зиратель.
     Если  в  первые  минуты  Якушев был ошеломлен появлением Страшкевич, то
теперь  он  взял себя в руки. Да, он отвозил письмо. Он мог даже не передать
его  адресату, забыть, а потом оно затерялось. Надо сказать: "Напрасно я его
взял. Человек, как говорится, задним умом крепок".
     - Вы встречались с Артамоновым до Ревеля?
     - Я ни разу не встречал его после того, как он окончил лицей.
     - Это правда?
     - Повторяю,  я  с ним не встречался после тысяча девятьсот семнадцатого
года.
     Наступило молчание. Тот, другой, нарушил молчание, сказав:
     - Не  будем  терять  времени  даром. Слушайте, Якушев. Вы встречались с
Артамоновым  не  раз  в  Петербурге.  Вы отлично знали, что Артамонов бывший
офицер,   в   восемнадцатом   году,   в   Киеве,  состоял  в  свите  гетмана
Скоропадского.  Потом  в  Ревеле  работал  в  английском паспортном бюро как
переводчик.  Вы  все это знали и потому взяли письмо у Страшкевич. Вы были у
Артамонова в Ревеле, в его квартире на улице Пиру.
     Якушев  почувствовал,  как  бледнеет,  кровь  отливает  от  лица, мысль
работала лихорадочно, он старался овладеть собой и придумать ответ.
     - Да, я был у Артамонова.
     - Почему же вы это скрыли?
     - Я  не хотел причинить вред Варваре Николаевне Страшкевич... - "Не то,
не то я говорю", - подумал он.
     - Слушайте,  Якушев,  -  резко  начал  Артузов.  -  Вы обманули доверие
советской  власти,  вас  посылали за границу с важными поручениями. А что вы
сделали?  Вы  связались  с врагами советской власти. Артамонов белогвардеец,
враг. Разве вы этого не знали?
     - Разговор  у  нас  был  самый  невинный.  Он  спрашивал меня о жизни в
Москве.
     - И что вы ответили?
     - Ответил,   что   живется   трудно,   что  советская  власть  пытается
восстанавливать промышленность... что нэп пока мало себя оправдывает.
     - И это все? Об этом вы говорили шесть часов?
     "Даже время известно", - подумал Якушев и сказал:
     - Вспоминали старину, то есть прошлое.
     - И  только?  Больше  ничего вы не хотите добавить к вашим показаниям о
встрече с Артамоновым в Ревеле?
     - Я все сказал.
     И  тогда  заговорил  тот,  другой  (это  был  Пилляр).  Он взял один из
листков, которые просматривал раньше.
     - Слушайте  внимательно,  Якушев.  Это  касается  вас, я читаю: "Якушев
крупный  спец.  Умен.  Знает  всех и вся. Наш единомышленник. Он то, что нам
нужно.  Он  утверждает,  что  его мнение - мнение лучших людей России. Режим
большевиков  приведет  к анархии, дальше без промежуточных инстанций к царю.
Толчка  можно ждать через три-четыре месяца. После падения большевиков спецы
станут  у  власти.  Правительство  будет создано не из эмигрантов, а из тех,
кто в России..." Вы в самом деле в этом уверены, Якушев?
     Якушев  молчал,  он  глядел  на листки в руках Пилляра так, как если бы
ему читали смертный приговор.
     "В сущности, так оно и есть", - думал он.
     - Читаю  дальше:  "Якушев  говорил,  что  "лучшие люди России не только
видятся  между  собой,  в  стране  существует,  действует контрреволюционная
организация".  В  то  же  время впечатление об эмигрантах у него ужасное. "В
будущем   милости   просим   в   Россию,   но  импортировать  из-за  границы
правительство  невозможно.  Эмигранты  не  знают  России.  Им  надо  пожить,
приспособиться  к  новым  условиям".  Якушев  далее  сказал:  "Монархическая
организация  из  Москвы  будет давать директивы организациям на западе, а не
наоборот".  Зашел  разговор о террористических актах. Якушев сказал: "Они не
нужны.  Нужно  легальное  возвращение эмигрантов в Россию, как можно больше.
Офицерам  и  замешанным  в  политике  обождать.  Интервенция  иностранная  и
добровольческая  нежелательна.  Интервенция  не встретит сочувствия". Якушев
безусловно  с  нами.  Умница. Человек с мировым кругозором. Мимоходом бросил
мысль  о  "советской"  монархии.  По его мнению, большевизм выветривается. В
Якушева  можно  лезть,  как в словарь. На все дает точные ответы. Предлагает
реальное  установление  связи  между нами и москвичами. Имен не называл, но,
видимо,  это  люди  с  авторитетом  и  там,  и  за границей..." Вот о чем вы
говорили  с  Артамоновым,  Якушев.  Вам  известна фамилия Щелгачев? Всеволод
Иванович Щелгачев?
