луге. Но судите сами.
   Я прошу вас освободить этот вечер от каких-либо дел - если  даже  вас
вызовут к постели  больного  монарха,  откажитесь!  Возьмите  кеб,  если
только ваш собственный экипаж уже не стоит у дверей, и  с  этим  письмом
(для справок) поезжайте прямо ко мне домой. Пулу, моему дворецкому, даны
надлежащие указания - он будет ждать вашего приезда, уже пригласив  сле-
саря. Затем пусть они взломают дверь моего кабинета, но войдете  в  него
вы один. Войдя, откройте стеклянный шкаф, слева (помеченный буквой  "Е")
- если он заперт, сломайте замок и выньте со всем  содержимым  четвертый
ящик сверху или (что то же самое)  третий,  считая  снизу.  Меня  грызет
страх, что в расстройстве чувств я могу дать вам неправильные  указания,
но даже если я ошибся, вы узнаете нужный ящик по его содержимому: порош-
ки, небольшой флакон и толстая тетрадь. Умоляю вас, отвезите  этот  ящик
прямо, как он есть, к себе на Кавендиш-сквер.
   Это первая часть услуги, которой я от вас жду.  Теперь  о  второй  ее
части. Если вы поедете ко мне немедленно после получения письма, вы, ко-
нечно, вернетесь домой задолго до полуночи, но я даю вам срок  до  этого
часа - не только потому, что опасаюсь какой-нибудь из тех задержек,  ко-
торые невозможно ни предвидеть, ни предотвратить, но и потому,  что  для
дальнейшего предпочтительно выбрать время, когда ваши  слуги  будут  уже
спать. Так вот: в полночь будьте у себя и непременно одни - надо,  чтобы
вы сами открыли дверь тому, кто явится к вам от моего имени, и  передали
ему ящик, который возьмете в моем кабинете. На этом ваша роль окончится,
и вы заслужите мою вечную благодарность. Затем через пять минут, если вы
потребуете объяснений, вы поймете всю важность этих предосторожностей  и
убедитесь, что, пренебреги вы хотя бы одной из них, какими  бы  нелепыми
они вам ни казались, вы могли бы оказаться повинны в моей смерти или бе-
зумии.
   Как ни уверен я, что вы свято исполните мою просьбу, сердце мое  сжи-
мается, а рука дрожит при одной только мысли  о  возможности  обратного.
Подумайте: в этот час я нахожусь далеко от дома, меня снедает черное от-
чаяние, которое невозможно даже вообразить, и в то же время я знаю,  что
стоит вам точно выполнить все мои инструкции - и мои  тревоги  останутся
позади, как будто я читал о них в книге. Помогите мне,  дорогой  Лэньон,
спасите вашего друга Г.Дж.
   Р. S. Я уже запечатал письмо, как вдруг  мной  овладел  новый  страх.
Возможно, что почта задержится и вы получите это  письмо  только  завтра
утром. В таком случае, дорогой Лэньон, выполните мое поручение в течение
дня, когда вам будет удобнее, и снова ожидайте моего посланца в полночь.
Но возможно, будет уже поздно, и если ночью к вам никто не явится, знай-
те, что вы уже никогда больше не увидите Генри Джекила".
   Прочитав это письмо, я исполнился уверенности, что мой коллега  сошел
с ума, но тем не менее счел себя обязанным исполнить  его  просьбу,  так
как у меня не было иных доказательств его безумия. Чем меньше я понимал,
что означает вся эта абракадабра, тем меньше мог судить о ее важности, а
оставить без внимания столь отчаянную мольбу значило бы  взять  на  себя
тяжкую ответственность. Поэтому я тут же встал из-за стола, сел  на  из-
возчика и поехал прямо к дому Джекила. Дворецкий уже ждал меня: он  тоже
получил с вечерней почтой заказное письмо с инструкциями и тотчас послал
за слесарем и за плотником. Они явились, когда мы еще  разговаривали,  и
мы все вместе направились в секционную покойного доктора Денмена, откуда
(как вам, несомненно, известно) легче всего попасть в  кабинет  Джекила.
Дверь оказалась на редкость крепкой, а замок - чрезвычайно хитрым. Плот-
ник заявил, что взломать дверь будет очень трудно  и  что  ему  придется
сильно ее повредить, и слесарь тоже совсем было отчаялся. Однако он ока-
зался искусным мастером, и через два часа замок все же поддался его уси-
лиям. Шкаф, помеченный буквой "Е", не был заперт, я вынул ящик, приказал
наложить в него соломы и обернуть его простыней, а затем поехал с ним  к
себе на Кавендиш-сквер.
