облака  Таити
- острова мудрецов.
   Обсудив, порешили, что разумнее всего арендовать дом. Так они и  сде-
лали и поселились напротив  английского  консульства,  чтобы  сразу  ще-
гольнуть деньгами и привлечь к себе внимание своими лошадьми и  экипажа-
ми. Все это давалось им легче легкого: ведь у них была бутылка, а  Кокуа
оказалась куда храбрее Кэаве и по любому поводу требовала  от  черта  то
двадцать долларов, а то и сто. Так они очень быстро сделались известными
всему городу, и об этих приезжих гавайцах, об их верховых лошадях и эки-
пажах, о нарядных туалетах и дорогих украшениях Кокуа шло множество тол-
ков.
   Они довольно быстро освоились с таитянским языком, ибо он, в  сущнос-
ти, очень похож на гавайский и отличается лишь немногими звуками, а нау-
чившись им владеть, тут же принялись предлагать людям свою бутылку.  Ну,
вы, конечно, понимаете, что даже приступиться к такому делу не  очень-то
просто; не очень-то просто убедить людей, что вы всерьез готовы  продать
им за четыре сантима источник юношеского здоровья  и  неиссякаемого  бо-
гатства. Приходилось при этом говорить и об опасностях, таящихся  в  бу-
тылке, после чего люди либо вовсе переставали им верить и  только  смея-
лись, либо пугались такой темной сделки, мрачнели и угрюмо спешили прочь
от этих Кэаве и Кокуа, связавшихся с Сатаной. И вот, нисколько не преус-
пев в своих замыслах, супруги стали замечать, что в городе их  сторонят-
ся. Дети, завидя их, с визгом бросались врассыпную - а для Кокуа это бы-
ло прямо как нож острый, - католики при встрече  осеняли  себя  крестным
знамением, и мало-помалу все, точно сговорившись, стали их избегать.
   Они пали духом. Проведя унылый день в тоске, они сидели ночью без сна
в своем новом доме и не обменивались ни единым словом; лишь рыдания  Ко-
куа порой внезапно нарушали тишину. Иногда они принимались молиться  бо-
гу; иногда, достав бутылку, ставили ее на пол и целый вечер сидели  так,
глядя, как трепещет внутри нее бесформенная тень. В такие  минуты  страх
мешал им лечь в постель, и сон долго не смыкал их глаз,  а  если  случа-
лось, что один из них и задремлет, то, пробудившись, он  слышал  приглу-
шенный плач, доносившийся из темноты, или же замечал, что остался в оди-
ночестве, ибо каждый из них стремился убежать из дома, подальше  от  бу-
тылки, предпочитая побродить под бананами в своем маленьком  садике  или
прогуляться по берегу моря при свете луны.
   Так вот и случилось однажды ночью: Кокуа пробудилась, а Кэаве не  бы-
ло. Она пошарила подле себя, но его место успело остыть. Ей стало страш-
но, и она приподнялась и села на ложе. В щели между ставнями  пробивался
слабый свет луны. Он освещал комнату, и Кокуа различила бутылку,  стояв-
шую на полу. За окнами бушевала непогода, высокие  деревья  перед  домом
уныло скрипели под ветром, и опавшие листья шелестели на  полу  веранды.
Но в этом шуме ухо Кокуа уловило  и  другие  звуки  -  жалобные,  словно
предсмертные, стоны не то человека, не то животного, и они проникли ей в
самое сердце. Она тихонько встала, приотворила дверь и выглянула в зали-
тый луной сад. Там, под банановым деревом, уткнувшись лицом в землю, ле-
жал Кэаве, и из груди его вырывались стенания.
   Хотела было Кокуа броситься к мужу и утешить его, но  внезапно  новая
мысль приковала ее к месту. Кэаве всегда старался быть мужественным в ее
глазах, и, значит, не пристало ей в минуту  его  слабости  стать  свиде-
тельницей его стыда. Эта мысль заставила ее возвратиться в дом.