     - Известна,  -  едва шевеля губами, ответил Якушев. - Служил в разведке
у Врангеля.
     - Он присутствовал при вашем разговоре с Артамоновым?
     Якушев  только  кивнул.  Он  был  потрясен.  Он  думал о том, как точно
сказано  в  этих  листках  все,  о  чем  он  говорил Артамонову и Щелгачеву.
Отрицать? Но у него не было сил.
     - Подведем    итог.    Таким    образом,    вы,   действуя   от   имени
контрреволюционной   организации   в   Москве,  предлагали  свои  услуги  по
установлению   связей   этой  организации  с  белоэмигрантами  за  границей?
Подтверждаете?
     - Подтверждаю.
     Пока   Артузов  писал,  Якушев  думал:  кто  мог  его  выдать?  Неужели
Артамонов?  Он  отгонял  эту  мысль, он видел перед собой холеное лицо Юрия,
его  красивые  глаза,  брови сдвигались, и глаза загорались злобой, когда он
говорил   о  большевиках.  Смешно  даже  подумать,  что  он  выдал  Якушева.
Щелгачев?    Офицер   лейб-гвардии   Преображенского   полка,   капитан   из
контрразведки Врангеля... Но все-таки каким образом в ЧК все узнали?
     И он вдруг заговорил, задыхаясь, путаясь в словах:
     - Да,  все  было... Было, но откуда, как вы узнали? Теперь все равно, я
сознался...  Но  откуда,  как  вы узнали? Не Артамонов же, не Щелгачев... Не
такие это люди. Они полны ненависти к вам.
     - Это правда.
     - Тогда  кто  же?  Впрочем,  вы  мне,  конечно,  не  скажете.  - Якушев
понемногу  приходил  в  себя. - Кто? Эта мысль меня будет мучить, когда буду
умирать...
     - И все-таки это Артамонов, ваш воспитанник, - сказал Артузов.
     - Неправда! - сорвалось у Якушева.
     Тогда  Пилляр,  держа в руках листки, показал ему начало письма: "Милый
Кирилл..."  - и в конце письма подпись: "Твой Юрий". Затем показал конверт с
адресом:   "Князю  К.Ширинскому-Шихматову,  Курфюрстендам,  16.  Берлин.  От
Ю.А.Артамонова, Эстония, Ревель".
     Якушев  помертвел.  На мгновение все подернулось как бы туманом, больно
кольнуло  в  сердце,  голова  упала  на  стол, все исчезло. Это продолжалось
несколько  секунд, он почувствовал, что по подбородку льется вода. Перед ним
стоял Артузов со стаканом в руке.
     - Вот  как  на вас подействовало, - услышал Якушев. Но это не был голос
Артузова.  Он  медленно  поднял голову и увидел человека в шинели, накинутой
на  плечи.  Лицо  разглядел позже, лицо очень усталого, пожилого человека, с
небольшой  бородкой  и  тенями  под глазами. Якушев узнал Дзержинского, хотя
видел его лишь однажды в ВСНХ.
     - Вы  потрясены,  Якушев?  Вы верили в то, что имеете дело с серьезными
людьми,  "белыми  витязями",  как они себя называют... Хороши "витязи"! Сами
сидят  за  границей и играют чужими головами, подставляя под удар таких, как
вы.  Кому  вы доверились? Эти господа играют в конспирацию по-мальчишески. И
вот  видите,  письмо  Артамонова  очутилось  у  нас.  Его  прислали нам наши
товарищи  из  Берлина.  Разве  мы  не  знали  вашего прошлого и того, чем вы
занимались   в  тысяча  девятьсот  девятнадцатом  году?  Знали,  зачеркнули,
поверили  и  дали  вам  работу!  Вы  могли хорошо, честно трудиться по своей
специальности.  К  нам  пришли  и  с  нами  работают  люди,  которые вначале
скептически,  даже  враждебно,  относились к советской власти. Но постепенно
они  убеждались в том, что у нас одна цель: восстановить народное хозяйство,
из   отсталой,  темной  России  создать  первое  на  земле  социалистическое
государство.  А  такие,  как вы, Якушев, шли на советскую работу с расчетом,
чтобы   под   маской   честного  специалиста  устраивать  контрреволюционные
заговоры. Так?
