и  эхом
отдавались в пещерах мертвецов. И, прискакав  обратно  в  свой  "Сияющий
Дом", он все еще продолжал петь. Он сидел и ужинал на просторном  балко-
не, а китаец-слуга дивился на своего господина, который  распевал  между
глотками пищи. Солнце погрузилось в море, и настала ночь,  а  Кэаве  все
разгуливал при свете фонарей по балконам своего дома на высоком  берегу,
и звук его песен тревожил моряков на проплывавших мимо судах.
   "Я поднялся высоко-высоко, - говорил себе Кэаве.  -  Жизнь  не  может
стать прекрасней; я стою на вершине  горы;  отсюда  нет  пути  наверх  -
только вниз. Сегодня я впервые велю осветить все комнаты, и искупаюсь  в
моем красивом бассейне с горячей и холодной водой,  и  один  возлягу  на
брачное ложе в своей спальне".
   И он поднял ото сна своего слугу-китайца и отдал ему приказ растопить
печи, и слуга, трудясь внизу возле топок, слышал, как его хозяин  весело
распевает наверху в своих освещенных покоях.  А  когда  вода  нагрелась,
слуга позвал хозяина, и Кэаве пошел купаться, и китаец-слуга слышал, как
он пел, напуская воду в мраморный бассейн, и как песня внезапно  оборва-
лась. Китаец-слуга все прислушивался и прислушивался, а  потом  окликнул
снизу хозяина и спросил, все ли у него в порядке, и Кэаве ответил "да" и
велел ему ложиться спать. Но больше не звучало пение в "Сияющем Доме", и
всю ночь до зари китаец-слуга слышал, как его хозяин расхаживает без сна
по балконам.
   А теперь послушайте, что произошло: когда Кэаве скинул одежды,  чтобы
искупаться, он заметил, что у него на теле, подобно лишайнику на  скале,
появилось пятно, и тогда он перестал петь. Ибо он знал, что означает это
похожее на лишайник пятно; он понял, что пал жертвой  "Китайской  напас-
ти", или, проще говоря, проказы.
   Что говорить, такой недуг - большое  несчастье  для  каждого.  Горька
судьба того, кто должен покинуть красивый, удобный  дом,  покинуть  всех
своих друзей и переселиться на северный берег  острова  Молокаи,  где  о
неприступные утесы, грохоча, разбивается прибой. Но что же  сказать  про
этого несчастного, про Кэаве, который только  накануне  повстречал  свою
суженую, только сегодня утром завоевал ее ответную любовь, а теперь  ви-
дел, как все его надежды разлетаются вдребезги, словно кусок стекла!
   Долго сидел он на краю бассейна, а потом горестно вскрикнул,  вскочил
и выбежал вон; и долго еще метался туда и сюда, туда и сюда по балкону в
великом отчаянии.
   "Не сетуя на судьбу, покинул бы я Гавайи - родину моих предков, - ду-
мал Кэаве. - Не ропща, покорился бы я своей участи и оставил бы мой дом,
этот прекрасный, многооконный дом на высоком берегу. Не пал бы я  духом,
отправляясь на Молокаи, в эту Калаупапу, затерянную между утесов и скал,
чтобы влачить свои дни и ночи среди пораженных страшным недугом  и  там,
вдали от земли отцов, уснуть вечным сном. Но за какие злые дела, за  ка-
кие грехи должен был я вчера вечером встретить Кокуа, выходящую из моря,
освеженную купанием? Кокуа, похитительница души моей! Кокуа,  свет  моих
глаз! Никогда не увидеть мне теперь тебя, никогда не назвать своей,  ни-
когда не ласкать влюбленной рукой, и только об этом, только  о  тебе,  о
Кокуа, скорблю я безутешно!"
