олосый моряк в форме
помощника капитана коммерческого флота с двумя полосками на рукаве.
     - Муж?
     Иветта кивнула и отвернулась.
     - Где он? В плавании?
     Она не ответила.
     - В  Индокитае,  -  ответил за нее брат. - Ты, конечно, обедаешь у нас?
Иветта, дай мне малютку и марш на кухню!
     - Друзья  мои... Как это ни грустно, но есть обстоятельства... Я уезжаю
завтра,  и, клянусь вам, я не могу долго оставаться у вас. Не надо меня ни о
чем спрашивать.
     - Понимаю,  - подумав, сказал Жан. - Это хорошо с твоей стороны, что ты
нашел время заглянуть к старым друзьям. Правда, Иветта?
     Власов  простился  с  Жаном. Иветта проводила его до станции метро. Они
спустились  к  кассам.  Шли молча. Перед тем как уйти, Власов обнял Иветту и
пожелал  ей  счастливой  жизни.  Люди проходили не оглядываясь, они привыкли
видеть  в  метро  встречи  и  прощания  влюбленных,  но  это  было  прощание
навсегда.
     Иветта   поцеловала  Андрея  и  быстро  побежала  к  выходу.  Он  стоял
неподвижно,  пока  еще  слышался  стук  ее  каблучков.  Вздохнул  и вышел на
перрон.  В  вагоне  немного  пассажиров,  подозрительных  не было. На всякий
случай,  чтобы  запутать  след, Власов вышел на следующей станции, пропустил
поезд,  сделал  две  лишние  пересадки, потом вышел на площади Оперы. Там он
взял  такси  и  поехал в гостиницу. Он размышлял о том, как себя держать при
встрече  с  Марией  Захарченко.  Решил изображать сконфуженного подгулявшего
провинциала.
     В  холле  сидела  Захарченко  и делала вид, что углубилась в журнал. Он
поздоровался,   подошел   немного  ближе,  чем  следовало,  так,  чтобы  она
почувствовала запах вина.
     - Где шлялись, сударь?
     - Париж, понимаете, закружился.
     Она посмотрела на него злыми глазами:
     - Мы   еще  поговорим!  Вы  будете  шляться  по  борделям,  а  мне  вас
покрывать!
     "Поверила, - подумал Власов и успокоился. - Слежки не было".
     В Москве он все рассказал Артузову. Тот нахмурился:
     - Легкомысленно...  Впрочем,  все  кончилось благополучно. А то, что за
нас рабочий класс Франции, - это очень хорошо.


68

     Вернувшись в ноябре 1926 года в Москву, Власов сообщил:
     "Кутепов   показал  мне  Николая  Николаевича  с  целью  доказать,  что
"великий  князь  не  какая-нибудь  развалина",  как говорил мне сам Кутепов.
Николай  Николаевич  выразился  так: "Если бог и русский народ пожелают меня
видеть  у  власти,  я  готов".  В  общем,  разговор  был бессодержательный и
короткий.  По  желанию  Кутепова я встретился с группой галлиполийцев. Общая
численность  всех  этих  групп  200-300 человек. Почти все шоферы. Остальные
(несколько   сот)  работают  на  заводах.  Держатся  спаянно.  Каждый  месяц
собрания  по  воинским  частям,  полкам,  дивизиям. Присутствие на собраниях
обязательно.  Верят  Кутепову. О жизни России знают мало. Их тянет в Россию,
и  это  беспокоит  Кутепова. Ненавидят французов, хозяев: "Сантимники", сами
жрут,  а  мы  плохо  живем".  Ненавидят  Милюкова, Струве, Маклакова. Злобно
говорят  о  Гучкове,  Терещенко  и  Керенском.  Кутепов  уверил  их в скором
падении  советской власти. Надеются на выступления изнутри. Срок выступления
-  год, полтора. После переворота намерены закрыть границы, не подпускать на
пушечный  выстрел  всех  спасавших  свою  шкуру за спиной белой армии. Будет
крепкая  монархическая  власть.  Галлиполийцы интересовались Красной Армией,
ее  бытом,  крупными  военспецами,  одобряют  террористические акты. Кутепов
часто  бывает  у  Николая  Николаевича,  посвящает  его  в  план  переброски
наиболее  нетерпеливых галлиполийцев в Россию, используя их как террористов.
Двоих уже перебросили. Смущает материальный вопрос".
     Мария  Захарченко  вернулась  в  Москву  вместе с Власовым. В Париже, у
Кутепова,  она  продолжала  интриговать  против Якушева и Потапова. Стауница
она   рекомендовала   с   лучшей   стороны:  "Настоящий  человек,  активный,
энергичный, жаждет деятельности".