   Там я внимательно рассмотрел его содержимое. Порошки  были  завернуты
очень аккуратно; но все же не так, как завернул бы  их  настоящий  апте-
карь, из чего я заключил, что их изготовил сам Джекил. Когда же  я  раз-
вернул один пакетик, то увидел какую-то кристаллическую соль белого цве-
та. Флакончик, которым я занялся в следующую очередь,  был  наполнен  до
половины кроваво-красной жидкостью - она обладала резким душным  запахом
и, насколько я мог судить, имела в своем составе фосфор и какой-то эфир.
Что еще входило в нее, сказать не могу. Тетрадь была самой  обыкновенной
тетрадью и не содержала почти никаких записей, кроме столбиков дат.  Они
охватывали много лет, но я заметил, что они резко  обрывались  на  числе
более чем годовой давности. Иногда возле даты имелось какоенибудь приме-
чание, чаще всего - одно слово. "Удвоено" встречалось шесть или семь раз
на несколько сот записей, а где-то в  самом  начале  с  тремя  восклица-
тельными знаками значилось: "Полнейшая неудача!!!" Все это только  разд-
разнило мое любопытство, но ничего не объяснило. Передо мной был флакон-
чик с какой-то тинктурой, пакетики с какой-то солью  и  записи  каких-то
опытов, которые (подобно подавляющему большинству экспериментов Джекила)
не дали практических результатов. Каким образом присутствие этих предме-
тов в моем доме могло спасти или погубить честь, рассудок и жизнь  моего
легкомысленного коллеги? Если его посланец может явиться в один дом,  то
почему не в другой? И даже если на то действительно есть веская причина,
то почему я должен хранить его приход в тайне? Чем больше  я  ломал  над
этим голову, тем больше убеждался, что единственное  объяснение  следует
искать в мозговом заболевании. Поэтому, хотя я и отпустил слуг спать, но
тем не менее зарядил свой старый револьвер, чтобы иметь возможность  за-
щищаться.
   Не успел отзвучать над Лондоном бой часов, возвещавший  полночь,  как
раздался чуть слышный стук дверного молотка. Я сам пошел открыть дверь и
увидел, что к столбику крыльца прижимается человек очень маленького рос-
та.
   - Вы от доктора Джекила? - осведомился я.
   Он судорожно кивнул, а когда я пригласил его войти, он прежде тревож-
но оглянулся через плечо на темную площадь. По ней в  нашу  сторону  шел
полицейский с горящим фонарем в руках, и при  виде  его  мой  посетитель
вздрогнул и поспешно юркнул в прихожую.
   Все это, признаюсь, мне не понравилось, и, следуя за ним в ярко осве-
щенный кабинет, я держал руку в кармане, где лежал револьвер. Тут, нако-
нец, мне представилась возможность рассмотреть его.  Я  сразу  убедился,
что вижу этого человека впервые. Как я уже говорил, он был невысок; меня
поразило омерзительное выражение его лица,  сочетание  большой  мышечной
активности с видимой слабостью телосложения  и  -  в  первую  очередь  -
странное, неприятное ощущение, которое возникало у меня при его  прибли-
жении. Ощущение это напоминало легкий ступор и  сопровождалось  заметным
замедлением пульса. В первую минуту я объяснил это какой-то личной своей
идиосинкразией и только подивился четкости  симптомов;  однако  позже  я
пришел к заключению, что причину следует искать в самых глубинах челове-
ческой натуры и определяется она началом более благородным, нежели нена-
висть.
   Неизвестный (с первой же секунды своего появления  вызвавший  во  мне
чувство, которое я могу назвать только смесью любопытства и  гадливости)
был одет так, что, будь на его месте кто-нибудь  другой,  он  вызвал  бы
смех. Его костюм, отлично сшитый из прекрасной темной материи,  был  ему
безнадежно велик и широк - брюки болтались и были  подсучены,  чтобы  не
волочиться по земле, талия сюртука приходилась на бедра, а ворот сползал
на плечи. Но, как ни странно, это нелепое одеяние отнюдь  не  показалось
мне смешным. Напротив, в самой сущности стоявшего передо мной незнакомца
чувствовалось что-то ненормальное и уродливое -  что-то  завораживающее,
жуткое и гнусное, - и такое облачение гармонировало с этим  впечатлением
и усиливало его. Поэтому меня заинтересовали не только характер и натура
этого человека, но и его происхождение, образ его жизни, привычки и  по-
ложение в свете.
