орная  мебель:
высокие трюмо, в которых он отражался под разными углами, точно актер на
сцене, много картин в рамах и без рам - все поставленные лицом к  стене,
прекрасный шератоновский буфет, горка с инкрустацией и широкая старинная
кровать под гобеленовым пологом. Окна здесь шли до самого пола,  но,  по
великому счастью, нижняя половина их была закрыта ставнями, и это  скры-
вало Маркхейма от соседей. И вот, придвинув один из ящиков к  горке,  он
начал подбирать к ней ключи. Дело это оказалось затяжным, да и докучным,
ибо ключей было много, а в горке могло и не найтись то,  что  он  искал,
между тем как время летело быстро. Однако  кропотливость  этого  занятия
успокоила его. Уголком глаза он видел дверь - изредка  даже  посматривал
на нее, точно полководец в осаде, довольный надежностью  своей  обороны.
Да, он был спокоен. Дождь за окнами шумел так естественно и уютно. А вот
на другой стороне улицы проснулось чье-то фортепьяно, и хор детских  го-
лосов подхватил напев и слова гимна. Какая  величавая  и  умиротворяющая
мелодия! Какая свежесть в юных голосах! Подбирая ключи, Маркхейм с улыб-
кой слушал их, и в памяти у него толпились ответные мысли и картины: де-
ти на пути в церковь и раскаты органа; дети на лугу, в полях, среди  за-
рослей ежевики, купанье в речке, воздушные змеи под облаками,  плывущими
в небе по ветру; а с новой строфой гимна он снова в церкви, и снова дре-
мотность летних воскресных дней, сладкий тенор  пастора  (вспомянутый  с
легкой улыбкой), раскрашенные надгробия времен короля Якова и  полустер-
тые буквы на доске с Десятью заповедями в часовне.
   Так он сидел, машинально перебирая ключи, и вдруг  вскочил  на  ноги.
Ледяная волна, волна огненная, кровь, забурлившая в  жилах,  захлестнули
его; потрясенный, он замер на месте. Неспешные, мерные шаги  послышались
на лестнице, и вот чьи-то пальцы  коснулись  дверной  ручки,  язычок  ее
звякнул, и дверь отворилась.
   Страх тисками сжимал Маркхейма. Он не знал, чего ему ждать. Кто  это?
Мертвец ли идет сюда, или должностные вершители  человеческого  правосу-
дия, или какой-нибудь свидетель, который случайно забрел в лавку  и  те-
перь препроводит его на виселицу? Но вот чьето лицо показалось в дверной
щели, глаза обежали комнату, остановились на нем -  кивок  и  дружеская,
словно знакомому, улыбка, а вслед за тем лицо это исчезло, дверь  затво-
рилась, и страх, с которым Маркхейм уже не мог совладать, вырвался нару-
жу в хриплом крике. И услышав его, неведомый посетитель вернулся.
   - Ты звал меня? - приветливо спросил он, вошел в комнату  и  затворил
за собой дверь.
   Маркхейм стоял и смотрел на него не отрываясь. Оттого ли,  что  глаза
ему застилало туманом, очертания этого пришельца словно  бы  менялись  и
подергивались зыбью, как у тех фарфоровых божков в зыбком освещении лав-
ки. И то ему казалось, будто он знает его, то мерещилось в нем  сходство
с самим собой и ужас глыбой давил ему грудь при  мысли,  что  перед  ним
предстало нечто чуждое и земле и небесам.
   Однако в пришельце этом, с  улыбкой  смотревшем  на  Маркхейма,  было
что-то самое заурядное, и когда он спросил: - Ты, наверно, ищешь деньги?
- вопрос его прозвучал равнодушно-вежливо.
   Маркхейм ничего ему не ответил.
   - Я должен предупредить тебя, - снова заговорил пришелец, - что  слу-
жанка простилась со своим возлюбленным раньше обычного и скоро вернется.
Если мистера Маркхейма застанут здесь, мне не надо объяснять ему, что из
этого воспоследует.
   - Ты меня знаешь? - воскликнул убийца.
   Неизвестный улыбнулся.
   - Ты мой давний любимец, - сказал он, - я долгие годы наблюдаю за то-
бой и не раз старался тебе помочь.
   - Кто ты? - воскликнул Маркхейм. - Дьявол?
   - Важна услуга, - возразил ему неизвестный, - а  кто  ее  окажет,  не
имеет значения.
   - Нет, имеет! - воскликнул Маркхейм. - Имеет! Принять помощь от тебя?
Никогда! Только не от тебя!
