Виннице его не нашли,
- возможно, он умер и был похоронен под другой фамилией.
     Состоялся  прощальный  ужин  на  квартире "Треста". Шульгин шутил: "Как
часто  за  границей  я  говаривал:  с  каким  удовольствием я сейчас бы съел
рябчика  с  брусничным  вареньем,  а  теперь  его ем в Москве. Все похоже на
сон..."
     В  ночь  на  6  февраля  Шульгин  выехал  в  Минск,  провожал его Антон
Антонович   (Дорожинский).   Прощание   было   сердечное.   Шульгин   обещал
"сохранение  самой  действенной  духовной  связи".  Переводил Шульгина через
границу   Иван   Иванович   (Михаил   Иванович   Криницкий).  Шли  опять  "с
револьверами  в  руках".  Перейдя границу, Шульгин подарил свое оружие Ивану
Ивановичу.
     Из Варшавы, через Артамонова, вскоре пришло письмо "Тресту":
     "Еще  раз  хочется  поблагодарить  вас  за  все.  На расстоянии это еще
виднее.  Полуторамесячный  инцидент представляется мне сейчас чем-то далеким
и  совершенно  удивительным: как будто добрый волшебник взял меня за руку и,
показав  царство  грез,  вернул  обратно  на землю. Займусь отчетом, который
хотел бы закончить возможно скорее. Искренне преданный вам..."
     Отчетом Шульгин называл будущую книгу "Три столицы".
     А "дорогому Антону Антоновичу" он писал: "Нежно Вас целую".
     3  марта  1926 года он сообщал: "Отчет может вызвать шум. Не испугаются
ли  шума давшие согласие и не смогут ли они, ссылаясь на поднявшуюся шумиху,
взять  согласие обратно. Быть может, придется ознакомить их предварительно с
отчетом  и, так сказать, спросить, не считают ли они отчет непозволительной,
с  их  точки  зрения, сенсацией". Было решено переслать рукопись по частям в
"Трест"  для  предварительного  чтения.  По  мнению  Шульгина,  ее следовало
просмотреть   в  "Тресте"  с  точки  зрения  безопасности  для  организации.
Рукопись  "Три  столицы"  читалась  не  только  Якушевым,  но и руководящими
сотрудниками ОГПУ.
     Книга  Шульгина  разожгла  страсти. Вокруг нее образовались два лагеря:
довольных  и недовольных. Кутепов опасался, что Шульгин, сторонник Врангеля,
оттеснит  "Трест"  от  РОВС.  Перед  поездкой автору "Трех столиц" пророчили
участь  Савинкова,  убеждали,  что "Тресту" нельзя доверять. Но, вернувшись,
Шульгин  утверждал,  что  видел  около двадцати человек "Треста", - не может
быть, чтобы все были агенты ГПУ, в том числе и "племянники".
     В Варшаве Шульгин сказал Артамонову:
     - Я  убедился,  что  этот народ жив и не собирается умирать... Все, что
было  обещано  "Трестом", выполнено. Это хорошо организованная машина. Какая
точность механизма!
     Встретившись с Климовичем, Шульгин сказал:
     - Вы мне помогали перед поездкой, что я могу сделать для вас?
     - Кутепов  имеет  дело  с  "Трестом",  а  Врангель отказывается. Нужно,
чтобы "Трест" работал с Врангелем.
     Но посредником в этом деле Шульгин не стал.
     Насколько  еще  высоко  стояли  акции  "Треста", видно из того, что все
эмигрантские    организации    стремились    завязать    отношения   с   его
руководителями.  Книга  Шульгина  "Три  столицы"  оправдала себя, она внесла
разлад  в  белую эмиграцию и рассеяла сомнения, которые возникли после того,
как Рейли не вернулся из своей последней "экспедиции" в Советский Союз.
     Автору  этого  романа-хроники довелось быть за границей, в Париже, в то
время, когда книга Шульгина была злобой дня в кругах эмиграции.
     Заметки,  статьи в эмигрантской печати то прославляли героизм Шульгина,
то  осыпали  бранью.  Его  называли  "предателем  белой идеи", "фантазером".
Некоторые  одержимые  собирались избить его за то, что он будто бы разгласил
тайны подпольной контрреволюционной организации.


64

     20  июля  1926  года  в 4 часа 40 минут дня скончался Феликс Эдмундович
Дзержинский.
     Вокруг  имени  этого  человека  в  кругах  буржуазии  до сих пор бушуют
страсти,   кипят   противоречивые  суждения.  Все  еще  неистовствуют  враги
Октябрьской    социалистической   революции,   с   яростью   произнося   имя
Дзержинского.  Но  те,  кто  понимает, что Октябрьская революция должна была
защищать   свои   завоевания,  называют  Дзержинского  Железным  Феликсом  и
бесстрашным солдатом великих классовых битв.
     Сын  польского  народа  обрел  бессмертие в своей отчизне и в Советском
Союзе,  который  стал  его второй родиной. В молодые годы Дзержинский мечтал
быть  учителем.  Но  после  Октября  партия доверила ему почетный, требующий
огромного  напряжения  всех духовных сил пост - охрану безопасности первой в
мире страны социализма.