   Вы понимаете теперь, что за человек был этот Кэаве? Ведь  он  мог  бы
жить в своем "Сияющем Доме" еще годы и годы, и никто бы не подозревал  о
его недуге; но на что ему это, если он должен лишиться Кокуа. А ведь  он
мог бы и Кокуа взять в жены, скрыв свою болезнь, и многие  поступили  бы
именно так, ибо у них души свиней; но Кэаве  любил  девушку  беззаветно,
как подобает мужчине, и не мог подвергнуть ее опасности и  причинить  ей
зло.
   Уже перевалило за полночь, и вдруг Кэаве вспомнил про бутылку.  Тогда
он прошел на заднюю террасу дома и вызвал в памяти тот  день,  когда  на
его зов черт выглянул из бутылки. И при этом воспоминании ледяной  холод
пробежал у Кэаве по жилам.
   "Страшная вещь - эта бутылка, - думал Кэаве,  -  и  страшен  черт,  и
страшно вечно гореть в адском пламени. Но как иначе могу я излечиться от
своего недуга и взять в жены Кокуа? Что ж, - думал он, - ради этого дома
я не побоялся связаться с дьяволом, так неужто у  меня  не  хватит  духа
снова прибегнуть теперь к его помощи, чтобы получить Кокуа?"
   И тут он вспомнил, что на следующий день "Ковчег" как раз будет проп-
лывать мимо обратным рейсом в Гонолулу.
   "Вот куда должен я немедля отправиться, - подумал Кэаве, - и повидать
Лопаку. Ведь вся моя надежда теперь - разыскать эту бутылку, от  которой
я так был рад избавиться когда-то".
   Ни на миг не сомкнул Кэаве глаз в эту ночь, и наутро кусок не шел ему
в горло; он тут же написал письмо Киано и к прибытию парохода  спустился
верхом по тропинке, огибавшей скалу,  где  покоился  прах  предков.  Лил
дождь, конь шел шагом, а Кэаве смотрел на черные пасти пещер и завидовал
мертвецам, которые спали там, не ведая ни тревог, ни печали,  и  вспоми-
нал, как всего день назад весело гнал он тут коня, и трудно ему  было  в
это поверить. Так добрался он до Хоокены, а там уже, как повелось, отов-
сюду собрался народ в ожидании парохода. Все расположились  под  навесом
перед лавкой, перебрасывались шуточками, обменивались новостями, но Кэа-
ве, с его тяжким грузом на сердце, было не до болтовни, и он, сидя вмес-
те со всеми, смотрел на дождь, поливавший крыши, и на прибой,  бурливший
между скал, и тяжелые вздохи вздымали его грудь.
   - Кэаве из "Сияющего Дома" сегодня не в духе, - переговаривались люди
между собой. И они были правы, да и как могло быть иначе?
   А затем пришел пароход, и лодка доставила Кэаве на борт. На корме бы-
ло полно хаоле - белых, приехавших по своему обычаю поглядеть на вулкан;
вся середина парохода была заполнена канаками, а нос загружен дикими бы-
ками из Хило и лошадьми из Каю. Но Кэаве, убитый горем, сидел в  стороне
от всех и ждал, когда на берегу появится дом Киано. Там, у самого  моря,
среди черных скал, стоял он под сенью кокосовых пальм,  а  перед  дверью
его красная юбка, величиной с бабочку и, как бабочка, хлопотливая,  пор-
хала туда и сюда, туда и сюда.
   - О властительница сердца моего! - вскричал Кэаве. -  Я  сгублю  свою
бессмертную душу, чтобы обрести тебя!
   Вскоре стемнело, в каютах зажглись огни, и  хаоле  по  своему  обычаю
уселись играть в карты и пить виски, но Кэаве всю ночь шагал по палубе и
весь следующий день, пока пароход огибал Мауи и Молокаи, он все  так  же
метался по палубе из конца в конец, словно дикий зверь в клетке.
   Под вечер они миновали Алмазный Мыс и причалили  в  гавани  Гонолулу.
