ного камина, напротив него распо-
ложился мистер Гест, его старший клерк, а между ними в надлежащем  расс-
тоянии от огня стояла бутылка заветного старого вина, которая очень дав-
но пребывала в сумраке погреба мистера Аттерсона,  вдали  от  солнечного
света. Туман по-прежнему дремал, распластавшись над  утонувшим  городом,
где карбункулами рдели фонари и в глухой пелене по могучим артериям улиц
ревом ветра разливался шум непрекращающейся жизни Лондона.  Но  комната,
освещенная отблесками пламени, была очень уютной. Кислоты в бутылке дав-
ным-давно распались, тона императорского пурпура умягчились со временем,
словно краски старинного витража, и жар тех знойных осенних дней,  когда
в виноградниках предгорий собирают урожай, готов был заструиться по  жи-
лам, разгоняя лондонские туманы. Дурное настроение  нотариуса  незаметно
рассеивалось. От мистера Геста у него почти не было  секретов,  а  может
быть, как он иногда подозревал, их не было и вовсе. Гест часто бывал  по
делам у доктора Джекила, он был знаком с  Пулом,  несомненно,  слышал  о
том, как мистер Хайд стал своим человеком в доме,  и,  наверное,  сделал
для себя кое-какие выводы.  Разве  не  следовало  показать  ему  письмо,
разъяснявшее тайну? А Гест, большой знаток и любитель графологии,  разу-
меется, сочтет это вполне естественной любезностью. К  тому  же  старший
клерк отличался немалой проницательностью, и столь странное письмо,  ко-
нечно, понудит его высказать какоенибудь мнение, которое,  в  свою  оче-
редь, может подсказать мистеру Аттерсону, как ему следует теперь  посту-
пить.
   - Какой ужасный случай - я имею в виду смерть сэра Дэнверса, - сказал
он.
   - Да, сэр, ужасный! Он вызвал большое возмущение, - ответил  Гест.  -
Убийца, конечно, был сумасшедшим.
   - Я был бы рад узнать ваше мнение на этот счет, - продолжал Аттерсон.
- У меня есть один написанный им документ... это все строго между  нами,
так как я просто не знаю, что мне делать с этой бумагой - в любом случае
дело оборачивается очень скверно. Но как бы то ни было, вот она.  Совсем
в вашем вкусе - автограф убийцы.
   Глаза Геста заблестели,  и  он  с  жадностью  погрузился  в  изучение
письма.
   - Нет, сэр, - сказал он наконец. - Это писал не сумасшедший,  но  по-
черк весьма необычный.
   - И, судя по тому, что я слышал, принадлежит он человеку также далеко
не обычному, - добавил нотариус.
   В эту минуту вошел слуга с запиской.
   - От доктора Джекила, сэр? - осведомился клерк. - Мне показалось, что
я узнаю почерк. Что-нибудь конфиденциальное, мистер Аттерсон?
   - Нет, просто приглашение к обеду. А что такое? Хотите посмотреть?
   - Только взгляну. Благодарю вас, сэр. - И клерк, положив  листки  ря-
дом, принялся тщательно их сравнивать. - Благодарю вас, сэр, -  повторил
он затем и вернул оба листка нотариусу. - Это очень интересный автограф.
   Наступило молчание, а потом мистер Аттерсон после некоторой  внутрен-
ней борьбы внезапно спросил:
   - Для чего вы их сравнивали, Гест?
   - Видите ли, сэр, - ответил тот, - мне редко встречались такие схожие
почерки, они почти одинаковы - только наклон разный.
   - Любопытно, - заметил Аттерсон.
   - Совершенно верно: очень любопытно.
   - Лучше ничего никому не говорите про это письмо, - сказал патрон.
   - Конечно, сэр, я понимаю, - ответил клерк.
   Едва мистер Аттерсон в этот вечер остался один, как он поспешил запе-
реть письмо в сейф, где оно и осталось навсегда.
   "Как! - думал он. - Генри Джекил  совершает  подделку  ради  спасения
убийцы!" И кровь застыла в его жилах.


   ПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ЭПИЗОД С ДОКТОРОМ ЛЭНЬОНОМ

   Время шло. За поимку мистера Хайда была назначена награда в несколько
тысяч фунтов, так как смерть сэра Дэнверса вызвала всеобщее негодование,
но полиция не могла обнаружить никаких его следов, словно он  никогда  и
не существовал. Правда, удалось узнать немало подробностей о его прошлом
- гнусных подробностей: о его жестокости, бездушной и  яростной,  о  его
порочной жизни, о его странных знакомствах, о ненависти, которой,  каза-
лось, был пронизан самый воздух вокруг него, - но ничто не подсказывало,
где он мог находиться теперь.  С  той  минуты,  когда  он  наутро  после
убийства вышел из дома в Сохо, он словно растаял, и  постепенно  тревога
мистера Аттерсона начала утрачивать остроту, и на душе у него стало спо-
койнее. По его мнению, смерть сэра Дэнверса более чем искупалась  исчез-
новением мистера Хайда. Для доктора Джекила теперь, когда он освободился
от этого черного влияния, началась новая жизнь. Дни  его  затворничества
кончились, он возобновил отношения с друзьями, снова  стал  их  желанным
гостем и радушным хозяином; а если прежде он славился своей  благотвори-
тельностью, то теперь не меньшую известность приобрело и  его  благочес-
тие. Он вел деятельную жизнь, много времени проводил на открытом  возду-
хе, помогал страждущим - его лицо просветлело, дышало умиротворенностью,
как у человека, обретшего душевный мир в служении добру.  Так  продолжа-
лось два месяца с лишним.
   Восьмого января Аттерсон обедал у доктора в тесном дружеском кругу  -
среди приглашенных был Лэньон, и хозяин все время посматривал то "а  од-
ного, то на другого, совсем как в те дни, когда они все трое были нераз-
лучны. Двенадцатого января, а затем и четырнадцатого дверь доктора  Дже-
кила оказалась для нотариуса закрытой. "Доктор  не  выходит,  -  объявил
Пул, - и никого не принимает". Пятнадцатого мистер Аттерсон  сделал  еще
одну попытку увидеться с доктором, и снова тщетно. За последние два  ме-
сяца нотариус привык видеться со своим другом чуть ли  не  ежедневно,  и
это возвращение к прежнему одиночеству подействовало на него  угнетающе.
На пятый день он пригласил Геста пообедать с ним, а на шестой отправился
к доктору Лэньону.
   Тут его, во всяком случае, приняли, но, войдя в комнату, он был  пот-
рясен переменой в своем друге. На  лице  доктора  Лэньона  ясно  читался
смертный приговор. Розовые щеки побледнели, он сильно  исхудал,  заметно
облысел и одряхлел, и все же нотариуса поразили не столько эти  признаки
быстрого телесного угасания, сколько выражение глаз и  вся  манера  дер-
жаться, свидетельствовавшие, казалось, о том, что его томит какой-то не-
избывный тайный ужас. Трудно было поверить, что доктор боится смерти, но
именно это склонен был заподозрить мистер Аттерсон. "Да, - рассуждал но-
тариус, - он врач и должен понимать свое состояние,  должен  знать,  что
дни его сочтены, и у него нет сил вынести эту мысль". Однако в ответ  на
слова Аттерсона о том, как он плохо выглядит, Лэньон ответил, что он об-
речен, и сказал это твердым и спокойным голосом.
   - Я перенес большое потрясение, - сказал он. - И  уже  не  оправлюсь.
Мне осталось лишь несколько недель. Что же, жизнь была приятной  штукой,
мне она нравилась; да, прежде она мне очень нравилась. Теперь же я думаю
иногда, что, будь нам известно все, мы радовались бы, расставаясь с ней.
   - Джекил тоже болен, - заметил нотариус. - Вы его видели?
   Лицо Лэньона исказилось, и он поднял дрожащую руку.
   - Я не желаю больше ни видеть доктора Джекила, ни слышать  о  нем,  -
сказал он громким, прерывающимся голосом. - Я порвал с этим человеком  и
прошу вас избавить меня от упоминаний о том, кого я считаю умершим.
   - Так-так! - произнес мистер Аттерсон и после долгой паузы спросил: -
Не могу ли я чем-нибудь помочь?  Мы  ведь  все  трое  -  старые  друзья,
Лэньон, и новых уже не заведем.
   - Помочь ничем нельзя, - ответил Лэньон. - Спросите хоть у него само-
го.
   - Он отказывается меня видеть, - сказал нотариус.
   - Это меня не удивляет. Когда-нибудь после моей смерти, Аттерсон, вы,
может быть, узнаете все, что произошло. Я же ничего вам объяснить не мо-
гу. А теперь, если вы способны разговаривать о чем-нибудь другом, то ос-
тавайтесь - я очень рад вас видеть, но если вы не В  силах  воздержаться
от обсуждения этой проклятой темы, то, ради бога, уйдите, потому  что  я
этого не вынесу.