   "Боже праведный! - думала Кокуа. - Как беспечна я была, как ничтожна!
Ведь это ему, а не мне, грозит геенна огненная; ведь это  он,  а  не  я,
навлек проклятье на свою душу. Ради меня, ради своей любви к такому жал-
кому, беспомощному созданию, видит он теперь перед собой - о горе! - ог-
ненные врата ада и, лежа на свежем ветру в лунном сиянии, вдыхает смрад-
ный дым преисподней! А я-то, тупая и бесчувственная, до сих пор не пони-
мала, в чем мой долг! А может, и понимала, да шарахалась от него? Но те-
перь, пока еще не поздно, своей рукой принесу я свою душу на  жертвенник
любви; теперь я скажу "прощай!" белым ступеням, ведущим в рай, и  поджи-
дающим там меня дорогим друзьям. Любовь за любовь, и да будет моя любовь
равна его любви! Душу за душу, и пусть гибнет моя, а не его!"
   Кокуа была женщиной ловкой и проворной и оделась в мгновение ока. За-
тем она взяла мелкие монетки - те драгоценные сантимы, которые они всег-
да держали наготове; монет этих мало находилось в обращении, и  они  за-
паслись ими в банке. Когда Кокуа вышла на улицу, ветер уже нагнал на не-
бо тучи, и они затмили луну. Город спал, и Кокуа не знала, в какую  сто-
рону ей направиться, но тут она  услышала,  что  в  тени  под  деревьями
кто-то кашляет.
   - Старик, - сказала Кокуа, - что ты здесь делаешь в  такую  ненастную
ночь?
   Старика душил кашель, и он с трудом мог говорить, но все же Кокуа ра-
зобрала, что он беден, и стар, и чужой в этих краях.
   - Не можешь ли ты оказать мне услугу? - спросила Кокуа.  -  Ты  здесь
чужой, и я чужая; ты стар, а я молода. Окажи помощь дочери Гавайев.
   - А, так это ты колдунья с восьми островов! - сказал старик. -  И  ты
хочешь завлечь в свои сети душу даже такого старика, как  я?  Но  я  уже
слышал о тебе и не боюсь твоих злых чар.
   - Сядем здесь, - сказала Кокуа, - и позволь,  я  расскажу  тебе  одну
быль. - И она поведала ему все, что случилось с Кэаве, от начала до кон-
ца.
   - И вот, - сказала она, - я его жена, и чтобы получить меня, он погу-
бил свою бессмертную душу. Так что же мне теперь  делать?  Если  я  сама
попрошу его продать мне бутылку, он не согласится. Но если  это  предло-
жишь ему ты, он с великой охотой продаст ее тебе. А я буду ждать  здесь.
Ты купишь бутылку за четыре сантима, а я куплю ее у тебя за  три,  и  да
поможет бог мне, несчастной!
   - Если ты меня обманешь, - сказал старик, -  пусть  господь  покарает
тебя смертью.
   - Пусть покарает! - вскричала Кокуа. - Не сомневайся,  старик!  Я  не
могу тебя предать: господь этого не допустит.
   - Дай мне четыре сантима и жди меня здесь, - сказал старик.
   Однако, оставшись на улице одна, Кокуа оробела. Ветер завывал в  вер-
хушках деревьев, и ей казалось, что она слышит, как бушует адское пламя;
уличный фонарь отбрасывал колеблющиеся тени, и ей казалось, что это  тя-
нутся к ней жадные руки нечистого. Будь у нее силы, она бросилась бы бе-
жать, закричала бы, но у нее перехватило дыхание; воистину не могла  она
ни крикнуть, ни двинуться с места и стояла посреди улицы, дрожа, как ис-
пуганный ребенок.
   И тут она увидела, что старик возвращается и в руке у него бутылка.
