ле до-
несся до уха поэта. Он с проклятием утер рот рукою. Потом, поняв всю ко-
мичность своего положения, рассмеялся и с легким сердцем поглядел на не-
бо, туда, где звезды подмигивали, потешаясь над его неудачей.
   Что ему делать? Похоже, придется провести эту  ночь  на  морозе.  Ему
вспомнилась замерзшая женщина, и мысль о ней оледенила его сердце  стра-
хом. То, что случилось с ней поздним вечером, может случиться с ним  под
утро. А он так молод! И столько еще у него впереди всяких буйств и разв-
лечений! Глядя на себя как бы со стороны, он совсем растрогался при мыс-
ли о такой судьбе, и воображение тут же нарисовало ему картину, как  ут-
ром найдут его окоченевшее тело.
   Вертя в пальцах беляшку, он мысленно перебрал все шансы. К несчастью,
он перессорился со своими старыми друзьями,  которые  когда-то  выручали
его в подобных случаях. Он издевался над ними в своих стихах,  дрался  с
ними, обманывал их. И все же теперь, в час последней крайности, хотя  бы
один человек, пожалуй, смягчится. Вот он, единственный шанс.  Во  всяком
случае, попытаться стоило, и он непременно это сделает.
   В пути два обстоятельства, сами по себе  не  столь  уж  значительные,
настроили его мысли совсем на другой лад. Сначала он напал на след  пат-
руля и шел по нему несколько сот шагов. Это уводило его в сторону от це-
ли, зато он приободрился: хоть свои следы запутаешь. Ему не давал  покоя
страх, что его выслеживают по всему занесенному снегом Парижу и  схватят
сонным еще до рассвета. Второе обстоятельство было совсем иного рода. Он
прошел мимо перекрестка, где несколько лет назад волки сожрали женщину с
ребенком. Погода была сейчас самая для этого подходящая, и волкам  опять
могло прийти в голову прогуляться по Парижу. А тогда  одинокий  прохожий
на этих пустынных улицах едва ли отделается одним испугом. Он остановил-
ся и наперекор самому себе стал озираться - в атом месте сходилось  нес-
колько улиц. Он вглядывался в каждую из них, не покажутся  ли  на  снегу
черные тени, и, затаив дыхание, вслушивался, не раздастся ли вой со сто-
роны реки. Ему вспомнилось, как мать рассказывала про этот случай и  во-
дила его сюда показывать место. Его мать! Знать бы,  где  она  теперь  -
тогда убежище было б ему обеспечено. Он решил, что утром же справится  о
ней и непременно сходит навестить ее, бедную старушку! С такими  мыслями
он подошел к знакомому дому - здесь была его последняя надежда  на  ноч-
лег.
   В окнах было темно, как и по всей улице, но, постучав несколько  раз,
он услышал, что внутри задвигались, отперли где-то дверь, а потом чей-то
голос осторожно спросил, кто там. Поэт назвал себя громким шепотом и  не
без страха стал ждать, что же  будет  дальше.  Ждать  пришлось  недолго,
вверху распахнулось окно, и на ступени выплеснули ведро помоев.  Это  не
застало Вийона врасплох, он стоял прижавшись, насколько было возможно, к
стене за выступом входной двери, и все же мигом промок от пояса до самых
пяток. Штаны на нем сейчас же обледенели. Смерть от  холода  и  простуды
глянула ему прямо в лицо. Он вспомнил, что с самого рождения  склонен  к
чахотке, и прочистил горло, пробуя, нет ли кашля. Но Опасность заставила
его взять себя в руки. Пройдя несколько сот шагов от той двери, где  ему
оказали такой грубый прием, он приложил палец к носу и стал  размышлять.
Единственный способ обеспечить себе ночлег - это самому найти его.  Поб-
лизости стоял дом, в который как будто не трудно будет проникнуть. И  он
сейчас же направил к нему свои стопы, теша себя по пути мыслями о столо-
вой с еще не остывшим камином, с остатками ужина на столе. Там он прове-
дет ночь, а поутру уйдет оттуда, прихватив посуду поценней. Он даже при-
кидывал, какие яства и какие вина было бы предпочтительнее найти на сто-
ле, и, перебирая в уме все свои самые любимые блюда, вдруг вспомнил  про
жареную рыбу. Вспомнил - и усмехнулся и в то же время почувствовал ужас.
   "Никогда мне не закончить эту балладу", - подумал он и его всего  пе-
редернуло при новом воспоминании.
   - Черт бы побрал эту башку! - громко проговорил он и плюнул на снег.