   Ты еще меня не знаешь. Благодарение богу, ты не знаешь меня!
   - Я тебя знаю, - ответил неизвестный сурово, но без злобы. -  Я  знаю
тебя наизусть.
   - Знаешь? - воскликнул Маркхейм. - Кто меня может знать? Моя жизнь  -
пародия и поклеп на меня самого. Я прожил ее наперекор своей натуре. Все
так живут. Человек лучше той личины, что прикрывает и душит  его.  Жизнь
волочит нас за собой, точно наемный убийца, который хватает свою  жертву
и набрасывает на нее плащ. Если б люди могли распоряжаться собой, если б
можно было видеть их истинные лица, они предстали бы перед светом совсем
иными, они воссияли бы подобно святым и героям! Я хуже многих, я обреме-
нен грехами, как никто другой, но то, что послужит мне оправданием, знаю
только я и господь бог. И будь у меня сейчас время, я раскрыл бы себя до
конца.
   - Передо мной? - спросил неизвестный.
   - Прежде всего перед тобой, - ответил убийца. -  Я  полагал,  что  ты
умен. Я думал, что - раз уж ты существуешь - ты сердцевед. А  ты  хочешь
судить меня по моим делам! Подумать только - по делам! Я родился и жил в
стране великанов. Великаны тащили меня за руки с того первого часа,  как
мать даровала мне жизнь. Великаны эти - обстоятельства нашего  существо-
вания. А ты хочешь судить меня по моим делам! Но разве тебе не дано заг-
лянуть мне в душу? Не дано понять, что зло ненавистно мне? Неужто ты  не
видишь там, в глубине, четкие письмена совести, хотя и  пребывающие  не-
редко втуне, но ни разу не перечеркнутые измышлениями ложного ума? Неуж-
то тебе не дано распознать во мне существо самое заурядное среди людей -
грешника поневоле?
   - Все это изложено с большим чувством, - последовал ответ, - но я тут
ни при чем. Твои логические выкладки меня не касаются, и мне  безразлич-
но, какие именно силы влекли тебя за собой, важно, что ты подчинился им.
Но время летит; служанка идет не  торопясь,  разглядывает  встречных  на
улице и щиты с афишами, но все-таки она подходит все ближе  и  ближе.  И
помни, это все равно, что сама виселица шагает сюда по праздничным  ули-
цам. Ты примешь мою помощь - помощь того, кому ведомо все? Сказать тебе,
где лежат деньги?
   - А что ты потребуешь взамен? - спросил Маркхейм.
   - Пусть это будет моим рождественским подарком, -  ответил  неизвест-
ный.
   Маркхейм не удержался от горькой, но торжествующей улыбки.
   - Нет, - сказал он. - Из твоих рук мне ничего не надо. Если б я  уми-
рал от жажды и твоя рука поднесла бы мне кувшин к губам, у меня  хватило
бы мужества отказаться. Пусть это покажется неправдоподобным,  "о  я  не
сделаю ничего такого, что ввергнет меня во власть зла.
   - Я не возражаю против покаянной исповеди на смертном одре, -  сказал
незнакомец.
   - Потому что не веришь в ее действенность! - воскликнул Маркхейм.
   - Дело не в этом, - возразил ему неизвестный. - Пойми, что  я  смотрю
на все такое под другим углом, и, когда жизнь  человеческая  подходит  к
концу, мой интерес к ней угасает. Человек жил у меня в услужении, бросал
на ближних своих черные взгляды, прикрываясь благочестием, или  же,  по-
добно тебе, сеял плевелы между пшеницей, безвольно потворствуя обуреваю-
щим его страстям, и на пороге своего освобождения он может сослужить мне
еще одну службу - покаяться, умереть с улыбкой на устах, и этим  подбод-
рить более робких моих приверженцев, из тех, что еще живы, и  вселить  в
них надежду. Я не такой уж суровый властелин. Испытай  меня.  Прими  мою
помощь. Ублажай себя в жизни, как ты это делал до сих пор; ублажай  себя
вволю, сядь за пиршественным столом повольготнее, а  когда  ночь  начнет
сгущаться и настанет время спустить шторы на окнах -  поверь  мне,  ради
собственного спокойствия, - тебе будет совсем не трудно уладить свои не-
урядицы с совестью и раболепно вымолить мир у господа бога. Я только что
от такого смертного одра, и комната была полна людей,  которые  искренне
скорбели и проникновенно внимали последним словам умирающего; и,  взгля-
нув ему в лицо, прежде такое каменное, не ведавшее милосердия, я увидел,
как оно осветилось улыбкой надежды.