   - Я исполнил твою просьбу, - сказал старик. - Твой муж плакал от  ра-
дости, как малое дитя, когда я от него уходил. Эту ночь он  будет  спать
спокойно. - И с этими словами старик протянул Кокуа бутылку.
   - Постой, - задыхаясь, промолвила Кокуа. - Раз уж ты связался  с  не-
чистой силой, так пусть хоть не зря. Прежде чем ты отдашь  мне  бутылку,
прикажи ей исцелить тебя от кашля.
   - Я старый человек, и негоже мне, стоя одной ногой в  могиле,  прини-
мать милости от дьявола, - сказал старик. - Ну, что же ты? Почему не бе-
решь бутылку? Ты что, раздумала?
   - Нет, я не раздумала! - воскликнула Кокуа. - Просто я слаба.  Обожди
еще немного. Рука моя не подымается, - и я вся  дрожу  от  страха  перед
этой проклятой бутылкой. Повремени еще немного, дай мне собраться с  ду-
хом.
   Старик с сочувствием поглядел на Кокуа.
   - Бедное дитя! - сказал он. - Тебе страшно, твое  сердце  чует  беду.
Ладно, я оставлю бутылку себе. Я стар, и мне уже  не  ждать  радости  на
этом свете, ну, а на том...
   - Дай мне ее! - вскричала Кокуа. - Возьми деньги. Как  ты  мог  поду-
мать, что я способна на такую низость? Отдай мне бутылку.
   - Да благословит тебя бог, дитя! - сказал старик.
   Кокуа спрятала бутылку под холоку, попрощалась со стариком и пошла по
улице куда глаза глядят. Ибо для нее все пути были теперь  едины  -  все
вели в ад. Она то шла, то бежала; порой горестный ее вопль громко разда-
вался в ночи, а порой она лежала на земле у дороги и тихо плакала.  Все,
что она слышала о преисподней, вставало перед ее глазами; она видела ог-
ненные языки пламени, вдыхала запах серы и чувствовала, как тело ее опа-
ляет жар раскаленных углей.
   Только на рассвете опомнилась она  и  возвратилась  домой.  Все  было
именно так, как сказал старик: Кэаве спал, словно младенец  в  колыбели.
Кокуа стояла и смотрела на него.
   "Теперь, мой супруг, - думала  она,  -  настал  твой  черед  спокойно
спать. И петь и смеяться, когда проснешься. Но для  бедной  Кокуа,  хотя
она и не причинила никому зла - увы! - для бедной Кокуа не будет  больше
ни сна, ни песен, ни радости - ни на земле, ни на небесах".
   И Кокуа легла на ложе рядом со своим супругом, и так истомила ее  пе-
чаль, что она тут же погрузилась в глубокий сон.
   Солнце стояло уже высоко, когда супруг разбудил Кокуа  и  сообщил  ей
великую весть. Он, казалось, совсем помешался от радости,  ибо  даже  не
заметил ее горя, как ни плохо умела она его скрывать. Слова не шли у нее
с языка, но это не имело значения: Кэаве говорил за двоих. Кусок застре-
вал у ней в горле, но кто заметил это? Кэаве один очистил все блюдо. Ко-
куа смотрела на него и слушала его словно во сне; порой она забывала  на
миг о том, что произошло, а порой ей начинало казаться, что ничего этого
не было, и она прикладывала руку ко лбу. Кокуа знала, что  она  обречена
на вечные муки, и слышать, как ее муж лепечет всякий вздор, словно малое
дитя, было ей непереносимо тяжело.
   А Кэаве все ел, и болтал, и строил  планы,  мечтая  поскорее  возвра-
титься домой, и благодарил Кокуа за то, что она его спасла, и ласкал ее,
и называл своей избавительницей. И он насмехался над  стариком,  который
был так глуп, что купил бутылку.
   - Мне показалось, что это вполне достойный старик, - сказал Кэаве.  -
Но никогда нельзя судить по внешности. Зачем  этому  старому  нечестивцу
понадобилась бутылка?