     Она привезла личное письмо Кутепова Стауницу:
     "...Много  слышал  о  вас как о большом русском патриоте, который живет
только   мыслью,  чтобы  скорее  вырвать  нашу  родину  из  рук  недругов...
Задуманный  нами  план  считаю  очень  трудным.  Для  его выполнения следует
подыскать людей (50-60 человек). Ваш Усов".
     Речь  шла  о  террористическом акте большого масштаба, который произвел
бы ошеломляющее впечатление за рубежом и послужил бы сигналом к мятежу.


69

     С  осени  1926 года, как было условлено во время переговоров Кутепова с
Якушевым,   в  Россию  стали  прибывать  деятели  эмиграции  для  участия  в
террористических   актах.   Прибыли  офицеры  Дроздовской  дивизии  Сусанин,
Коринский,   Андреев  -  все  парижские  шоферы  из  "Союза  галлиполийцев".
Приехали   они   с   ведома  "Треста".  Поместили  их  в  Ленинграде,  чтобы
изолировать  от  Марии  Захарченко и Радкевича. Сусанин настаивал, чтобы ему
поручили    разведывательную    работу.   Этим   типом   пришлось   заняться
основательно.  Его  свели со Старовым. Самая внешность Старова - коренастый,
хмурый,  говорил  так,  что  в  его  словах  чувствовалась воля, упорство, -
производила  впечатление.  Старов  превосходно  разыгрывал  роль убежденного
контрреволюционера-монархиста.   Сусанин   доверился   ему,  рассказал,  что
работал  в  Сюртэ, парижской тайной полиции, и ему известно, что в советском
учреждении в Париже работают тайные агенты Сюртэ.
     Эти сведения были очень важными.
     Сусанин  со  своей  жаждой  деятельности  был  опасен,  но  Коринский и
Андреев  проявляли  вялость.  Это устраивало "Трест". Кутепов хвастал, что у
него есть свои люди в России.
     Опаснее  всего  было  настроение "племянницы". Возвратившись из Парижа,
она  заговорила  о  том, что Якушев ведет двойную игру. На квартире Стауница
происходили долгие разговоры по поводу работы "Треста".
     Мария  Захарченко  ходила  из  угла  в  угол,  курила,  содрогалась  от
нервного возбуждения. Стауниц слушал ее, мрачно уставившись в пол.
     - Я  тебе  говорю:  Якушев  ведет  двойную  игру, для меня это ясно как
день.
     - Двойную игру? С кем же он связан? Неужели с ГПУ?
     - С кем-нибудь из оппозиционеров!
     - Он  не  так  глуп,  чтобы,  создав  "Трест",  подчинить его Троцкому.
Оппозиционеры  его  используют  и  вышвырнут.  Вернее  всего, он работает на
себя.  Он  мыслит  себя  руководителем восстания, будущим премьер-министром,
это вернее.
     - Хорошо! Но почему же он медлит? Почему сдерживает наших людей?
     - Ты опять о терроре?
     - А  ты  разве  против? - Она остановилась и, закусив губу, смотрела на
Стауница  неподвижным  взглядом,  в  упор. В этом смертельно-бледном лице, в
расширенных  зрачках  было что-то пугающее и гипнотическое, подавляющее волю
человека.  Стауниц  понял,  почему  Гога  Радкевич смотрел на нее преданными
глазами верной собаки.
     - Кто  тебе  сказал,  что  я  против  террора?  О  терроре мы поговорим
после...  Надо  разобраться в Якушеве. Ты сама говорила, что он твердо верит
в  падение  советской  власти.  Мне кажется, что он просто не считает нужным
ускорять  события,  и  знаешь  почему?  Потому  что рассчитывает, что за это
время  сойдут на нет претендующие на власть эмигрантские зубры и "Трест" все
возьмет  в  свои  руки.  С  Кутеповым  он  думает  сговориться, Якушев нужен
Александру Павловичу для внешних сношений...
     - А мы должны сидеть сложа руки? Нет, милый!
     Она вдруг бросилась к нему и схватила за плечи:
     - Ты что же? Его оправдываешь?
     - Сумасшедшая!  С какой стати? Я не из тех, кого устраивают бесконечные
оттяжки.  Ты,  кажется,  меня  узнала. На кой черт я занимаюсь коммерческими
комбинациями,  превращаясь  в  нэпмана? Нужна мне моя контора на Болоте! Или
игра  в  карты  по  ночам!  Ну,  коммерческие  комбинации - куда ни шло. Ты,
знаешь,  это  хорошо  маскирует  меня от ГПУ. Но, честно говоря, я просто не
знаю,  куда  девать  энергию! Что меня ждет, даже в случае удачи переворота?