   Эти наблюдения, хотя они и занимают здесь немало  места,  потребовали
всего нескольких секунд. К тому же моего посетителя,  казалось,  снедало
жгучее нетерпение.
   - Он у вас? - вскричал он. - У вас?
   Его лихорадочное возбуждение было так велико, что он даже схватил ме-
ня за плечо, словно собираясь встряхнуть.
   Я отстранил его руку, почувствовав, что от этого прикосновения по мо-
им венам прокатилась ледяная волна.
   - Простите, сэр, - сказал я. - Вы забываете, что я еще не имею  чести
быть с вами знакомым. Будьте добры, присядьте.
   И я показал ему пример, опустившись в свое кресло так, словно  передо
мной был пациент, и стараясь держаться естественно, насколько это позво-
ляли поздний час, одолевавшие меня мысли и тот ужас, который внушал  мне
мой посетитель.
   - Прошу извинения, доктор Лэньон, - ответил он достаточно  учтиво.  -
Ваш упрек совершенно справедлив - мое нетерпение забежало вперед  вежли-
вости. Я пришел к вам по просьбе вашего коллеги доктора Генри Джекила  в
связи с весьма важным делом - насколько я понял... -  Он  умолк,  прижав
руку к горлу, и я заметил, что, несмотря на свою сдержанность, он лишь с
трудом подавляет припадок истерии. - Насколько я понял... ящик...
   Но тут я сжалился над мучительным нетерпением моего посетителя, а мо-
жет быть, и над собственным растущим любопытством.
   - Вот он, сэр, - сказал я, указывая на ящик, который  стоял  на  полу
позади стола, все еще накрытый простыней.
   Незнакомец бросился к нему, но вдруг  остановился  и  прижал  руку  к
сердцу. Я услышал, как заскрежетали зубы его сведенных судорогой  челюс-
тей, а лицо так страшно исказилось, что я испугался за  его  рассудок  и
даже за жизнь.
   - Успокойтесь, - сказал я.
   Он оглянулся на меня, раздвинув губы в жалкой улыбке, и с  решимостью
отчаяния сдернул простыню. Увидев содержимое ящика, он испустил всхлипы-
вающий вздох, полный такого невыразимого облегчения, что я  окаменел.  А
затем, уже почти совсем овладев своим голосом, он спросил:
   - Нет ли у вас мензурки?
   Я встал с некоторым усилием и подал ему просимое.
   Он поблагодарил меня кивком и улыбкой, отмерил  некоторое  количество
красной тинктуры и добавил в нее один из порошков. Смесь,  которая  была
сперва красноватого оттенка, по мере растворения кристаллов начала свет-
леть, с шипением пузыриться и выбрасывать облачка пара. Внезапно процесс
этот прекратился, и в тот же момент микстура стала  темно-фиолетовой,  а
потом этот цвет медленно сменился бледно-зеленым. Мой посетитель, внима-
тельно следивший за этими изменениями, улыбнулся, поставил  мензурку  на
стол, а затем пристально посмотрел на меня.
   - А теперь, - сказал он, - последнее. Может быть, вы будете  благора-
зумны? Может быть, вы послушаетесь моего совета и позволите мне уйти  из
вашего дома с этой мензуркой в руке и без дальнейших объяснений? Или ва-
ше любопытство слишком сильно? Подумайте, прежде чем ответить, ведь  как
вы решите, так и будет. Либо все останется, как прежде, и вы не  сделае-
тесь ни богаче, ни мудрее, хоть мысль о том, что вы помогли  человеку  в
минуту смертельной опасности, возможно, и обогащает душу! Либо, если  вы
предпочтете иное, перед вами откроются новые области знания, новые доро-
ги к могуществу и славе - здесь, сейчас, в этой комнатке, и ваше  зрение
будет поражено феноменом, способным сокрушить неверие самого Сатаны.
   - Сэр, - ответил я с притворным спокойствием, которого отнюдь не ощу-
щал, - вы говорите загадками, и вас, наверное, не удивит, если я  скажу,
что слушаю вас без особенного доверия. Я слишком далеко  зашел  по  пути
таинственных услуг, чтобы остановиться, не увидев конца.