   - Быть может, у него были добрые намерения, супруг  мой,  -  смиренно
возразила Кокуа.
   Но Кэаве сердито рассмеялся.
   - Вздор! - воскликнул он. - Говорю тебе, это старый плут да  вдобавок
еще осел. И за четыре-то сантима эту бутылку было трудно продать,  а  уж
за три и подавно никто не купит. Опасность слишком велика!  Бр!  Тут  уж
попахивает паленым! - вскричал он и передернул плечами. -  Правда,  я  и
сам купил ее за один цент, не подозревая о  том,  что  существует  более
мелкая монета. А потом мучился, как дурак. Но второго такого  дурака  не
сыщется; тот, у кого теперь эта бутылка, утащит ее с собой в пекло.
   - О мой супруг! - сказала Кокуа. - Разве не ужасно, спасая себя,  об-
речь на вечные муки другого? Мне кажется, я не могла бы  над  этим  сме-
яться. Я была бы пристыжена. Мне было бы горестно и тяжко, и я стала  бы
молиться за несчастного, которому досталась бутылка.
   Но тут Кэаве, почувствовав правду в ее словах, рассердился еще пуще.
   - Ишь ты какая! - вскричал он. - Ну и горюй себе  на  здоровье,  если
тебе так нравится. Только разве это подобает доброй  жене?  Если  бы  ты
хоть немного сочувствовала мне, ты бы устыдилась своих слов.
   И, сказав так, он ушел из дому, и Кокуа осталась одна.
   Как могла она надеяться продать бутылку за два сантима? Да  никак;  и
она это понимала. И даже если бы у нее еще теплилась такая надежда,  так
ведь супруг торопил ее с отъездом туда, где в обращении не  было  монеты
мельче цента. Она принесла себя в жертву, и что же? На следующее же утро
супруг осудил ее и ушел из дому.
   Кокуа даже не пыталась использовать оставшееся у нее время; она прос-
то сидела одна в доме и то доставала бутылку и  с  неизъяснимым  страхом
смотрела на нее, то с содроганием убирала ее прочь.
   Но вот наконец возвратился домой Кэаве и предложил жене поехать пока-
таться.
   - Мне нездоровится, супруг мой, - отвечала Кокуа. - Прости, но у меня
тяжело на душе и нет охоты развлекаться.
   Тут Кэаве разгневался еще больше. И на жену разгневался,  решив,  что
она печалится из-за старика, и на себя, потому что видел  ее  правоту  и
стыдился своей неуемной радости.
   - Вот она - твоя преданность! - вскричал он. - Вот она - твоя любовь!
Муж твой едва избежал вечных мук, на которые он обрек себя  из  любви  к
тебе, а ты даже не радуешься! У тебя вероломное сердце, Кокуа!
   И Кэаве в ярости снова выбежал из дома и  слонялся  по  городу  целый
день. Он повстречал друзей и бражничал с ними. Они наняли экипаж и  пое-
хали за город и там бражничали снова. Но Кэаве все время было не по себе
из-за того, что он так беззаботно веселится, когда его жена печалится. В
душе он понимал, что правда на ее стороне, и оттого, что он это понимал,
ему еще больше хотелось напиться.
   А в компании с ним гулял один старик хаоле, очень низкий и грубый че-
ловек. Когда-то он был боцманом на китобойном судне, потом  бродяжничал,
потом мыл золото на приисках и сидел в тюрьме. У него был грязный язык и
низкая душа; он любил пить и спаивать других и все подбивал Кэаве выпить
еще. Вскоре ни у кого из всей компании не осталось больше денег.
   - Эй, ты! - сказал он Кэаве. - Ты же богач - сам всегда  хвалился.  У
тебя есть бутылка с разными фокусами.