   - И ты полагаешь, что я тоже такой? - спросил Маркхейм. - Что  побуж-
дения у меня низкие: грешить, грешить и грешить и под конец пробраться в
царство небесное? Мне претит самая мысль об этом. Так вот оно, твое зна-
ние человеческой натуры! Или ты подозреваешь меня в такой низости только
потому, что я попался тебе на месте преступления? Неужто же  убийство  -
деяние столь нечестивое, что оно способно  иссушить  и  самые  источники
добра?
   - Я не ставлю его в какой-то особый ряд,  -  ответил  неизвестный.  -
Всякий грех - убийство, так же как вся жизнь - война. На мой взгляд, род
человеческий подобен морякам, гибнущим на плоту в открытом  море,  когда
они вырывают крохи у голода, пожирая друг друга. Я веду  счет  грехам  и
после мига их свершения и убеждаюсь, что конечный итог каждого  греха  -
смерть. В моих глазах хорошенькая девушка, которая мило  капризничает  и
перечит матери, собираясь на бал, так же обагрена  человеческой  кровью,
как и ты - убийца. Я сказал, что веду счет грехам? Добродетель я тоже не
упускаю из виду, и разница между ними не толще гвоздя: порок и  доброде-
тель всего лишь серп в длани ангела, пожинающего жатву Смерти. Зло, ради
которого я существую, коренится не в делах,  а  в  натуре  человеческой.
Дурной человек - вот кто дорог мне, но никак Не дурные дела,  ибо  плоды
этих дел, если проследить их в сокрушительном  водовороте  веков,  могут
стать более благотворными, чем плоды редчайших добродетелей.  И  я  хочу
помочь тебе скрыться не потому, что ты убил какого-то антиквара, а пото-
му, что ты Маркхейм.
   - Я буду откровенен с тобой до конца, - ответил Маркхейм. -  Преступ-
ление, за которым ты меня застал, мое последнее. На пути к нему я усвоил
не один урок, и оно само стало для меня уроком, серьезнейшим уроком.  До
сих пор я внутренне противился тому, что делал. Я был в рабстве у  нище-
ты, она преследовала, бичевала меня. Есть на свете несокрушимая доброде-
тель, которая способна устоять перед искушениями; моя не такова: я  жаж-
дал радостей жизни. Но сегодня, из того, что совершено здесь, я  извлеку
предостережение и богатство - то есть силу и новую решимость стать самим
собой. Отныне я буду свободен во всех своих поступках, я уже  вижу  себя
совсем другим человеком, вот эти руки творят добро, это сердце  обретает
мир. Что-то из прошлого возвращается ко мне: что-то такое, что я прозре-
вал впереди, обливаясь слезами над великими книгами,  о  чем  мечтал  по
воскресным вечерам под звуки церковного органа или беседовал с матерью в
пору невинного детства. Вот он, мой жизненный путь: были годы,  когда  я
отклонялся от него, но теперь передо мной снова встает вдали  мое  пред-
назначение.
   - Надо полагать, ты пойдешь с этими деньгами на биржу? - сказал  нез-
накомец. - И если не ошибаюсь, несколько тысяч ты уже проиграл там?
   - О да! - воскликнул Маркхейм. - Но на сей раз я буду действовать на-
верняка.
   - И на сей раз тоже проиграешь, - спокойно ответил ему неизвестный.
   - Но половину-то я приберегу! - воскликнул Маркхейм.
   - Эти деньги тоже проиграешь, - сказал неизвестный.
   На лбу у Маркхейма выступил пот.
   - Ну и что же? - вскричал он. - Пусть я все проиграю, пусть  я  снова
впаду в нищету, но неужели же половина  моей  натуры,  худшая  половина,
всегда, до самого конца, будет одолевать лучшую? Зло и  добро  с  равной
силой влекут меня каждое в свою сторону. Нет во мне любви к чему-то  од-
ному - я люблю все. Я могу отдать должное великим  свершениям,  жертвен-
ности, мученичеству, и хоть я и пал так низко,  что  совершил  убийство,
чувство жалости не чуждо мне. Я жалею бедных: кому другому  лучше  знать
их злоключения? Я жалею бедных и помогаю им. Я готов  славить  любовь  и
люблю искренний смех. Все доброе, все истинное, что только есть на  све-
те, все любо моему сердцу. И разве мою жизнь так и будут направлять  по-
роки, а добродетели останутся лежать втуне, как мертвый груз? Нет, этого
не может быть. Добро тоже способно побуждать к действию.