Кэаве вместе с толпой пассажиров сошел на берег и сразу же принялся  ра-
зыскивать Лопаку. Но Лопака, как выяснилось, приобрел шхуну - такую, что
краше не сыщется на островах, - и пустился куда-то в дальнее плавание  -
не то в Пола-Пола, не то в Кахики - словом, ищи ветра в поле! Но тут Кэ-
аве вспомнил про одного приятеля Лопаки - стряпчего, проживавшего в этом
городе (я не стану называть его имени), и осведомился о нем. Ему  сказа-
ли, что стряпчий этот внезапно очень разбогател и  купил  себе  красивый
новый дом на берегу Вайкики.  Это  сообщение  заставило  Кэаве  призаду-
маться; он кликнул извозчика и поехал к дому стряпчего.
   Дом был новехонький, и деревья в саду еще крохотные, не толще тросто-
чек, и у стряпчего, когда Кэаве пришел к нему, был очень довольный вид.
   - Чем могу быть полезен? - спросил Кэаве стряпчий.
   - Вы друг Лопаки, - отвечал Кэаве, - а Лопака купил у меня одну вещи-
цу, так сдается мне, что вы могли бы мне помочь напасть на ее след.
   Лицо стряпчего омрачилось.
   - Не стану притворяться, будто я не понял вас, мистер Кэаве, - сказал
он, - хотя дело это темное и неблаговидное. Но, поверьте,  я  ничего  не
знаю наверняка, могу только догадываться кое о чем и думаю, что если  вы
поспрошаете кое-где, то, может быть, и узнаете кое-что.
   И он назвал Кэаве имя одного человека, которое я опять же предпочитаю
не предавать гласности. И так повторялось изо дня в день, и Кэаве  ходил
от одного человека к другому и всюду видел новые одежды, и новые  экипа-
жи, и новые красивые дома, и очень довольных людей; однако лица их  тот-
час становились темнее тучи, стоило Кэаве обмолвиться про дело,  которое
привело его к ним.
   "Ясно как день - я напал на след, - думал Кэаве. - Все эти  наряды  и
экипажи - дары Сатаны, а довольные лица этих людей говорят  о  том,  что
они, получив свое, благополучно отделались от проклятой бутылки. Вот ес-
ли я увижу бледные щеки и услышу  тяжкий  вздох,  тогда  только  буду  я
знать, что приблизился к цели".
   И случилось так, что Кэаве в конце концов направили к одному  белому,
проживавшему на Беританиястрит. Кэаве пришел туда,  когда  наступил  час
вечерней трапезы, и, подойдя ближе, увидел, как всегда, новый дом, и мо-
лодой сад, и сверкающие электрическими огнями окна, но,  когда  появился
хозяин дома, надежда и страх сжали сердце Кэаве,  ибо  перед  ним  стоял
юноша, бледный, как мертвец, с черными впадинами глаз и редеющими  воло-
сами, а выражение лица у него было, как у осужденного на казнь.
   "Нет сомнений - бутылка здесь", - подумал Кэаве, и перед этим челове-
ком он не стал скрывать цели своего посещения.
   - Я пришел купить бутылку, - сказал он.
   Услыхав эти слова, белый юноша с Беритания-стрит пошатнулся и присло-
нился к стене.
   - Бутылку? - пролепетал он. - Купить бутылку?! - Тут у  него  сдавило
горло, и, схватив Кэаве за руку, он потащил его в комнату, взял два ста-
кана и наполнил их вином.
   - Ваше здоровье! - сказал Кэаве, который в свое время немало  якшался
с белыми. А затем добавил: - Да, я пришел купить бутылку. Какая ей  цена
теперь?
   Тут юноша выронил стакан и уставился на Кэаве, как на привидение.
   - Цена? - воскликнул он. - Цена? Вы что, не знаете ее цены?
   - Значит, не знаю, раз спрашиваю, - возразил Кэаве. - Но  почему  это
вас так смутило? Разве что-нибудь неладно с ценой?