   В намеченном им доме на первый взгляд было темно; но когда Вийон стал
приглядывать уязвимое для атаки  место,  за  плотно  занавешенным  окном
мелькнул слабый луч света.
   "Ах ты, черт! - мысленно ругнулся он. - Не спят! Какой-нибудь  школяр
или святоша, будь они неладны! Нет, чтобы напиться как следует и храпеть
взапуски с добрыми соседями! А на кой тогда бес вечерний колокол и  бед-
няги звонари, что надрываются, повиснув на  веревках?  И  к  чему  тогда
день, если сидеть до петухов? Да чтоб им  лопнуть,  обжорам!  -  Он  ух-
мыльнулся, видя, куда завели его такие рассуждения. - Ну, каждому  свое,
- добавил он, - и коль они не спят, то, клянусь богом, тем более основа-
ний честно напроситься на ужин и оставить дьявола с носом".
   Вийон смело подошел к двери и постучал твердой  рукой.  В  предыдущие
разы он стучал робко, боясь привлечь к себе внимание. Но  теперь,  когда
он раздумал проникать в дом по-воровски, стук в дверь казался ему  самым
простым и невинным делом. Звуки его ударов, таинственно дребезжа, разда-
вались по всему дому, словно там было совсем пусто. Но лишь  только  они
замерли вдали, как послышался твердый, размеренный шаг, потом стук отод-
вигаемых засовов, и одна створка двери широко распахнулась, точно тут не
знали коварства и не боялись его. Перед Вийоном стоял  высокий,  сухоща-
вый, мускулистый мужчина, правда, слегка согбенный годами. Голова у него
была большая, но хорошей лепки; кончик носа тупой, но переносица тонкая,
переходящая в чистую, сильную линию бровей. Рот и глаза окружала  легкая
сетка морщинок, и все лицо было обрамлено густой седой бородой, подстри-
женной ровным квадратом.
   При свете мигающей в его руках лампы лицо  этого  человека  казалось,
может быть, благородней, чем на самом деле; но все же это было  прекрас-
ное лицо, скорее почтенное, чем умное, и сильное, простое, открытое.
   - Поздно вы стучите, мессир, - учтиво сказал старик  низким,  звучным
голосом.
   Весь сжавшись, Вийон рассыпался в раболепных извинениях; в таких слу-
чаях, когда дело доходило до крайности, нищий брал в нем верх,  а  гени-
альность отступала назад в смятении.
   - Вы озябли, - продолжал старик, - и голодны. Что ж, входите. - И  он
пригласил его войти жестом, не лишенным благородства.
   "Знатная шишка", - подумал Вийон. А хозяин тем временем поставил лам-
пу на каменный пол прихожей и задвинул все засовы.
   - Вы меня простите, но я пойду впереди, - сказал он, заперев дверь, и
провел поэта наверх в большую комнату, где пылко рдела  жаровня  и  ярко
светила подвешенная к потолку лампа. Вещей там было немного: только  бу-
фет, уставленный золоченой посудой, несколько фолиантов на столике и ры-
царские доспехи в простенке между окнами. Стены были затянуты превосход-
ными гобеленами, на одном из них - распятие, а на другом - сценка с пас-
тухами и пастушками у ручья. Над камином висел щит с гербом.
   - Садитесь, - сказал старик, - и простите, что я нас оставлю  одного.
Сегодня, кроме меня, в доме никого нет, и мне самому  придется  поискать
для вас что-нибудь из еды.
   Едва только хозяин вышел, как Вийон  вскочил  с  кресла,  на  которое
только что присел, и с кошачьим рвением, по-кошачьи пронырливо стал обс-
ледовать комнату. Он, взвесил на руке золотые кувшины, заглянул  во  все
фолианты, разглядел герб на щите и  пощупал  штоф,  которым  были  обиты
кресла. Он раздвинул занавеси на окнах и увидел, что цветные  витражи  в
них, насколько удавалось разглядеть, изображают какие-то воинские подви-
ги. Потом, остановившись посреди комнаты, он  глубоко  вздохнул,  раздув
щеки, задерживая выдох и повернувшись на каблуках,  снова  огляделся  по
сторонам, чтобы запечатлеть в памяти каждую мелочь.
   - Сервиз из семи предметов, - сказал он. - Будь их десять,  я,  пожа-
луй, рискнул бы. Чудесный дом и чудесный старикан, клянусь всеми  святы-
ми!
   Но, услышав в коридоре приближающиеся шаги, он шмыгнул на место и  со
скромным видом стал греть мокрые ноги у раскаленной жаровни.