   Но его собеседник предостерегающе поднял палец.
   - Все тридцать шесть лет, что ты живешь на земле, я слежу за тобой, -
сказал он, - я знаю твои колебания и постигшие тебя превратности  судьбы
и вижу, как ты падаешь все ниже и ниже. Пятнадцать лет назад ты бы  сод-
рогнулся при мысли о краже. Три года назад слово "убийство" заставило бы
тебя побледнеть. Есть ли такое преступление, есть  ли  такая  жестокость
или низость, от которой ты еще способен отшатнуться?
   Через пять лет ты сам убедишься, что нет. Твой  жизненный  путь  идет
под уклон, все под уклон, и, кроме смерти, ничто тебя не остановит.
   - Да, верно, - хрипло проговорил Маркхейм. - В какой-то мере я  поко-
рился злу. Но ведь это можно отнести ко всем людям:  даже  святые,  пос-
кольку жизнь идет своим чередом, день ото дня становятся все менее взыс-
кательны к себе и под конец сливаются с окружающей их средой.
   - Я задам тебе простой вопрос, - сказал собеседник Маркхейма, -  и  в
зависимости от ответа прочту тебе твой духовный  гороскоп.  Ты  стал  во
многих отношениях не так строг к себе; что ж, может  быть,  это  и  пра-
вильно, поскольку все люди таковы. Хорошо, допустим. Но есть ли  что-ни-
будь - пусть это будет мелочь, - есть ли что-нибудь, с чем тебе  труднее
примириться в твоих поступках, или ты даешь себе волю во всем?
   - Есть ли что-нибудь? - в мучительном раздумье повторил  Маркхейм.  -
Нет, - с отчаянием проговорил он наконец. - Ничего такого нет.  Я  опус-
тился во всем.
   - Тогда, - сказал неизвестный, - принимай себя таким, каков ты  есть,
ибо тебе уже не измениться и твоя роль на этой сцене определена до  кон-
ца.
   Маркхейм долго стоял молча. Молчание первым прервал неизвестный.
   - А если это так, - сказал он, - открыть тебе, где лежат деньги?
   - А милосердие? - воскликнул Маркхейм.
   - Разве ты не искал его сам? - возразил ему неизвестный. - Разве я не
видел тебя года два или три назад на молитвенных собраниях и  не  громче
ли всех звучал твой голос в гимне?
   - Да, это правда, - сказал Маркхейм. - И теперь я  знаю  твердо,  что
делать, знаю, в чем состоит мой долг. Благодарю тебя от всего сердца  за
твои поучения; глаза мои открылись, и я наконец-то вижу себя таким,  ка-
ков я есть.
   В этот миг по всему дому разнесся резкий звон дверного  колокольчика,
и, будто  дождавшись  условного  сигнала,  неизвестный  сразу  заговорил
по-другому.
   - Служанка! - крикнул он. - Я, предупреждал, что она  вот-вот  должна
вернуться, и теперь тебе предстоит сделать еще один трудный  шаг.  Скажи
ей, что ее хозяин занемог; впусти ее; вид у тебя должен быть уверенный и
серьезный - не улыбайся, но и не переигрывай, и я  обещаю  тебе  победу.
Девушка войдет, дверь за ней захлопнется, и та же сноровка, с которой ты
разделался с антикваром, поможет тебе убрать эту последнюю  опасность  с
твоего пути. У тебя впереди будет весь вечер, а если понадобится,  то  и
вся ночь, чтобы  отыскать  спрятанные  здесь  сокровища  и  благополучно
скрыться. Под личиной опасности к тебе идет помощь. Спеши! -  воскликнул
он. - Спеши, друг мой! Твоя жизнь колеблется на весах! Действуй!
   Маркхейм устремил твердый взгляд на своего советчика.
   - Если я обречен на злодеяния, - сказал он, - одна дверь,  ведущая  к
свободе, для меня еще открыта - ведь от действия можно отказаться.  Если
моя жизнь порочна, от нее можно отказаться. Хоть я и  поддаюсь,  как  ты
говоришь, любым ничтожным искушениям, я могу сделать решительный  шаг  и
уйти из-под их власти, моя любовь к добру - пустоцвет, ну что  ж,  пусть
так! Но ненависть ко злу во мне еще  жива,  и  ты  убедишься,  к  своему
горькому разочарованию, что из этой ненависти я почерпну силу и  мужест-
во.