     - Да.  Так.  Я  виноват  в  том,  что,  находясь  на  советской службе,
связался  с  эмигрантами...  Но,  по  правде  говоря,  это  ведь  были  одни
разговоры.  Мне хотелось произвести впечатление, я говорил о том, чего нет в
действительности... Одни разговоры.
     - Нет,  Якушев.  Это  были  не  просто разговоры, не контрреволюционная
болтовня.  Есть конкретные, уличающие вас факты, вы и ваши единомышленники в
Москве  и  Петрограде  готовили выступления против советской власти, вы были
одним из руководителей подпольной монархической организации.
     Дзержинский  смотрел  прямо в глаза Якушеву. Тому было трудно выдержать
прямой, пронизывающий взгляд, он опустил голову.
     - Мы  поставили  вас  перед  фактом, уличили в том, чем вы занимались в
Ревеле.  Мы  знаем,  что вы делали в Москве до и после поездки в заграничную
командировку,  вернее,  что  собирались  делать, но вам помешали. Вы хотите,
чтобы   мы   вас   изобличили   снова   и   поставили  перед  фактами  вашей
контрреволюционной  деятельности  в  Москве? Подумайте, в ваших ли интересах
об  этом молчать? Подумайте об участи, которая ожидает вас, если по-прежнему
будете  лгать  и изворачиваться! Только полная искренность, полное признание
своей вины, своих преступлений может облегчить вашу участь.
     Дзержинский шагнул к двери.
     - Я... подумаю, - с трудом выговорил Якушев.
     - Мы вам дадим время подумать.
     "Значит,  все  известно.  Все..."  Теперь  у  Якушева  в  этом  не было
сомнений. Когда он поднял голову, Дзержинского уже не было в комнате.


7

     Якушев  снова  в  камере.  Он  сидел  перед чистым листом бумаги. В его
сознании  возникали  путаные мысли. "Единомышленники, - думал он. - Кто они?
Артамонов,  Ширинский-Шихматов...  Ничтожные людишки, игравшие моей головой.
Или  эти  господа  -  петербургские  сановники,  у  которых отняли их чины и
звания,   придворные   мундиры,   усадьбы,  родовые  имения,  майораты.  Или
гвардейские  офицеры,  сенаторы, богачи-промышленники, выползавшие из щелей,
куда  они  забились,  чтобы  обсуждать  в  Политическом  совете  МОЦР  планы
подготовки  переворота..." Якушев думал о своей семье, детях, жене. Знают ли
они,  что  с ним произошло? Может ли он принести себя в жертву, бросив семью
на  произвол  судьбы? В тяжком раздумье шли минуты, часы... К утру на чистом
листе бумаги появились первые строчки:
     "Признаю  себя  виновным  в  том,  что я являюсь одним из руководителей
МОЦР  -  Монархической  организации  центральной  России,  поставившей своей
целью  свержение  советской  власти  и установление монархии. Я признаю, что
задачей  моей  встречи  в  Ревеле  являлось установление связи МОЦР с Высшим
монархическим  советом  за  границей, что при возвращении в Москву я получил
письмо от Артамонова к членам Политического совета..."
     По  мере  того  как  Якушев  писал  свои  показания,  перед  ним  яснее
вырисовывались его единомышленники. Он не мог не думать о них в эту минуту.
     "Единомышленники?  Черниговский  помещик,  камергер  Ртищев, балтийский
барон  Остен-Сакен,  нефтепромышленник Мирзоев, тайный советник Путилов. Они
все еще мечтают о том, чтобы вернуть себе чины, поместья, богатство...
     Я  был  белой  вороной  среди  них...  Как патриот, я заботился о благе
народном...  "Патриот",  а всю ночь толковал с британским разведчиком о том,
как  отдать  на  разграбление  родину!  Чем  все  это  кончилось? Я стою над
бездной..."
     Якушев  писал  откровенно  обо  всем,  что  знал,  замирая  от  ужаса и
отчаяния.
     "Подписываю  себе  смертный приговор, - думал он. - Но все равно, пусть
будет  то,  что  будет...  Если  бы  можно было зачеркнуть прошлое, жить для
семьи,  музицировать,  любоваться  картинами в музеях или просто работать на
скромной должности, приносить пользу... Нет, все кончено".
     И он написал:
     "Я  рассказал  всю  правду  о  моей контрреволюционной деятельности и к
этому  могу  только  добавить: если мне даруют жизнь, то я откажусь навсегда
от всякой политической деятельности.
                                                                  А.Якушев".