   Хозяин вошел, держа в одной руке блюдо с мясом, а в другой кувшин ви-
на. Он поставил это на стол, жестом пригласил Вийона пододвинуть кресло,
а сам достал из буфета два кубка и тут же наполнил их.
   - Пью за то, чтобы вам улыбнулась Судьба, - сказал  он,  торжественно
чокнувшись с Вийоном.
   - И за то, чтобы мы лучше узнали друг друга, - осмелев, сказал поэт.
   Любезность старого вельможи повергла бы в трепет обычного простолюди-
на, но Вийон повидал  всякие  виды.  Не  раз  ему  случалось  развлекать
сильных мира сего и убеждаться, что они такие же негодяи, как и он  сам.
И поэтому он с жадностью принялся уписывать жаркое, а  старик,  откинув-
шись в кресле, пристально и с любопытством наблюдал за ним.
   - А у вас кровь на плече, милейший, - сказал он.
   Это, должно быть, Монтиньи приложился своей мокрой лапой,  когда  они
покидали дом. Мысленно он послал ему проклятие.
   - Я не виноват, - пробормотал он.
   - Я так и думал, - спокойно проговорил хозяин. - Подрались?
   - Да, вроде того, - вздрогнув, ответил Вийсун.
   - И кого-нибудь зарезали?
   - Нет, его не зарезали, - путался поэт все больше и больше. - Все бы-
ло по-честному - просто несчастный случай. И я  к  этому  не  причастен,
разрази меня бог! - добавил он с горячностью.
   - Одним разбойником меньше, - спокойно заметил хозяин.
   - Вы совершенно правы, - с несказанным облегчением согласился  Вийон.
- Такого разбойника свет не видывал. И он сковырнулся вверх копытами. Но
глядеть на это было не сладко. А вы, должно быть, нагляделись  мертвецов
на своем веку, мессир? - добавил он, посмотрев на доспехи.
   - Вволю, - сказал старик. - Я воевал, сами понимаете.
   Вийон отложил нож и вилку, за которые только было взялся.
   - А были среди них лысые? - спросил он.
   - Были, бывали и седые, вроде меня.
   - Ну, седые - это еще не так страшно, - сказал Вийон. - Тот  был  ры-
жий. - И его снова затрясло, и  он  постарался  скрыть  судорожный  смех
большим глотком вина. - Мне не по себе, когда я  об  этом  вспоминаю,  -
продолжал он. - Ведь я его знал, будь он неладен! А потом в мороз  лезет
в голову всякая чушь, или от этой чуши мороз пробирает по коже -  уж  не
знаю, что от чего.
   - Есть у вас деньги? - спросил старик.
   - Одна беляшка, - со смехом ответил поэт. - Я вытащил ее из чулка за-
мерзшей девки тут в одном подъезде. Она была мертвее мертвого,  бедняга,
и холодна, как лед, а в волосах у нее были обрывки ленты. Зима -  плохое
время для девок, и волков, и бродяг, вроде меня.
   - Я Энгерран де ла Фейе, сеньор де Бризету, байи из Пататрака, - ска-
зал старик. - А вы кто?
   Вийон встал и отвесил подобающий случаю поклон.
   - Меня зовут Франсуа Вийон, - сказал он. - Я нищий  магистр  искусств
здешнего университета. Немного обучен латыни, а пороки превзошел всякие.
Могу сочинять песни, баллады, лэ, вирелэ и рондели и большой охотник  до
вина. Родился я на чердаке, умру, возможно, на виселице. К этому прибав-
лю, что с этой ночи я ваш покорнейший слуга, мессир.
   - Вы не слуга мой, а гость на эту ночь, и не более, - сказал  вельмо-
жа.
   - Гость, преисполненный благодарности, - вежливо сказал Вийон,  молча
поднял кубок в честь своего хозяина и осушил его.
   - Вы человек неглупый, - сказал старик, постукивая  себя  по  лбу,  -
очень неглупый и образованный, и все же решаетесь вытащить мелкую монету
из чулка замерзшей на улице женщины. Вам не кажется, что это  похоже  на
воровство?
   - Такое воровство не хуже военной добычи, мессир.
   - Война - это поле чести, - горделиво возразил старик. - Там  ставкою
жизнь человека. Он сражается во имя своего сюзерена-короля, своего влас-
телина господа бога и всего сонма святых ангелов.
   - А если, - сказал Вийон, - если я действительно вор, то разве  я  не
ставлю на карту свою жизнь, да еще при более тяжких обстоятельствах?
   - Ради наживы, не ради чести.