   Чудесная, радующая взор перемена вдруг преобразила лицо неизвестного;
оно смягчилось и просветлело чувством торжества и нежности, и,  светлея,
черты его стали таять и расплываться. Но Маркхейм не потратил ни  минуты
на то, чтобы проследить до конца или осмыслить это преображение. Он рас-
пахнул дверь и медленно, в глубоком раздумье спустился по лестнице. Про-
шлое потекло перед его трезвым взглядом; он видел его таким,  каким  оно
было, безобразным и изнурительным, точно страшный сон, в нем властвовала
беспорядочная игра случая - вот она, картина полного поражения!
   Жизнь, представшая перед ним, уже не искушала его; но по  ту  сторону
жизни ему виделась тихая пристань, ожидающая его челн. Он остановился  в
коридоре и заглянул в лавку, где возле убитого все еще горела свеча. Ка-
кая странная тишина была там! Он смотрел на труп, и мысли  об  антикваре
вихрем проносились у него в мозгу. Дверной колокольчик снова  разразился
нетерпеливым звоном.
   Маркхейм встретил служанку у порога с подобием улыбки на губах.
   - Сходите за полицией, - сказал он. - Я убил вашего хозяина.


   ОЛАЛЛА

   - Ну вот, - сказал доктор. - Мое дело сделано, и могу не без гордости
сказать, что сделано хорошо. Остается только отправить  вас  куда-нибудь
из этого сырого, гиблого места, чтобы вы пожили  месяца  два  на  свежем
воздухе и со спокойной душой. Последнее зависит  от  вас.  Что  касается
первого, то в этом, кажется, я могу вам помочь. Все вышло  случайно.  На
днях ко мне заглянул священник одного сельского прихода; а так как мы  с
ним давние приятели, хотя и противоположных профессий, то  он  обратился
ко мне с просьбой, не могу ли я помочь одной семье из его  прихода.  Это
знатное семейство, но вы чужестранец и вряд ли знаете наши  аристократи-
ческие имена, так что я скажу только, что когда-то  это  был  богатый  и
славный род. Теперь же потомки его находятся на  грани  нищеты.  Все  их
владения составляет родовой замок и несколько лиг скалистой пустоши, где
и коза не прокормится. Но замок старинной красивой постройки,  он  стоит
высоко в горах, и место там очень здоровое. Я тотчас  подумал  о  вас  и
сказал ему, что у меня есть офицер, оправляющийся от ран, которые он по-
лучил, сражаясь за благородное дело, так не пустят ли они  его  к  себе.
Лицо священника, как я и предполагал злорадно, потемнело. "Нет, - сказал
он, - об этом не может быть речи". "Тогда пусть голодают, - ответил я, -
терпеть не могу спесивых оборванцев благородных  кровей".  С  тем  мы  и
расстались, не очень довольные друг другом; вчера,  к  моему  удивлению,
падре вдруг возвращается и говорит, что дело оказалось не таким трудным,
как он предполагал. Словом, эти гордецы спрятали гордость в карман, ког-
да он все-таки рискнул заговорить о моем предложении. Я обо всем догово-
рился и снял для вас в самом замке комнату - теперь дело за вами. Горный
воздух обновит вашу кровь, а тишина и покой тех мест стоят всех лекарств
мира.
   - Доктор, - ответил я, - вы с первых минут нашего знакомства мой  ан-
гел-хранитель, и ваш совет равен для меня приказанию. Прошу  вас  только
рассказать подробнее о семье, в которой мне предстоит жить.
   - Я и хочу, - продолжал доктор. - Тут, видите ли, есть одно  щекотли-
вое обстоятельство. Эти бедняки, как я уже сказал, очень высокого проис-
хождения, и гордость их доходит порой до  самого  непомерного  чванства,
для которого сейчас нет, конечно, никакого основания. Вот уже  несколько
поколений этой семьи живут как бы в вакууме:  богатые  аристократические
семьи недосягаемы для них, а бедные люди - слишком  низкая  компания;  и
даже теперь, когда нужда заставляет их открыть двери родового замка  для
постояльца, они не могут сделать этого, не оговорив одного обидного  ус-
ловия: постоялец должен держаться на почтительном расстоянии. Вас  будут
обслуживать, как полагается, но никаких попыток к сближению.
   Не стану отрицать, самолюбие мое было задето, но, видно, именно  поэ-
тому мне очень захотелось поехать - я был уверен, что  если  захочу,  то
сумею расположить к себе этих гордецов.
   - Ничего обидного не вижу в этом условии, - ответил я  доктору.  -  Я
понимаю их чувства, даже разделяю их.