Якушев! Он - на коне! Он создал "Трест", он его душа.
     - А ты?
     - Я   -   за  кулисами.  Я  ни  на  что  не  могу  рассчитывать.  Я  не
государственный  деятель,  самое  большее,  на  что  я могу надеяться, - это
должность  начальника  тайной полиции, да и меня вытеснит старый полицейский
волк Климович.
     - Какая  скромность! Если хочешь знать, ты должен руководить "Трестом",
а  не  этот  питерский чиновник Якушев. И я это говорю не потому, что ты мне
по  душе.  Я умею оценивать людей, несмотря ни на что! Я спрашиваю тебя - ты
против террора?
     - Подожди...  Представим  себе, что покушения и диверсии не удались, не
вызвали  восстания.  Всегда  надо  предвидеть  неудачу, тем более что Гучков
лгун  и  никаких  газов  нет.  Скрыть  участие  "Треста" невозможно, чекисты
перевернут  все  вверх  дном и найдут ниточку, которая ведет к такой большой
тайной  организации.  Это  чудо,  что мы до сих пор существуем. Тогда Якушев
должен   будет   уйти   в  подполье,  а  ничего  для  ухода  в  подполье  не
подготовлено. Он это знает и потому против террора.
     Она  все  еще  шагала  из  угла  в угол, потом остановилась. По телу ее
прошла   судорога.   "Тигрица,  -  подумал  Стауниц,  -  такая  кого  хочешь
застрелит, не задумается".
     - Слушай,  -  наконец  сказала она, - может быть, ты рассуждаешь умно и
верно,  но  я  так  больше  жить  не  могу!.. Что, если перехитрить Якушева,
готовить  покушение с его ведома, а самый момент держать в тайне или сказать
Якушеву  в  последний  момент,  тогда  все  станет  ясно,  он окажется перед
дилеммой: или идти с восставшими, или показать себя предателем.
     Она села рядом, жарко дыша:
     - Ты  -  настоящий человек! Ты должен руководить всем, именно ты! Так я
говорила  Кутепову  в Париже. Ты поедешь в Париж и возьмешь все в свои руки.
Для  начала  поедешь  с Потаповым и Якушевым. Они представят тебя как одного
из главных в "Тресте", потом мы их отодвигаем, и остаешься ты.
     Так  протекали  часы  в разговорах, строились планы. Стауниц до сих пор
обо  всем добросовестно докладывал Якушеву, но теперь у него было неспокойно
на  душе.  Он анализировал поведение Якушева: если вдуматься в его действия,
то  похоже,  что  Якушев старается парализовать активность "Треста". Неужели
он  связан  с  кем-нибудь  из  оппозиции? Нет, не похоже. Он ярый монархист.
Выход  есть  в  поездке в Париж, пока существует "окно", а там развязаться с
Захарченко  и  заодно  с "Трестом", раствориться, исчезнуть где-либо в Южной
Америке.  И там ведь есть эмигранты... С деньгами можно скрыться где угодно.
Надо  добыть  тысячи  две-три фунтов на первое время... И Стауниц решился на
одну  комбинацию,  которая была относительно безопасной, как ему казалось, и
могла  дать  эту  сумму.  О жене и дочери он не думал. Но незаметно для себя
Стауниц  все  более  попадал  под  влияние  Марии Захарченко и оказывался на
положении  презираемого  им  Гоги  Радкевича. На этот раз он оставил мысль о
бегстве  за  границу: еще верил - сможет сделать карьеру после переворота, о
котором мечтала Мария Захарченко.


70

     Нередко  в жизни драматическое чередуется с комическим. О таком случае,
рисующем, кстати, нравы и быт "белых витязей", мне хочется рассказать.
     В  то время, да и раньше, в Париже, в среде белой эмиграции, было много
разговоров  о  кладах,  о  драгоценностях,  оставленных беглецами из России,
зарытых  в  "земельном банке", замурованных в стенах особняков. Даже супруга
ничтожного  надворного  советника  Кучкина  при  случае рассказывала о своих
фамильных  бриллиантах,  спрятанных  на  чердаке где-нибудь в Золотоноше или
Торжке.  Нужно  ли  добавлять,  что  таких  бриллиантов у супруги надворного
советника  Кучкина никогда не было. Но слухи о кладах, оставленных в России,
не  прекратились.  Мало  того,  не раз предприимчивые господа отправлялись в
опасные  путешествия,  "кустарями" переходили границу и появлялись в городах
и   бывших   поместьях,   разыскивали   клады.   Они   испытывали   жестокое
разочарование,   когда   убеждались   в   том,   что   фамильные  бриллианты
титулованной  особы  давно  уже  поступили  в  местный  финотдел,  найденные
каким-нибудь  скромным  печником  или  бывшим  садовником  этой титулованной
особы.