   - Ради наживы? - пожимая плечами, повторил Вийон. -  Нажива!  Бедняге
надо поужинать, и он промышляет себе ужин. Как солдат в  походе.  А  что
такое эти реквизиции, о которых мы так много слышим? Если даже  те,  кто
их налагает, не поживятся ими, то для тех, на кого они наложены, они все
равно ущерб. Солдаты бражничают у бивачных костров, а  горожанин  отдает
последнее, чтобы оплатить им вино и дрова. А сколько я перевидал  селян,
повешенных вдоль дорог; помню, на одном вязе висело сразу тридцать чело-
век, и, право же, зрелище это было не из приятных. А когда я спросил ко-
го-то, почему их повесили, мне ответили, что они не могли наскрести дос-
таточно монет, чтобы ублаготворить солдат.
   - Это горькая необходимость войны, которую низкие родом должны  пере-
носить с покорностью. Правда, случается, что некоторые военачальники пе-
регибают палку. В каждом ранге могут быть люди, не знающие  жалости,  а,
кроме того, многие из наемников самые настоящие бандиты.
   - Ну вот, видите, - сказал поэт, - даже вы не можете  отличить  воина
от бандита, а что такое вор, как не бандит-одиночка, только более осмот-
рительный? Я украду две бараньи котлеты, да так, что никто и не проснет-
ся. Фермер поворчит малость и преспокойно поужинает тем, что у него  ос-
талось. А вы нагрянете с победными фанфарами, заберете всю овцу  целиком
да еще прибьете в придачу. У меня фанфар нет; я такой сякой, я  бродяга,
прохвост, и вздернуть-то меня мало. Что ж, согласен. Но спросите  ферме-
ра, кого из нас он предпочтет, а кого с проклятием вспоминает в  бессон-
ные зимние ночи?
   - Поглядите на нас с вами, - сказал сеньор. - Я стар,  но  крепок,  и
всеми почитаем. Если бы меня завтра выгнали из моего дома,  сотни  людей
рады были бы приютить меня. Добрые простолюдины готовы были бы  провести
с детьми ночь на улице, если бы я только  намекнул,  что  хочу  остаться
один. А вы скитаетесь без приюта и рады  обобрать  умершую  женщину,  не
гнушаясь и мелочью. Я никого и ничего не боюсь, а вы, я  сам  видел,  от
одного слова дрожите и бледнеете. Я спокойно жду в своем доме часа, ког-
да меня призовет к себе господь пли король призовет на поле битвы. А  вы
ждете виселицы, насильственной мгновенной смерти, лишенной и чести и на-
дежды. Разве нет между нами разницы?
   - Мы небо и земля, - согласился Вийон. - Но, если бы я родился владе-
телем Бризету, а вы - бедным Франсуа, разве разница была бы меньше? Раз-
ве не я грел бы колени у этой жаровни, не вы елозили бы  по  снегу,  ища
монету? Разве тогда я не был бы солдатом, а вы вором?
   - Вором! - воскликнул старик. - Я - вор! Если бы вы понимали, что го-
ворите, вы пожалели бы о своих словах!
   Вийон дерзко, с неподражаемой выразительностью развел руками.
   - Если бы ваша милость сделали мне честь следовать за моими рассужде-
ниями... - сказал он.
   - Я оказываю вам слишком много чести, терпя  самое  ваше  присутствие
здесь, - сказал вельможа. - Научитесь обуздывать язык, когда говорите со
старыми и почтенными людьми, а то кто-нибудь менее терпеливый расправит-
ся с вами покруче. - Он встал и прошелся по комнате,  стараясь  подавить
гнев и чувство отвращения. Вийон воспользовался этим, чтобы снова напол-
нить кубок, и уселся поудобнее: закинув ногу на ногу, подпер голову  ле-
вой рукой, а локоть правой положил на спинку кресла. Он насытился и сог-
релся и, поняв характер хозяина, насколько это было возможно  при  такой
разнице натур, теперь ни капельки не боялся старика. Ночь была на  исхо-
де, и в конце концов все обошлось как нельзя лучше, и он был вполне уве-
рен, что под утро благополучно покинет этот дом.
   - Ответьте мне на один вопрос, - приостанавливаясь, сказал старик.  -
Вы действительно вор?
   - Я всецело полагаюсь на законы гостеприимства, - ответил поэт. - Да,
мессир, я вор.
   - А вы еще так молоды, - продолжал старик.
   - Я не дожил бы и до этих лет, - ответил Вийон, растопырив пальцы,  -
если бы мне не помогали эти десять слуг. Они  меня  вспоили,  как  мать,
вскормили вместо отца.