   - Да, - сказал Кэаве. - Я богач. Сейчас пойду домой и возьму денег  у
жены - они хранятся у нее.
   - Ну и глупо ты поступаешь, приятель, - сказал боцман. - Кто же дове-
ряет деньги бабам! Они все неверные, все коварные, как текучая  вода.  И
за твоей тоже нужен глаз да глаз.
   Слова эти запали Кэаве в душу, потому что у него спьяну все  путалось
в голове.
   "А почем я знаю, может, она и вправду мне неверна? - думал  он.  -  С
чего бы ей иначе впадать в уныние, когда я спасен? Ну, я ей  покажу,  со
мной шутки плохи. Пойду и поймаю ее на месте преступления".
   С этой мыслью Кэаве, возвратившись в город, велел боцману  ждать  его
на углу, возле старого острога, а сам направился один к своему дому. Уже
настала ночь, и в окнах горел свет, но из дома не доносилось ни звука, и
Кэаве завернул за угол, тихонько подкрался к задней двери, неслышно  от-
ворил ее и заглянул в комнату.
   На полу возле горящей лампы сидела Кокуа, а перед ней  стояла  молоч-
но-белая пузатая бутылка с длинным горлышком, и Кокуа  глядела  на  нее,
ломая руки.
   Кэаве прирос к порогу и долго не мог двинуться с  места.  Сначала  он
просто остолбенел и стоял как дурак, ничего не понимая, а затем его обу-
ял страх: он подумал, что сделка почему-либо сорвалась и бутылка  верну-
лась к нему обратно, как было в Сан-Франциско, и тут у него  подкосились
колени и винные пары выветрились из головы, растаяв, как речной туман на
утренней заре. Но потом новая, очень странная мысль осенила его и  горя-
чая краска залила щеки.
   "Надо это проверить", - подумал он.
   Кэаве осторожно притворил дверь, снова тихонько обогнул дом, а  затем
с большим шумом зашагал обратно, делая вид, будто только сейчас  возвра-
тился домой. И что же! Когда он отворил парадную дверь, никакой  бутылки
не было и в помине, а Кокуа сидела в кресле и при его появлении  вздрог-
нула и выпрямилась, словно стряхнув с себя сон.
   - Я весь день пировал и веселился, - сказал Кэаве. - Я  был  с  моими
добрыми друзьями, а сейчас пришел взять денег - мы хотим продолжать наше
пиршество.
   И лицо и голос его были мрачны и суровы, как страшный суд, но Кокуа в
своем расстройстве ничего не заметила.
   - Ты поступаешь правильно, супруг мой, ведь здесь все твое, - сказала
она, и голос ее дрогнул.
   - Да, я всегда поступаю правильно, - сказал Кэаве,  подошел  прямо  к
своему сундучку и достал деньги. Но он успел заглянуть на дно  сундучка,
где хранилась бутылка, и ее там не было.
   И тут комната поплыла у него перед глазами, как завиток дыма, и  сун-
дучок закачался на полу, словно на морской волне, ибо Кэаве  понял,  что
теперь погибло все и спасения нет.
   "Так и есть, этого я и боялся, - подумал он. - Это она купила  бутыл-
ку".
   Наконец он пришел в себя и собрался уходить, но капли пота, обильные,
как дождь, и холодные, как ключевая вода, струились по его лицу.
   - Кокуа, - сказал Кэаве. - Негоже мне было так говорить с  тобой  се-
годня. Сейчас я возвращаюсь к моим веселым друзьям, чтобы пировать с ни-
ми дальше. - Тут он негромко рассмеялся и добавил: - Но мне будет  весе-
лее пить вино, если ты простишь меня.
   Она бросилась к нему, обвила его колени руками и поцеловала их,  оро-
сив слезами.
   - Ах! - воскликнула она. - Мне ничего не нужно от тебя, кроме  ласко-
вого слова!
   - Пусть отныне ни один из нас не подумает дурно о  другом,  -  сказал
Кэаве и ушел.