     История  ротмистра  Анатоля  Таланова  и  его  путешествия  за "золотым
руном"  в  Россию  представляет  собой  не  выдумку,  а факт, и началась эта
история, как говорят, однажды осенним утром.
     Но  прежде  обратимся  к уже знакомому читателям Александру Николаевичу
Ртищеву, бывшему камергеру и бывшему владельцу поместья.
     Ртищев  нашел  себе  пристанище  в  семье Щегловского настоящая фамилия
которого  была  Щегловитов.  Он приходился родственником не более и не менее
как  бывшему министру юстиции Ивану Григорьевичу Щегловитову, о котором граф
Витте  писал  как  о  негодяе, хотя и избегая бранных слов в своих мемуарах.
Кличка Щегловитова была Ванька Каин, и с ней он ушел в небытие в 1918 году.
     Теперь  ясно,  почему  Жоржик  Щегловитов,  родственник  Ваньки  Каина,
превратился  в  Щегловского.  Он  был  женат на Ниночке Нейдгарт, миловидной
особе,  и обитал с ней и ее сестрой Лидией в студии одного художника, в доме
Перцова  на  набережной Москвы-реки. Этот дом представлял собой пятиэтажную,
украшенную  красивой  мозаикой  избу  и  был  похож на дом-пряник из русской
сказки.
     Кроме    большой    студии,    унаследованной    от   своего   близкого
друга-художника  Лидией  Нейдгарт,  здесь  были  две  небольшие  комнатки  с
антресолями.  Одну  из  них  занимал  Ртищев,  другую - супруги Щегловитовы.
Лидия  же  занимала  студию.  Она довольно искусно рисовала цветы. Работая в
отделе  охраны  памятников  старины,  Лидия  имела  охранную грамоту на свою
"студию".  Что  касается  ее  друга  сердца,  то  он проследовал год назад в
Соловецкий  монастырь  по той причине, что свой талант художника применил не
совсем удачно, подделывая советские банкноты, то есть червонцы.
     И  вот  в этом гнездышке появился однажды утром бывший ротмистр бывшего
Нижегородского драгунского полка Анатоль Таланов.
     Это  был  господин лет тридцати с породистым, но довольно помятым лицом
и  изысканными  манерами. Надо сказать, что в Париже Таланов некоторое время
был  пайщиком  ресторана  "Каво  Коказьен"  и там встретил человека, который
устроил  ему  поездку  в  Россию  через  кутеповскую  организацию  РОВС. Эта
организация  прослышала  от  Таланова  о драгоценностях стоимостью в миллион
золотых  рублей,  зарытых  в "земельном банке", в имении князей Голицыных, в
тридцати пяти верстах от станции Бологое.
     Переброшенный  Артамоновым через эстонское "окно", Таланов получил явку
к  Стауницу,  а  тот  направил  пришельца  к  члену  организации  МОЦР Жоржу
Щегловитову.
     Что-то  в  Таланове не понравилось Стауницу. Вообще он не очень верил в
то,   что   сокровища  стоимостью  в  миллион  рублей  могут  быть  запросто
замурованы  в  часовне, в фамильном склепе близ сельской церкви. Но чем черт
не шутит!..
     Таланов  был, что называется, душа общества. Сестры, Ниночка и Лидочка,
слушали  парижского гостя раскрыв рты, когда он за чашкой чая рассказывал им
о чудесах "светоча мира" - Парижа.
     - Я  не  предполагал, медам, что в нашей нэповской Руси еще сохранились
такие  милые,  такие  женственные,  обаятельные создания! Я представляю вас,
медам,  в  туалетах  от  Пуарэ  или  Пакена! Боже мой, вы бы свели сума весь
Париж!  Надо  сказать,  что  русские дамы имеют успех: par exemple*, Тыркова
вышла  замуж  за  Уильямса,  редактора  "Таймса",  а Лидия Николаевна - леди
Детердинг,  супруга  нефтяного  магната...  Она  делает  столько добра. Нет,
медам,  я  представляю  себе,  какой  вы  бы  имели успех с вашим врожденным
изяществом,  с  вашим  шармом,  этим  дворянским,  я  бы сказал тургеневским
шармом, который сохранился только в лучших дворянских семьях...