   - Бутылка за это время сильно упала в цене, мистер Кэаве,  -  запина-
ясь, проговорил молодой человек.
   - Ну что ж, значит, тем меньше придется платить, -  сказал  Кэаве.  -
Сколько вы за нее отдали?
   Молодой человек был бледен как полотно.
   - Два цента, - промолвил он.
   - Что? - вскричал Кэаве. - Два цента? Постойте, так вы, значит, може-
те ее продать только за один цент? И тот, кто ее купит... - Слова замер-
ли у Кэаве на языке. - Значит, тот, кто купит эту бутылку, уже никому не
сможет ее продать! Черт и бутылка останутся у него до самой его  смерти,
а когда он испустит дух, потащут его прямо в пекло!
   Тут белый юноша с Беритания-стрит упал перед Кэаве на колени.
   - Богом вас заклинаю, купите ее! - взмолился он. - В придачу к ней  я
отдам вам все, что имею. Я был безумен, когда купил ее за  эту  цену.  Я
присвоил казенные деньги, и мне бы пропадать, не купи я эту  бутылку,  -
меня бы посадили в тюрьму.
   - Ах ты, бедняга! - сказал Кэаве. - Чтобы избежать законного  наказа-
ния за свой бесчестный поступок, ты отважился на такое страшное  дело  и
погубил свою душу! И ты думаешь, я стану колебаться, когда меня ждет лю-
бовь! Давай сюда бутылку и сдачу - я знаю, ты держишь ее  наготове.  Вот
тебе монета в пять центов!
   Кэаве оказался прав: в ящике стола у этого юноши уже была приготовле-
на сдача. Бутылка перешла из рук в руки, и лишь только пальцы Кэаве обх-
ватили узкое горлышко, как он тут же шепотом поведал черту свое  желание
избавиться от страшного недуга. И что вы думаете: когда  он  вернулся  к
себе и обнажил свое тело перед зеркалом, кожа его снова  была  чистой  и
гладкой, как у младенца. Но странная вещь: едва свершилось это чудо, как
все изменилось в душе Кэаве - ему уже было наплевать на  проказу,  и  он
почти совсем не вспоминал о Кокуа, одна-единственная мысль не давала ему
теперь покоя - мысль о том, что отныне он связан с дьяволом  и  бутылкой
до конца дней своих и ничто уже не спасет его от вечного пламени и  рас-
каленных углей преисподней. Адский огонь пылал перед его мысленным  взо-
ром, и душа его омертвела, и мрак затмил для него весь белый свет.
   Когда Кэаве понемногу пришел в себя, была уже ночь, и в гостинице иг-
рал оркестр. На звуки этой музыки он и пошел, потому  что  боялся  оста-
ваться один, и там, среди счастливых лиц, бродил, неприкаянный,  и  слу-
шал, как музыка то разрастается, то замирает, и смотрел, как дирижер от-
бивает такт своей палочкой, и все время слышал треск адского пламени,  и
видел огненные языки, вырывающиеся из черных глубин  преисподней.  Вдруг
оркестр заиграл "Хи-ки-ао-ао". Эту песенку Кэаве певал не раз  вместе  с
Кокуа, и при звуках ее мелодии мужество возвратилось к нему.
   "Сделанного не воротишь, - подумал Кэаве, - и если уж я пошел на  та-
кое, так пусть хоть не зря".
   И тогда он с первым пароходом вернулся на Гавайи и тут же без промед-
ления сыграл свадьбу с Кокуа и привез ее в свой "Сияющий Дом" на вершине
горы.
   И вот стали Кэаве и Кокуа жить вдвоем, и  когда  они  бывали  вместе,
тоска в сердце Кэаве утихала, но стоило ему остаться одному, и  страшные
мысли начинали его терзать, и он слышал, как гудит адское пламя, и видел
огненные языки, вырывающиеся из преисподней. А девушка прилепилась к Кэ-
аве всем сердцем; душа ее пела при виде его, и рука ее льнула к его  ру-
ке, и была Кокуа так прекрасна от головы до пят,  что  никто,  глядя  на
нее, не мог сдержать радостной улыбки. У нее был кроткий, приятный нрав.