   Едва вернувшись домой, Аттерсон сел и написал Джекилу, спрашивая, по-
чему тот отказывает ему от дома, и осведомляясь о причине его  прискорб-
ного разрыва с Лэньоном. На следующий день он получил длинный ответ, на-
писанный очень трогательно, но местами непонятно и загадочно.  Разрыв  с
Лэньоном был окончателен. "Я ни в чем не виню нашего  старого  друга,  -
писал Джекил, - но я согласен с ним: нам не следует больше  встречаться.
С этих пор я намерен вести уединенную жизнь - не удивляйтесь и не сомне-
вайтесь в моей дружбе, если теперь моя дверь будет  часто  заперта  даже
для вас. Примиритесь с тем, что я должен идти моим тяжким путем. Я  нав-
лек на себя кару и страшную опасность, о которых не могу говорить.  Если
мой грех велик, то столь же велики и мои страдания. Я не знал,  что  наш
мир способен вместить подобные муки и ужас, а вы, Аттерсон,  можете  об-
легчить мою судьбу только одним: не требуйте, чтобы я нарушил молчание".
   Аттерсон был поражен: черное влияние Хайда исчезло, доктор вернулся к
своим прежним занятиям и друзьям, лишь неделю назад все обещало ему бод-
рую и почтенную старость, и вдруг в один миг дружба, душевный  мир,  вся
его жизнь оказались погубленными. Такая огромная  и  внезапная  перемена
заставляла предположить сумасшествие, однако поведение и  слова  Лэньона
наводили на мысль о какой-то иной причине.
   Неделю спустя доктор Лэньон слег, а еще через две  недели  скончался.
Вечером после похорон, чрезвычайно его расстроивших, Аттерсон заперся  у
себя в кабинете и при унылом свете свечи  достал  конверт,  адресованный
ему и запечатанный печаткой его покойного друга. "Личное. Вручить только
Г. Дж. Аттерсону, а в случае, если, он  умрет  прежде  меня,  сжечь,  не
вскрывая" - таково было категорическое распоряжение на конверте, и испу-
ганный нотариус не сразу нашел в себе силы ознакомиться с  его  содержи-
мым. "Я похоронил сегодня одного друга, - думал  он.  -  Что,  если  это
письмо лишит меня и  второго?"  Затем,  устыдившись  этого  недостойного
страха, он сломал печать. В конверте оказался еще один запечатанный кон-
верт, на котором было написано:
   "Не вскрывать до смерти или исчезновения доктора Генри Джекила".  Ат-
терсон не верил своим глазам. Но нет - и тут говорилось об исчезновении:
как и в нелепом завещании, которое он уже вернул его автору,  тут  вновь
объединялись идея исчезновения и имя Генри Джекила. Однако  в  завещании
эту идею подсказал зловещий Хайд, и ужасный смысл ее был ясен и прост. А
что подразумевал Лэньон, когда его рука писала это слово?  Душеприказчик
почувствовал необоримое искушение вскрыть конверт, несмотря на запрет, и
найти объяснение этим тайнам, однако профессиональная честь и уважение к
воле покойного друга оказались сильнее - конверт был  водворен  в  самый
укромный уголок его сейфа невскрытым.
   Но одно дело - подавить любопытство и совсем другое -  избавиться  от
него вовсе; с этого дня Аттерсон уже не искал  общества  второго  своего
друга с прежней охотой. Он думал о нем доброжелательно, но в его  мыслях
были смятение и страх. Он даже заходил к нему,  но,  пожалуй,  испытывал
только облегчение, когда его не принимали; пожалуй, в  глубине  души  он
предпочитал разговаривать с Пулом на пороге, где их  окружали  воздух  и
шум большого города, и не входить в дом добровольного заточения, не  бе-
седовать с уединившимся там загадочным отшельником. Пул к тому же не мог
сообщить ему ничего утешительного. Доктор теперь постоянно  запирался  в
кабинете над лабораторией и иногда даже ночевал там; он пребывал в  пос-
тоянном унынии, стал очень молчалив, ничего не читал,  и  казалось,  его
что-то гнетет. Аттерсон так привык к этим неизменным сообщениям, что его
визиты мало-помалу становились все более редкими.


   ЭПИЗОД У ОКНА

   Однажды в воскресенье, когда мистер Аттерсон, как обычно, прогуливал-
ся с мистером Энфилдом, они вновь очутились все в той же улочке  и,  по-
равнявшись с дверью, остановились посмотреть на нее.
   - Во всяком случае, - сказал Энфилд, - эта история окончилась,  и  мы
больше уже никогда не увидим мистера Хайда.