8

     В  феврале  1922  года  нэп  только  разворачивался.  Еще  не появились
объявления  поставщика  древесного  угля  Якова  Рацера,  в школах не писали
карандашами  концессионной  фабрики Гаммер, не блистали в витринах магазинов
лезвия  бритв  фирмы  "Братья  Брабец"  и  в  пивных  не подавали пиво фирмы
"Корнеев и Горшанов".
     Однако  уже  в  то  время  москвичи  с  удивлением  останавливались  на
Петровке  перед  освещенной витриной, где в "художественном" беспорядке были
выставлены  воротнички  из  пике, кепки из грубой шерсти, подтяжки, манишки.
Удивительным  казалось  и  объявление  в Пассаже на опущенной железной шторе
магазина:  "Здесь  в  скором времени откроется контора товарищества Кушаков,
Недоля и Кo".
     Перед  этим  объявлением  остановился  Роман  Бирк, совершавший обычную
прогулку  по  Столешникову  переулку  и  Петровке.  Он  собирался продолжить
прогулку,  как  вдруг  заскрежетала  железная  штора  и  из-под нее вынырнул
Стауниц.  Бирк  вспомнил  встречу у Кушаковых и, вежливо поклонившись, хотел
уйти, но Стауниц непринужденно взял его под руку:
     - Я  вас  заметил  в боковое окно. Соблаговолите зайти, посмотреть, как
мы устраиваемся, - и с удивительной настойчивостью увлек его за собой.
     В  конторе  все  еще  был беспорядок, на полу неубранные стружки, пахло
краской,    но    в    глубине    стоял    стоя    и    над   ним   надпись:
"Директор-распорядитель".  На  столе  пишущая  машинка,  а за ней копалась в
бумагах рыжеволосая девица.
     - Прошу  ко  мне,  -  сказал Стауниц с той же настойчивостью и проводил
Романа  Бирка  по  винтовой  железной  лестнице  на  второй этаж. Здесь было
комфортабельно,  стоял диван и два кресла. Бирк обратил внимание и на одежду
Стауница.  Он  был  в  шубе,  и  из-под  нее  виднелись не модные в то время
высокие  шнурованные  башмаки  и  галифе,  а  туфли с лакированными носами и
брюки в полоску.
     - Все  пока  в  хаотическом  беспорядке, - объяснил Стауниц, - но через
неделю  мы  будем принимать клиентуру. Занимаемся сейчас мелкой продукцией -
грабли,   лопаты,  топоры,  и  все-таки  это  не  какая-нибудь  дрянь  вроде
воротничков  и  манишек.  Беда  в том, что рубль - это нечто эфемерное, счет
идет  на  миллионы,  приходится  постоянно  следить за курсом золота, фунтов
стерлингов, долларов на черном ринке...
     "К чему он это мне рассказывает?" - думал Бирк.
     - Роман  Густавович,  дипломатическая карьера - превосходная вещь, если
дипломат  принадлежит  к  аристократическому  семейству,  если  он  богат  и
состоит   при  посольстве  великой  державы.  Насколько  я  понимаю,  вы  не
удовлетворяете этим требованиям...
     - Меня удивляет... - обиженным тоном начал Бирк.
     - Одну  минуту. Мы наедине, и до сих пор я не сказал ничего опасного...
То,  что  я  хочу  вам  предложить, устроит не только вас, но и вашего дядю,
который  занимает  более  высокий,  чем  вы,  пост  в вашем посольстве. Я не
предлагаю   вам  незаконную  торговлю  экспортным  спиртом,  это  громоздкая
операция...  Но  если  хотите,  пользуясь  привилегиями  дипломатов,  уехать
отсюда богатым человеком, слушайте меня.
     - Если ничего противозаконного...
     - Это  как  сказать.  Кречинский  в  пьесе  Сухово-Кобылина  сказал: "В
каждом  доме  есть  деньги,  надо  уметь  их  взять". Если не в каждом, то в
некоторых  домах  все  же  есть  старушки,  у  которых  в  вазоне или в щели
припрятаны  чистейшей  воды  бриллианты. Менять на пшено сухаревским шакалам
голубые  бриллианты  глупо,  но  старушки  любят  сладкое... словом, с нэпом
пробудилась  страсть  к  красивой  жизни. Более того, я знаю, например, дом,
где  хранится  подлинный  Гвидо  Рени,  это  уже  пахнет  десятками, если не
сотнями  тысяч  фунтов  стерлингов.  Как  вывезти?  А  для  чего  существует
дипломатическая почта?
     Бирк  молчал.  Стауниц с покоряющей наглостью смотрел на него холодными
серыми глазами.