Для каждого находилось доброе слово. Она знала много песенок и  распева-
ла, словно птичка, порхая по всем трем этажам "Сияющего Дома" и сияя са-
ма ярче всего, что было в нем. И Кэаве смотрел на нее и слушал ее с вос-
хищением, а потом, уединившись где-нибудь в углу, вспоминал, какой ценой
досталась она ему, и стонал, и плакал. И снова, осушив глаза и ополоснув
лицо, шел к ней, и садился возле нее на  просторном  балконе,  и  сливал
свой голос с ее голосом в песне, и улыбкой отвечал на  ее  улыбку,  хотя
душу его снедала тоска.
   Но мало-помалу наступили дни, когда Кокуа уже не порхала, как прежде,
по дому, и песни ее звучали реже, и теперь не только Кэаве плакал украд-
кой где-нибудь в углу, но и оба они стали сторониться друг друга и сиде-
ли на разных балконах, разъединенные всей громадой "Сияющего Дома". Кэа-
ве был так погружен в отчаяние, что почти не замечал этой перемены и был
только рад, что может  чаще  оставаться  один  и  размышлять  над  своей
горькой участью и не надо ему то и дело принуждать себя улыбаться  через
силу, когда на сердце мрак. Но как-то раз он тихо брел по дому, и  почу-
дилось ему, будто плачет ребенок, и он увидел Кокуа:  упав  ничком,  она
билась головой о каменные плиты балкона и рыдала в безысходном отчаянии.
   - Ты права, Кокуа, это дом слез, - сказал Кэаве. - И все же я  с  ра-
достью дал бы отрубить себе голову, чтобы ты, хотя бы ты, была  счастли-
ва.
   - Счастлива! - воскликнула Кокуа. - Когда ты жил один в своем  "Сияю-
щем Доме", Кэаве, все считали тебя самым счастливым человеком на  остро-
ве; - смех и песни были у тебя на устах, и лицо твое  было  светло,  как
утренняя заря. А потом ты женился на бедной Кокуа, и одному небу извест-
но, чем не угодила она тебе, но только с этого дня ты уже больше не улы-
баешься. Ах, - вскричала Кокуа, - что сделала я дурного? Думалось мне: я
красива и крепко люблю своего Кэаве. Так в чем же моя вина? Чем омрачила
я жизнь моего супруга?
   - Бедняжка Кокуа, - промолвил Кэаве. Он опустился возле нее на пол  и
хотел взять ее за руку, но она отдернула руку. - Бедняжка Кокуа, -  пов-
торил он. - Бедное мое дитя... Моя красавица. А я-то ведь думал  уберечь
тебя от горя! Ну что ж, теперь ты узнаешь все. Тогда по крайней мере  ты
пожалеешь бедного Кэаве; тогда ты поймешь, как сильно он любил тебя, ес-
ли не испугался ада, чтобы обладать тобой, и как сильно и  по  сей  день
этот несчастный, обреченный человек все еще любит тебя,  если  его  уста
могут улыбаться, когда он на тебя глядит.
   И тут он поведал ей все, ничего от нее не утаив.
   - И ты сделал это ради меня? - вскричала Кокуа. - Ах, о  чем  же  мне
тогда тревожиться! - И, обвив руками его шею, она оросила его грудь сле-
зами радости.
   - О дитя! - воскликнул Кэаве. - Когда я думаю об адском пламени,  мне
есть о чем тревожиться!
   - Не говори так, - промолвила она. - Не можешь ты погибнуть без  вины
за одну лишь любовь к верной Кокуа. Слушай меня, Кэаве: я спасу тебя вот
этими руками или погибну вместе с тобой. О Кэаве! Ты так любил меня, что
сгубил свою душу, и ты думаешь, я не отдам свою жизнь, чтобы спасти  те-
бя?