     ______________
     * Например (франц.).

     Ртищев  и  Щегловитов уставились на ротмистра Таланова, соображая, что,
конечно,  не  ради  этих  галантных  излияний пожаловал из Парижа непрошеный
гость.
     Но  вскоре все объяснилось: гость спросил, где бы он мог побеседовать с
господами мужчинами по делу.
     Они  уединились в спальне Щегловитовых. Ниночка в это время отправилась
к  маникюрше,  а  Лидочка  принялась  рисовать  цветочки  - ее картинки были
довольно ходким товаром на Центральном рынке.
     - Я  имею  поручение  РОВС  найти  я  доставить  в  Париж драгоценности
Голицыных.  Эти  драгоценности  замурованы  в  часовне,  в  фамильном склепе
Голицыных,  близ  сельской церкви имения Ложенки, если не ошибаюсь, Тверской
губернии.  Все  это  изображено  точно  на плане, который я храню в укромном
месте.  Без  вас,  господа,  мне туда не добраться. Вы оба вполне легальные,
будем  так  говорить, советские трудовые граждане. Но в то же время вы члены
МОЦР.  Вы должны знать, что речь идет не о каких-нибудь ничтожных камешках в
полкарата,  а  о  родовых  голицынских бриллиантах... Это миллионы, господа,
миллионы!  И  наше  возрожденное государство воздаст вам, патриотам, должное
за   вашу   помощь   в  розысках  клада  по  закону,  со  всеми  вытекающими
последствиями.
     Ртищев  и  Щегловитов  слушали  как  зачарованные.  В самом деле, не по
пустякам  же  прислан  сюда  Таланов, пренебрегший опасностями, ползавший на
брюхе по грязи через границу.
     Но  тут  выяснилось  одно  непредвиденное  обстоятельство: оказывается,
Лидочка  бросила  рисовать  свои  васильки  и  маргаритки и подслушивала под
дверью.  Не  успел  Ртищев  произнести  хоть  слово по этому поводу, как она
ворвалась и с запалом воскликнула:
     - Боже  мой!  Неужели  вы не понимаете, что я, именно я вам необходима!
Несчастные!  Как  вы проникнете в эти Ложенки? Вас схватит за шиворот первый
сельский   милиционер.  Я  достану  вам  справку  отдела  охраны  памятников
старины,  вы,  то  есть  мы,  поедем  туда  под  видом ученых-археологов для
археологических раскопок.
     - А  ведь  Лидочка  права! - сказал Жорж Щегловитов. - Но ради бога, ни
слова Ниночке, она такая болтушка. И так далека от всего этого...
     Весь  день  все,  кроме  Ниночки,  с  таинственным  видом уединялись по
углам.  Впрочем, Таланова приставили к Ниночке, чтобы отвлечь ее внимание, и
он  неутомимо  болтал  с  ней о том, что именно носят в Париже, как выглядит
ночной Монмартр, какие витрины на рю де ла Пэ.
     Между тем в студии Лидочки зрел заговор.
     - Мой  план  такой, - говорил Ртищев, - неужели же мы все это богатство
передадим  какому-то  РОВС,  где  спят  и  видят,  как  бы  прикарманить эти
миллионы?  И  кто  повезет? Этот ротмистр, которому я бы серебряной ложки не
доверил, а не то что миллион!
     - Подождите,  -  сказала  Лидочка. - Вы понимаете, что этот ротмистр ни
черта  не понимает в вашей ситуации? Мы скажем ему, что бумаги отдела охраны
памятников  старины  можно  получить  только  в Бологом... Власть на местах,
понимаете?  Затем  мы  трое  -  я, Жорж и вы, mon cher Ртищев, - выезжаем со
справкой,  которую  я  уже  добыла,  в Бологое, едем в эти самые Роженки или
Ложенки  с  кое-каким  инструментом,  будто бы необходимым археологам, и все
остальное всем понятно.
     - А как же он? Ротмистр?
     - Ниночка  вскружила  ему голову... Он будет счастлив остаться здесь на
денек-другой.  А  мы  скажем  ему, что едем хлопотать о справке, получив ее,
дадим ему телеграмму, и он выедет в Бологое, где мы его будем ждать!
     - А  есть  еще  люди,  которые  считают, что у женщин нет практического
ума! - воскликнул Щегловитов.
     - Все  хорошо,  -  сказал  Ртищев, - но вы забыли главное... План! План
часовни,  склепа  и  места,  где  замурован клад, - он у Таланова. Без плана
нельзя ехать. Мы ничего не найдем.
     - План у него зашит в лацкане пиджака.
     - Откуда