   - У вас еще есть время раскаяться и изменить свою жизнь.
   - Я каждый день каюсь, - сказал поэт. - Мало кто так склонен к покая-
нию, как бедный Франсуа. А насчет того, чтобы изменить свою жизнь, пусть
сначала кто-нибудь изменит теперешние обстоятельства моей жизни. Челове-
ку надо есть хотя бы для того, чтобы у него было время для раскаяния.
   - Путь к переменам должен начаться в сердце, - торжественно  произнес
старик.
   - Дорогой сеньор, - ответил Вийон, - неужели вы полагаете, что я кра-
ду ради удовольствия? Я ненавижу воровство, как и всякую прочую  работу,
а эта к тому же сопряжена с опасностью. При виде виселицы у меня зуб  на
зуб не попадает. Но мне надо есть, надо пить, надо  общаться  с  людьми.
Кой черт! Человек не отшельник - Cui Deus feminam tradit  [2].  Сделайте
меня королевским кравчим, сделайте аббатом Сен-Дени или байи в вашем Па-
татраке, вот тогда жизнь моя изменится. Но пока Франсуа Вийон остается с
вашего соизволения бедным школяром, у которого ни гроша в кошельке,  ни-
каких перемен в его жизни не ждите.
   - Милость господня всемогуща!
   - Надо быть еретиком, чтобы оспаривать это, - сказал Франсуа.  -  Ми-
лостью господней вы стали владетелем Бризету и байи в Пататраке.  А  мне
господь не уделил ничего, кроме смекалки и вот этих десяти пальцев. Мож-
но еще вина? Почтительнейше благодарю. Милостью господней у вас  превос-
ходное винцо.
   Владетель Бризету расхаживал по комнате, заложив руки за спину. Может
быть, он еще не успел освоить сравнение солдат с ворами; может быть, Ви-
йон вызывал в нем какое-то неисповедимое сочувствие, может  быть,  мысли
его смешались просто от непривычки к таким рассуждениям, - как бы то  ни
было, ему почему-то хотелось направить этого молодого человека  на  путь
истинный, и он не мог решиться выгнать его на улицу.
   - Чего-то я все-таки не могу тут понять, - наконец сказал он. -  Язык
у вас хорошо подвешен, и дьявол далеко завел  вас  по  своему  пути,  но
дьявол слаб перед господом, и все его хитрости  рассеиваются  от  одного
слова истины и чести, как ночная темнота на рассвете. Выслушайте же  ме-
ня. Давным-давно я постиг, что дворянин должен быть исполнен  рыцарского
благородства, должен любить бога, короля и даму своего сердца,  и,  хотя
много неправедного пришлось мне повидать на своем веку, я все  же  стре-
мился жить согласно этим правилам. Они записаны не только в мудрых  кни-
гах, но и в сердце каждого человека, лишь бы он только удосужился прочи-
тать их. Вы говорите о пище и вине, я знаю, что голод -  тяжкое  испыта-
ние, которое трудно переносить, но как же не сказать о других нуждах,  о
чести, о вере в бога и в ближнего, о благородстве, о незапятнанной  люб-
ви? Может быть, мне и не хватает мудрости - впрочем, так ли это?  -  но,
на мой взгляд, вы человек, сбившийся с пути и впавший в величайшее  заб-
луждение. Вы заботитесь о мелких нуждах и полностью забываете  о  нуждах
великих, истинных. Вы уподобляетесь человеку, который будет лечить  зуб-
ную боль в день Страшного суда. А ведь честь, любовь и  вера  не  только
выше пищи и питья, но, как мне кажется, их-то мы алчем сильнее и  острее
мучимся, если лишены их. Я обращаюсь к вам потому, что, кажется мне,  вы
меня легко можете понять. Стремясь набить брюхо, не заглушаете ли  вы  в
сердце своем иного голода? И не это ли причина того, что вместо  радости
жизни вы испытываете лишь чувство горечи?
   Вийон был явно уязвлен этими наставлениями.
   - Так, по-вашему, я лишен чувства чести? - воскликнул он. -  Да,  бог
тому свидетель, я нищий! И мне тяжело видеть, что богачи ходят в  теплых
перчатках, а я дую в кулак. С пустым брюхом жить нелегко, хотя вы  гово-
рите об этом с таким пренебрежением. Потерпи вы с мое, вы бы, может, за-
пели иначе. Да, я вор, ополчайтесь на меня за это! Но, клянусь  господом
богом, я вовсе не исчадие ада. Знайте ж