     - Ну,  оставим  Гвидо Рени. А чем не товар бриллианты или изумруды? Они
занимают  так  мало  места, их можно вывезти в жилетном кармане. А купить их
можно за ничтожную сумму.
     - Вы  говорите  -  за  ничтожную  сумму.  Но  если  сравнить  ее с моим
скромным жалованьем, это - состояние.
     - А на что ваш дядя? Уверен, что он поймет выгоду предприятия.
     Внизу послышались голоса.
     - Это  Кушаков. Если вы не хотите встречи, отсюда прямой ход с площадки
на лестницу.
     И  действительно,  Роман  Бирк оказался в каком-то дворе и через ворота
вышел на улицу.
     - Подумайте, - на прощание сказал Стауниц. - До скорого...
     Роман  Бирк  не мог забыть эту встречу и, стремясь понять, что же собой
представляет  Стауниц,  на следующий вечер отправился с визитом к Кушаковым.
В этот день, вернее, вечер у них шла игра в покер.
     Роман  Густавович  застал  у Кушаковых компанию игроков. Стауниц хотя и
был  увлечен  игрой,  но,  увидев Бирка, сделал ему знак, который можно было
истолковать  так:  хорошо,  что  вы  здесь,  вы мне нужны. Играли на золото,
серьезно. Стауниц был в выигрыше.
     Роман  Бирк развлекал беседой Агриппину Борисовну и незаметно заговорил
о Стаунице.
     - Откровенно  говоря,  мы его мало знаем. В последний момент он не внес
свой пай в наше дело. Странный человек, я его боюсь.
     - Боитесь?
     - Инстинктивно  боюсь.  Вы  обратили  внимание  на  его  глаза?  А  его
странная  улыбка, он на всех смотрит свысока. У него милая жена, дочь, мы их
никогда не видим. А почему вы им заинтересовались?
     - Дипломаты  -  люди  общительные.  Их  долг  -  интересоваться всеми и
всем... Он, кажется, кончил игру.
     - Да.  Должно  быть,  он  в  выигрыше.  Он  никогда  не дает отыграться
партнерам... Пойду похлопочу об ужине.
     На  этот  раз  Стауниц сделал только передышку в игре. Он взял под руку
Бирка  и  увел  его  на застекленную террасу, которая у Кушаковых называлась
"зимним садом".
     - Я  хотел  бы  продолжить  наш  разговор, - начал Стауниц, - тогда нам
помешали...  Не  беспокойтесь,  не в том смысле, как он начался там, в нашей
конторе.   Я   хотел   бы  поговорить  с  вами  на  тему,  близкую  к  вашей
деятельности.  Вы,  как  каждый  дипломат, хотели бы сделать карьеру. Не так
ли?
     - Да... конечно. Но это зависит...
     - Это  зависит  от  вас  самих.  Как  вы  смотрите  на положение России
сейчас,  сегодня?  Вы  убеждены  в  прочности советского строя? Вы хотели бы
принести пользу России?
     - Вы забросали меня вопросами. Мне трудно ответить.
     - Я  буду  говорить  вполне  откровенно.  Вы  находитесь  на  службе  у
буржуазной  Эстонии.  Вы  кое-что  знаете,  потому  что состоите в эстонской
дипломатической  миссии.  Кое-что,  но  не все. В России в недалеком времени
произойдут  перемены.  Есть  сильная,  тайная  разумеется, организация. Есть
люди,  которые возьмут власть. Если вы, дипломат буржуазной державы, окажете
этой   организации   некоторые   услуги,  то  при  перевороте  ваша  карьера
обеспечена.  Вы,  а  не  Боррес  или ваш дядя будете послом, а может быть, и
министром иностранных дел в вашей стране. Вы меня поняли?
     Роман   Бирк   в  растерянности  не  находил  слов,  так  его  поразила
откровенность Стауница.
     - Подумайте  о  том,  что  я  вам сказал. Мы в скором времени продолжим
этот разговор.
     Стауниц  вернулся  к  игорному  столу,  а смущенный Бирк, простившись с
хозяйкой, счел нужным уйти.
     "Что  это,  - думал он, - ловушка или шантаж? Неужели то, о чем говорил
этот   подозрительный  человек,  -  правда?  Неужели  существует  подпольная
контрреволюционная  организация  и  дело  идет  к  открытому мятежу, попытке
переворота?  Нет  дыма  без  огня". Бирк даже при своем скромном положении в
миссии  не  мог  не  заметить, что военный атташе Лауриц нащупывает какие-то
связи  с  притаившимися  контрреволюционерами.  Однажды  донеслись  до  него
обрывки