   - Ах, моя голубка, ты можешь отдать ее  хоть  сто  раз  -  разве  это
что-нибудь изменит? - воскликнул Кэаве. - Только оставишь меня в  одино-
честве влачить свои дни, пока не придет час расплаты.
   - Ты ничего не понимаешь, - возразила Кокуа. - Я не  простая,  негра-
мотная девушка - я училась в школе в Гонолулу. Говорю тебе, я спасу мое-
го возлюбленного супруга. Один цент, сказал ты?  Но  разве  одни  только
американские деньги в ходу на свете? В Англии,  например,  есть  монета,
которая называется фартинг, и она равна примерно половине цента. Ах, го-
ре, горе! - воскликнула Кокуа. - Нет, это нам не поможет: ведь тот,  кто
купит бутылку за фартинг, уже пропал, а разве сыщется  хоть  один  такой
отважный человек, как мой Кэаве! Но есть еще Франция, и там имеет хожде-
ние мелкая монета под названием сантим, и этих сантимов дают пять, не то
шесть за один цент. Ничего лучше не придумаешь. Собирайся.  Кэаве,  едем
на французские острова. Сядем на корабль, и он быстро  доставит  нас  на
Таити. А там уже можно продать бутылку за четыре  сантима,  за  три,  за
два, за один сантим. Подумай: есть возможность еще четыре  раза  продать
бутылку, и нас двое, чтобы заняться этим! Ну же, поцелуй меня, мой  Кэа-
ве, и прогони тревогу прочь. Кокуа не даст тебя в обиду.
   - Ты божий дар! - воскликнул Кэаве. - Не верю я,  чтобы  господь  бог
мог покарать меня за то, что я возжелал обрести такое  сокровище!  Пусть
же все будет, как ты сказала: вези меня, куда надумала, вручаю тебе свою
жизнь и свое спасение.
   С утра Кокуа начала собираться в дорогу; она  взяла  сундучок  Кэаве,
который он брал с собой в плавание, и прежде всего запихнула в  угол  на
самое дно бутылку, а сверху положила самые дорогие одежды и самые  дико-
винные безделушки, какие были в доме.
   - Ведь нас должны считать богачами, - сказала она, - иначе кто же по-
верит в волшебную бутылку?
   Собираясь в путь, Кокуа все время была весела, как птичка, и лишь по-
рой, когда она украдкой поглядывала на мужа, слеза  мутила  ее  взор,  и
тогда, подбежав к нему, она нежно его целовала. А у Кэаве будто камень с
души свалился; теперь, когда он открыл свою тайну Кокуа и перед ним заб-
резжил луч надежды, он словно возродился; ноги его опять  легко  ступали
по земле, и он уже больше не вздыхал. Но все же страх не совсем  оставил
его; временами надежда начинала угасать в нем, подобно тому, как  гаснет
на ветру слабый огонек свечи, и тогда перед глазами его  снова  бушевало
адское пламя и колыхались огненные языки.
   Они тут же распустили слух, что отправляются  для  развлечения  путе-
шествовать в Штаты, и все немало этому удивились, но дознайся кто-нибудь
до истины, так, верно, удивился бы еще больше. И вот Кэаве и Кокуа  отп-
лыли на пароходе "Ковчег" в Гонолулу, а оттуда  вместе  с  толпой  белых
пассажиров на "Юматилле" - в Сан-Франциско и там  пересели  на  почтовую
бригантину "Птица тропиков", которая доставила их в  Папеэте  -  главное
поселение французов на Южных островах. Путешествие было  приятным,  и  с
попутным пассатом они прибыли на место в солнечный день и увидели риф, о
который разбивался прибой, и Мотуити с его высокими пальмами,  и  шхуну,
скользившую вдоль берега, и белые дома города, раскинувшегося  у  самого
моря под сенью зеленых деревьев, а за ним - высокие горы и