   - Надеюсь, что так, - ответил Аттерсон. - Я вам не говорил, что видел
его однажды и почувствовал такое же отвращение, как и вы?
   - Это само собой разумеется - увидев его, не почувствовать отвращение
было просто невозможно, - заметил Энфилд. - Да, кстати, каким болваном я
должен был вам показаться, когда не сообразил, что это задние ворота до-
ма доктора Джекила! Собственно, если бы не вы, я бы этого по-прежнему не
знал.
   - Так вы это знаете? - сказал Аттерсон. - В  таком  случае  мы  можем
зайти во двор и посмотреть на окна. Откровенно  говоря,  бедняга  Джекил
меня очень тревожит, и я чувствую, что присутствие друга, даже  снаружи,
может ему помочь.
   Во дворе было прохладно, веяло сыростью, и, хотя в небе высоко над их
головами еще пылал закат, тут уже сгущались сумерки. Среднее  окно  было
приотворено, и Аттерсон увидел, что возле него, вероятно, решив подышать
свежим воздухом, сидит доктор Джекил, невыразимо печальный, словно  неу-
тешный узник.
   - Как! Джекил! - воскликнул нотариус. - Надеюсь, вам лучше?
   - Я очень плох, Аттерсон, - ответил доктор тоскливо,  -  очень  плох.
Благодарение богу, скоро все это должно кончиться.
   - Вы слишком мало выходите на воздух, - сказал  Аттерсон.  -  Вам  бы
следовало побольше гулять, разгонять кровь, как делаем  мы  с  Энфилдом.
(Мой родственник мистер Энфилд, доктор Джекил.) Вот что: беритека  шляпу
и идемте с нами.
   - Вы очень любезны, - со вздохом ответил доктор. - Я был бы в востор-
ге... Но нет, нет, нет, это невозможно, я не смею. Право же, Аттерсон, я
счастлив видеть вас, это большая радость для меня. Я пригласил бы вас  с
мистером Энфилдом подняться ко мне, но у меня такой беспорядок...
   - В таком случае, - добродушно ответил нотариус, - мы останемся внизу
и будем продолжать беседовать с вами, не сходя с места.
   - Именно это я и хотел предложить, - с улыбкой согласился доктор,  но
не успел он договорить, как улыбка исчезла с его лица и сменилась  выра-
жением такого неизбывного ужаса и отчаяния, что стоящие внизу  похолоде-
ли. Окно тотчас захлопнулось, но и этого  краткого  мгновения  оказалось
достаточно. Нотариус и мистер Энфилд повернулись и молча покинули  двор.
Так же молча они шли по улочке, и только  когда  оказались  на  соседней
большой улице, оживленной, даже несмотря на воскресенье,  мистер  Аттер-
сон, наконец, посмотрел на своего спутника. Оба были бледны, и во взгля-
де, которым они обменялись, крылся страх.
   - Да простит нас бог, да простит нас бог! - сказал мистер Аттерсон.
   Но мистер Энфилд  только  мрачно  кивнул  и  продолжал  идти  вперед,
по-прежнему храня молчание.


   ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

   Как-то вечером, когда мистер Аттерсон сидел после обеда у  камина,  к
нему неожиданно явился Пул.
   - Бог мой, что вас сюда привело, Пул? - изумленно воскликнул нотариус
и, поглядев на старого слугу, добавил: - Что с вами? Доктор заболел?
   - Мистер Аттерсон, - ответил дворецкий, - случилась какая-то беда.
   - Садитесь, выпейте вина, - сказал нотариус. - И не  спеша  объясните
мне, что вам нужно.
   - Вы ведь знаете, сэр, привычки доктора, - ответил Пул, - как он  те-
перь ото всех запирается. Так вот: он опять заперся в  кабинете,  и  мне
это не нравится, сэр... очень не нравится, право слово. Мистер Аттерсон,
я боюсь.
   - Успокойтесь, мой милый, - сказал нотариус. - Говорите  яснее.  Чего
вы боитесь?
   - Я уже неделю как боюсь, - продолжал Пул, упрямо не отвечая на  воп-
рос. - И больше у меня сил нет терпеть.
   Весь облик Пула подтверждал справедливость его слов;  он  и  держался
иначе, чем обычно, и с той минуты, как он впервые упомянул о своем стра-
хе, он ни разу не посмотрел нотариусу в лицо. Он сидел,  придерживая  на
колене полную рюмку, к которой даже не прикоснулся, и смотрел в пол.
   - Больше сил моих нет терпеть, - повторил он.