   - Пусть так, - ответил мой посетитель. - Лэньон, вы помните нашу про-
фессиональную клятву? Все дальнейшее считайте врачебной  тайной.  А  те-
перь... теперь человек, столь долго исповедовавший самые узкие  и  грубо
материальные взгляды, отрицавший самую возможность трансцендентной меди-
цины, смеявшийся над теми, кто был талантливей, - смотри!
   Он поднес мензурку к губам и залпом выпил ее содержимое. Раздался ко-
роткий вопль, он покачнулся, зашатался, схватился за стол,  глядя  перед
собой налитыми кровью глазами, судорожно глотая воздух открытым ртом;  и
вдруг я заметил, что он меняется... становится словно больше... его лицо
вдруг почернело, черты расплылись, преобразились - и в следующий  миг  я
вскочил, отпрянул к стене и поднял руку, заслоняясь  от  этого  видения,
теряя рассудок от ужаса.
   - Боже мой! - вскрикнул я и продолжал твердить
   "Боже мой! ", ибо передо мной, бледный, измученный, ослабевший,  шаря
перед собой руками, точно человек, воскресший из мертвых, - передо  мной
стоял Генри Джек ил!
   Я не решаюсь доверить бумаге то, что он рассказал  мне  за  следующий
час. Я видел то, что видел, я слышал то, что слышал,  и  моя  душа  была
этим растерзана; однако теперь, когда это зрелище  уже  не  стоит  перед
моими глазами, я спрашиваю себя, верю ли я в то, что было, - и  не  знаю
ответа. Моя жизнь сокрушена до самых ее корней, сон покинул меня, дни  и
ночи меня стережет смертотоносный ужас, и я чувствую, что дни мои сочте-
ны и я скоро умру, и все же я умру, не веря. Но даже в мыслях я не  могу
без содрогания обратиться к той бездне гнуснейшей безнравственности, ко-
торую открыл мне тот человек, пусть со слезами раскаяния. Я скажу только
одно, Аттерсон, но этого (если вы заставите себя поверить) будет  доста-
точно. Тот, кто прокрался ко мне в дом в ту ночь, носил - по собственно-
му признанию Джекила - имя Хайда, и его разыскивали по всей  стране  как
убийцу Кэрью.
   Хейсти - Лэньон.


   ИСЧЕРПЫВАЮЩЕЕ ОБЪЯСНЕНИЕ ГЕНРИ ДЖЕКИЛА

   Я родился в году 18... наследником большого состояния; кроме того,  я
был наделен немалыми талантами, трудолюбив  от  природы,  высоко  ставил
уважение умных и благородных людей и, казалось, мог не сомневаться,  что
меня ждет славное и блестящее будущее. Худшим же из моих недостатков бы-
ло всего лишь нетерпеливое стремление к удовольствиям, которое для  мно-
гих служит источником счастья; однако я не мог примирить эти наклонности
с моим настойчивым желанием держать голову высоко и представляться окру-
жающим человеком серьезным и почтенным. Поэтому я  начал  скрывать  свои
развлечения, и к тому времени, когда я достиг зрелости и мог здраво оце-
нить пройденный мною путь и мое положение в обществе, двойная жизнь дав-
но уже стала для меня привычной. Немало людей гордо выставляли бы  напо-
каз те уклонения со стези добродетели, в которых я был  повинен,  но  я,
поставив перед собой высокие идеалы, испытывал мучительный, почти болез-
ненный стыд и всячески скрывал свои вовсе не столь  уж  предосудительные
удовольствия. Таким образом, я стал тем, чем стал, не  из-за  своих  до-
вольно безобидных недостатков, а из-за  бескомпромиссности  моих  лучших
стремлений - те области добра и зла, которые сличаются  в  противоречиво
двойственную природу человека, в моей душе были разделены гораздо  более
резко и глубоко, чем они разделяются в  душах  подавляющего  большинства
людей. Та же причина заставляла меня упорно и настойчиво размышлять  над
тем суровым законом жизни, который лежит в основе религии и является са-
мым обильным источником человеческого горя. Но, несмотря на мое постоян-
ное притворство, я не был лицемером: обе стороны моей натуры  составляли
подлинную мою сущность - я был самим собой и  когда,  отбросив  сдержан-
ность, предавался распутству и когда при свете дня усердно  трудился  на
ниве знания или старался облегчить чужие страдания и несчастья.  Направ-
ление же моих ученых занятий, тяготевших к области мистического и транс-
