побежал, огибая границу топи, чтобы  поймать  ее.  Порывы  ветра
утихли, шляпа на мгновение задержалась на зыбучих песках,  потом  ветер,
снова усилившись, опустил ее в нескольких шагах от меня. Вы можете  себе
представить, с каким любопытством я схватил ее! Она была не новая, более
поношенная, чем те, которые я видел сегодня на итальянцах.  У  нее  была
красная подкладка с маркой фабриканта, имя которого я сейчас  забыл,  но
под которым стояло слово "Venedig". Так (если вы еще это помните) произ-
носили австрийцы название прекрасной Венеции, тогда и еще  долгое  время
спустя находившейся под их игом.
   Удар был сокрушителен. Мне повсюду мерещились воображаемые итальянцы,
и я в первый и, могу сказать, в последний раз за всю свою жизнь был  ох-
вачен паническим ужасом. Я еще не знал, чего мне  следует  бояться,  но,
признаюсь, боялся до глубины души и с облегчением вернулся в свою  ничем
не защищенную одинокую ложбину в лесу.
   Там, чтобы не разводить огня, я поел немного холодной овсянки,  оста-
вавшейся с вечера, затем, подкрепленный и  успокоившийся,  отбросил  все
фантастические страхи и спокойно улегся спать.
   Не могу сказать, сколько времени я спал, но внезапно был разбужен ос-
лепительной вспышкой света, ударившей мне прямо в  лицо.  Она  разбудила
меня, как удар. В тот же миг я был уже на ногах. Но свет  погас  так  же
внезапно, как и зажегся. Тьма была непроглядная. И так как с моря свире-
по дул ветер и хлестал дождь, эти звуки бури начисто заглушали все  про-
чие.
   Признаюсь, прошло с полминуты, прежде чем я пришел в себя. Если бы не
два обстоятельства, я бы подумал, что меня разбудило  какое-то  новое  и
весьма осязательное воплощение моих кошмаров. Первое: входной клапан мо-
ей палатки, который я тщательно завязал, когда вошел в нее,  теперь  был
развязан; и второе - я все еще чувствовал с определенностью, исключавшей
всякую галлюцинацию, запах горячего металла и горящего масла. Вывод  был
ясен: я был разбужен кем-то, кто направил мне в лицо  вспышку  потайного
фонаря. Только вспышку и на мгновение. Он увидел  мое  лицо  и  ушел.  Я
спрашивал себя о причине такого странного поведения, и потом ответ  при-
шел сам собою. Человек, кто бы он ни был, думал узнать меня и не  узнал.
Был еще один нерешенный вопрос, и на него, признаюсь, я даже боялся  от-
ветить; если бы он узнал меня, что бы он сделал?
   Страх мой за себя тотчас же рассеялся: я понял, что меня посетили  по
ошибке; но с тем большей уверенностью я убедился, какая  страшная  опас-
ность угрожает павильону. Требовалось немало решимости,  чтобы  выйти  в
темную чащу, нависшую над моим убежищем, но я ощупью пробирался по доро-
ге к дюнам, сквозь потоки дождя,  исхлестанный  и  оглушенный  шквалами,
опасаясь на каждом шагу наткнуться на притаившегося врага. Было так неп-
роглядно темно, что, окружи меня сейчас целая толпа, я бы этого не заме-
тил. А буря ревела с такой силой, что слух был бесполезен, как и зрение.
   Весь остаток ночи, которая казалась мне бесконечно длинной, я  бродил
вокруг павильона, не встретив ни души, не услышав ни звука,  кроме  сог-
ласного хора ветра, моря и дождя. Сквозь щель ставен одного  из  верхних
окон пробивался луч света, который подбадривал меня до наступления зари.


   ГЛАВА ПЯТАЯ
   О ВСТРЕЧЕ НОРСМОРА СО МНОЙ И КЛАРОЙ

   С первыми проблесками дня я ушел с открытого места в свою обычную за-
саду, чтобы там в дюнах дождаться прихода Клары.  Утро  было  пасмурное,
ненастное и тоскливое; ветер стих перед рассветом, но потом  усилился  и
налетал порывами с побережья; море начало успокаиваться,  но  дождь  все
еще хлестал немилосердно. По всему простору отмелей не видно было ни ду-
ши. Но я был уверен, что где-то по соседству притаились  враги.  Фонарь,
так неожиданно и внезапно ослепивший меня во сне,  и  шляпа,  занесенная
ветром на берег с Грэденской топи, - этих двух предупреждений было впол-
не достаточно, чтобы судить, какая опасность угрожает Кларе и всем  оби-
тателям павильона.
   Было, должно быть, половина или без четверти восемь, когда дверь  от-
ворилась и милая девушка пошла ко мне, пробиваясь сквозь дождь. Я встре-
тил ее на берегу.
   - Едва удалось вырваться, - сказала она. - Не хотели пускать меня  по
дождю.
   - Клара, - спросил я. - Вы не боитесь?
   - Нет, - сказала она так просто, что это меня успокоило.
   Жена моя была самая храбрая, самая лучшая из женщин; по опыту я  убе-
дился, что качества эти далеко не всегда  совместимы,  а  у  нее  редкое
бесстрашие соединялось с чисто женской нежностью и обаянием.
   Я рассказал ей все происшедшее со вчерашнего утра, и,  хотя  щеки  ее
заметно побледнели, она сохранила полное спокойствие.
   - Теперь вы видите, что мне ничто не угрожает, - сказал я под  конец,
- мне они не хотят зла. В противном случае я был бы уже мертв.
   Она положила мне руку на плечо.
   - А я в это время крепко спала! - воскликнула она.
   То, как она это сказала, привело меня в восторг. Я обнял ее и привлек
к себе. Прежде чем мы опомнились, ее руки были у меня на плечах и я  по-
целовал ее. И все же и тогда ни слова не было сказано нами  о  любви.  И
сейчас я ощущаю прикосновение ее щеки, мокрой и  холодной  от  дождя,  и
часто потом, когда она умывалась, я целовал ее, в память  того  утра  на
морском берегу. Теперь, когда я лишился ее и в одиночестве  кончаю  свой
жизненный путь, я вспоминаю нежность и глубину того чувства, которое со-
единяло нас, и это умеряет горечь моей потери.
   Так прошло, быть может, несколько секунд  -  время  влюбленных  летит
быстро, - а затем нас вспугнул раздавшийся вблизи громкий смех. Смех был
не веселый, а натянутый, скрывавший недоброе чувство. Мы обернулись, хо-
тя моя левая рука все еще обнимала талию Клары и она не пыталась  высво-
бодиться, и в нескольких шагах от себя увидели Норсмора. Он стоял, опус-
тив голову, заложив руки за спину, и даже  ноздри  у  него  побелели  от
ярости.
   - А! Кессилис! - сказал он, когда я повернулся к нему.
   - Он самый, - сказал я без всякого смущения.
   - Так вот как, мисс Хеддлстон, - продолжал он медленно  и  злобно,  -
вот как вы храните верность вашему отцу и слово, данное  вами  мне!  Вот
как цените вы жизнь вашего отца! И вы насто