   А теперь послушайте: ведь Кэаве взял лишь  несколько  сантимов  -  из
тех, какими они запаслись сразу по приезде. Никакой попойки у него  сей-
час и в мыслях не было. Его жена ради него погубила свою душу, и  теперь
он ради нее должен был погубить свою. Ни о чем другом на свете он сейчас
и не помышлял.
   Боцман поджидал его на углу, возле старого острога.
   - Бутылкой завладела моя жена, - сказал ему Кэаве, - и если ты не по-
можешь мне раздобыть ее, не будет больше у нас с тобой сегодня ни денег,
ни вина.
   - Да неужто ты не шутишь насчет этой бутылки?
   - Подойдем к фонарю, - сказал Кэаве. - Взгляни: похоже, чтобы  я  шу-
тил?
   - Что верно, то верно, - сказал боцман. - Вид у тебя серьезный, прямо
как у привидения.
   - Так слушай, - сказал Кэаве. - Вот два сантима. Ступай к моей жене и
предложи ей продать тебе за эти деньги бутылку, и  она  -  если  я  хоть
что-нибудь еще соображаю - тотчас же тебе ее отдаст. Тащи бутылку  сюда,
и я куплю ее у тебя за один сантим. Потому что такой  уж  тут  действует
закон: эту бутылку можно продать только с убытком. Но смотри не прогово-
рись жене, что это я тебя прислал.
   - А может, ты меня дурачишь, приятель? - спросил боцман.
   - Ну пусть так, что ты на этом теряешь? - возразил Кэаве.
   - Это верно, приятель, - согласился боцман.
   - Если ты мне не веришь, - сказал Кэаве, - так попробуй проверь.  Как
только выйдешь из дому, пожелай себе полный карман  денег,  или  бутылку
самого лучшего рому, или еще чего-нибудь, что тебе больше  по  нраву,  и
тогда увидишь, какая сила в этой бутылке.
   - Идет, канак, - сказал боцман. - Пойду попробую. Но  если  ты  решил
потешиться надо мной, я тоже над тобой потешусь - вымбовкой по голове.
   И старый китобой зашагал по улице, а Кэаве остался ждать. И было  это
неподалеку от того места, где Кокуа ждала старика в прошлую ночь; только
Кэаве был больше исполнен решимости и не колебался ни единого мгновения,
хотя на душе у него было черным-черно от отчаяния.
   Долго, как показалось Кэаве, пришлось ему ждать, но вот из  мрака  до
него донеслось пение. Кэаве узнал голос боцмана и удивился: когда это он
успел так напиться?
   Наконец в свете уличного фонаря появился, пошатываясь, боцман.  Сата-
нинская эта бутылка была спрятана у него под  бушлатом,  застегнутым  на
все пуговицы. А в руке была другая бутылка, и, приближаясь к  Кэаве,  он
все отхлебывал из нее на ходу.
   - Я вижу, - сказал Кэаве, - ты ее получил.
   - Руки прочь! - крикнул боцман, отскакивая назад. - Подойдешь  ближе,
все зубы тебе повышибаю. Хотел чужими руками жар загребать?
   - Что такое ты говоришь! - воскликнул Кэаве.
   - Что я говорю? - повторил боцман. - Эта бутылка мне очень  нравится,
вот что. Вот это я и говорю. Как досталась она мне за два сантима,  я  и
сам в толк не возьму. Но только будь спокоен, тебе ее за один сантим  не
получить.
   - Ты что, не хочешь ее продавать? - пролепетал Кэаве.
   - Нет, сэр! - воскликнул боцман. - Но глотком  рома  я  тебя,  так  и
быть, попотчую.
   - Но говорю же тебе: тот, кто будет владеть этой бутылкой, попадет  в
ад.
   - А я так и так туда попаду, - возразил моряк. - А для путешествия  в
пекло лучшего спутника, чем э