цендентного, в конце концов повлияло и пролило яркий свет на эту  вечную
войну двух начал, которую я ощущал в себе. Таким образом, с каждым  днем
обе стороны моей духовной сущности - нравственная и  интеллектуальная  -
все больше приближали меня к открытию истины, частичное овладение  кото-
рой обрекло меня на столь ужасную гибель; я понял, что человек на  самом
деле не един, но двоичен. Я говорю "двоичен" потому, что мне не дано бы-
ло узнать больше. Но другие пойдут моим путем, превзойдут меня в тех  же
изысканиях, и я беру на себя смелость предсказать, что  в  конце  концов
человек окажется всего лишь общиной, состоящей из многообразных,  несхо-
жих и независимых друг от друга сочленов. Я же благодаря  своему  образу
жизни мог продвигаться в одном и только в  одном  направлении.  В  своей
личности абсолютную и изначальную двойственность человека я обнаружил  в
сфере нравственности. Наблюдая в себе соперничество двух противоположных
натур, я понял, что назвать каждую из них своей я  могу  только  потому,
что и та и другая равно составляют меня; еще задолго до  того,  как  мои
научные изыскания открыли передо мной  практическую  возможность  такого
чуда, я с наслаждением, точно заветной мечте, предавался мыслям о полном
разделении этих двух элементов. Если бы только, говорил я себе, их можно
было расселить в отдельные тела, жизнь освободилась бы от всего, что де-
лает ее невыносимой; дурной близнец пошел бы своим путем,  свободный  от
высоких стремлений и угрызений совести добродетельного двойника,  а  тот
мог бы спокойно и неуклонно идти своей благой стезей, творя  добро  сог-
ласно своим наклонностям и не опасаясь  более  позора  и  кары,  которые
прежде мог бы навлечь на него соседствовавший с ним  носитель  зла.  Это
насильственное соединение в одном пучке двух  столь  различных  прутьев,
эта непрерывная борьба двух враждующих близнецов  в  истерзанной  утробе
души были извечным проклятием человечества. Но как же их разъединить?
   Вот куда уже привели меня мои размышления, когда, как я упоминал,  на
лабораторном столе забрезжил путеводный свет. Я начал осознавать глубже,
чем кто-либо осознавал это прежде, всю зыбкую нематериальность, всю  об-
лачную бесплотность столь неизменного на вид тела, в которое мы  облече-
ны. Я обнаружил, что некоторые вещества обладают  свойством  колебать  и
преображать эту мышечную оболочку, как ветер, играющий с  занавесками  в
беседке. По двум веским причинам я не стану в  своей  исповеди  подробно
объяснять научную сторону моего открытия. Во-первых, с тех пор я  понял,
что предопределенное бремя жизни возлагается на плечи человека навеки  и
попытка сбросить его неизменно кончается одним:  оно  вновь  ложится  на
них, сделавшись еще более неумолимым и тягостным. Во-вторых, как -  увы!
- станет ясно из этого рассказа, открытие мое не было доведено до конца.
Следовательно, достаточно будет сказать, что я не только распознал в мо-
ем теле всего лишь эманацию и ореол неких сил, составляющих мой дух,  но
и сумел приготовить препарат, с помощью которого эти силы лишались  вер-
ховной власти, и возникал второй облик, который точно так же принадлежал
мне, хотя он был выражением и нес на себе печать одних низших  элементов
моей души.
   Я долго колебался, прежде чем рискнул подвергнуть эту теорию проверке
практикой. Я знал, что опыт легко может  кончиться  моей  смертью:  ведь
средство, столь полно подчиняющее себе самый оплот человеческой  личнос-
ти, могло вовсе уничтожить призрачный ковчег духа, который я надеялся  с
его помощью только преобразить, - увеличение дозы на ничтожнейшую части-
цу, мельчайшая заминка в решительный момент неизбежно привели бы к роко-
вому результату. Однако соблазн  воспользоваться  столь  необыкновенным,
столь неслыханным открытием в конце концов возобладал над всеми опасени-
ями. Я уже давно изготовил тинктуру, я купил у некой оптовой фирмы  зна-
чительное количество той соли, которая, как  показал