   - Успокойтесь же, - сказал нотариус. - Я вижу, Пул, что  у  вас  есть
веские основания так говорить, вижу,  что  случилось  что-то  серьезное.
Скажите же мне, в чем дело!
   - Я думаю, тут произошло преступление, - хрипло ответил Пул.
   - Преступление! - воскликнул нотариус раздраженно,  так  как  он  был
очень испуган. - Какое преступление? О чем вы говорите?
   - Не смею объяснить сэр, - ответил Пул. - Но, может,  вы  пойдете  со
мной и сами посмотрите?
   Вместо ответа мистер Аттерсон встал, надел пальто и взял  шляпу;  при
этом он с большим удивлением заметил, какое невыразимое облегчение отра-
зилось на лице дворецкого, но еще больше нотариус  удивился,  когда  Пул
поставил рюмку на стол, так и не пригубив вина.
   Была холодная, бурная, истинно мартовская ночь, бледный месяц опроки-
нулся на спину, словно не выдержав напора ветра, а по небу неслись проз-
рачные батистовые облака. Ветер мешал говорить и так хлестал  по  щекам,
что к ним приливала кровь. Кроме того, он, казалось, вымел с улиц прохо-
жих - во всяком случае, мистеру Аттерсону никогда не  доводилось  видеть
эту часть Лондона такой пустынной. Пустынность эта угнетала его, ибо ни-
когда еще он не испытывал столь настоятельной потребности видеть и  ощу-
щать вокруг себя людей - как он ни разубеждал себя, им  властно  владело
тягостное предчувствие непоправимой беды. Площадь, когда  они  добрались
до нее, была полна ветра и пыли,  чахлые  деревья  за  садовой  решеткой
хлестали друг друга ветвями. Дворецкий, который всю дорогу держался  ша-
гах в двух впереди, теперь остановился посреди мостовой и,  несмотря  на
резкий ветер, снял шляпу и обтер лоб красным  носовым  платком.  Как  ни
быстро он шел, росинки пота, которые он вытирал, были вызваны  не  уста-
лостью, а душевной мукой - лицо его побелело, голос, когда он заговорил,
был сиплым и прерывистым.
   - Что ж, сэр, - сказал он. - Вот мы и пришли.
   Дай-то бог, чтобы все оказалось хорошо.
   - Аминь, - ответил нотариус.
   Дворецкий осторожно постучал, дверь приоткрылась на цепочке, и кто-то
негромко спросил:
   - Это вы. Пул?
   - Да-да, - сказал Пул. - Открывайте.
   Прихожая была ярко освещена, в камине пылал огонь,  а  возле,  словно
овцы, жались все слуги доктора - и мужчины и женщины. При  виде  мистера
Аттерсона горничная истерически всхлипнула, а кухарка с воплем "Благода-
рение богу! Это мистер Аттерсон!" кинулась к нотариусу, будто  намерева-
ясь заключить его в объятия.
   - Как так? - кисло сказал нотариус. - Почему вы все собрались  здесь?
Весьма прискорбный непорядок, ваш хозяин будет очень недоволен.
   - Они все боятся, - сказал Пул.
   Последовало глухое молчание, никто не возразил дворецкому,  и  только
горничная, уже не сдерживаясь больше, зарыдала в голос.
   - Помолчите-ка! - прикрикнул на нее Пул со свирепостью, показывавшей,
насколько были расстроены его собственные нервы; более того, когда столь
внезапно раздалось рыдание девушки, все вздрогнули и повернулись к  две-
ри, ведущей в комнаты, с таким выражением, словно ожидали чего-то  ужас-
ного.
   - Ну-ка, подай мне свечу, - продолжал дворецкий, обращаясь к кухонно-
му мальчишке, - и мы сейчас же со всем этим покончим.
   После этого он почтительно попросил мистера  Аттерсона  следовать  за
ним и через черный ход вывел его во двор.
   - А теперь, сэр, - сказал он, - идите тихонько: я хочу, чтобы вы слы-
шали, но чтобы вас не слышали. И вот что еще, сэр: если он вдруг пригла-
сит вас войти, вы не входите.
   Нервы мистера Аттерсона при этом неожиданном  заключении  так  дерну-
лись, что он чуть было не потерял равновесия; однако он собрался  с  ду-
хом, последовал за дворецким в лабораторию и, пройдя через анатомический
театр, по-прежнему заставленный ящиками и химической посудой, приблизил-
ся к лестнице. Тут Пул сделал ему знак остановиться и  слушать,  а  сам,
поставив свечу на пол и сделав над собой  видимое  усилие,  поднялся  по
ступеням и неув