     Кристальная    чистота,   бесстрашие,   твердость,   справедливость   и
великодушие  - все эти черты характера Дзержинского снискали ему славное имя
рыцаря социалистической революции.
     Люди,  не  чувствовавшие за собой вины, несправедливо лишенные свободы,
желали  только одного - чтобы Дзержинский лично рассмотрел их дело. Они были
убеждены, что он восстановит справедливость. И не ошибались.
     Екатерина   Павловна   Пешкова,   стоявшая  во  главе  так  называемого
Политического  Красного  Креста,  говорила  автору этой книги о Дзержинском:
"Он  никогда  не  подходил  к  делу  с  предвзятым  мнением. Он хотел верить
человеку,  судьбу  которого  надо  было  решить,  доверие  к  человеку  было
характерной  чертой Дзержинского". Если же он видел обман, лживость, желание
уйти  от  заслуженного  возмездия,  в  нем  пробуждалось чувство презрения к
врагу, и пощады ему не было.
     О  Дзержинском  можно  было  сказать  теми  же  словами,  которыми поэт
говорил о Ленине: "Он к врагу вставал железа тверже".
     Чутьем  революционера,  всем  своим  жизненным  опытом Дзержинский умел
проверять  искренность  показаний  того, кто обвинялся в преступлении против
советского  строя.  Он  безошибочно  отличал  правду  от лжи, искренность от
фальши  и  лицемерия.  Подписывая смертный приговор неразоружившимся врагам,
Дзержинский  оставался  глубоко  человечным,  более всего опасаясь того, что
называется  судебной  ошибкой.  Дзержинский  работал  14-16  часов  в сутки,
глубоко  вникая  в  дела  арестованных, и постоянно искал смягчающих их вину
обстоятельств.
     Именно  с  этой  чертой в духовном облике Дзержинского пришлось однажды
встретиться и мне.
     Весной  1918  года  в  Москве был арестован ЧК доктор Василий Яковлевич
Зеленин,  начальник  городских  военных  лазаретов.  Я знал этого человека в
студенческие  годы,  жил  с  ним  бок  о  бок  в  его  квартире  в  качестве
квартиранта.  Ему  не  нужны  были  жильцы:  после тяжелой, отнимающей много
часов  работы,  когда  он возвращался домой, ему требовался собеседник, хотя
бы  на  короткое  время  отвлекавший  от  дела.  Молодой  человек,  студент,
подходил  для  этой  цели. Так я хорошо узнал доктора Зеленина. Когда он был
арестован,  я  сказал об этом моему знакомому Георгию Лафару, поэту, который
был  ответственным  работником  ВЧК. (Позднее, в 1919 году, он был послан на
подпольную  работу и погиб от руки интервентов.) По совету Лафара я позвонил
секретарю  Дзержинского  и  получил  ответ:  "Приходите  на Лубянку, 11, вас
примут".
     Трудно  себе  представить  в  1965 году, как выглядела весной 1918 года
ВЧК,   помещавшаяся  в  доме  страховой  конторы  "Якорь".  В  окошечке  еще
уцелевшей    кассы    я    нашел   записку:   "Пропустить   Л.В.Никулина   к
т.Дзержинскому".
     Я  очутился  в  комнате,  освещенной  одним  окном.  Насколько помню, в
комнате  стояла  ширма,  а  за  ней  кровать  -  простая госпитальная койка.
Дзержинский поднялся мне навстречу, вышел из-за стола и просто спросил:
     - В чем дело?
     Он  был  в  черном  пиджаке, в косоворотке, а не в гимнастерке, как его
рисуют  теперь.  У  него  были  тонкие черты лица, красные веки - видимо, от
чтения.  Он  смотрел  прямо в глаза собеседнику. Взгляд был серьезный, но не
суровый. Я объяснил, зачем пришел.
     - Подождите, - сказал Дзержинский и вышел.
     Ждал я не очень долго. Дзержинский вернулся.
     - Доктор  Зеленин  арестован за то, что он плохо обращался с санитарами
и сестрами в лазаретах, где был начальником.
     Казалось, разговор на этом мог быть окончен, но я сказал:
     - Зеленин  ведал  городскими  солдатскими лазаретами, а не офицерскими,
привилегированными.
     Дзержинский вопросительно смотрел на меня. Я продолжал:
     - Это  значит,  что  он  требовал  от  санитаров  и  сестер  милосердия
хорошего  ухода  и  обращения  с  ранеными  солдатами.  А  санитары и сестры
обращались, вероятно, плохо.
     Дзержинский, как мне показалось, удивился. Потом сказал:
     - Да. Об этом не подумали. Это - довод.
     На  этом  разговор  окончился.  Я  ушел.  Немного времени спустя доктор
Зеленин  был  освобожден. Он уехал с санитарным поездом на восток и там, как
мне рассказывали, умер от тифа.
     Вот,  может быть, не очень значительный случай, но я его не мог забыть.
Ведь   происходило  это  в  суровое  время  заговоров,  диверсий,  саботажа.
Казалось, не было времени разбираться в судьбах отдельных людей.
     В одном из своих приказов Дзержинский писал:
     "Необходимо  оберегать  честь  и  доброе  имя ответственных партийных и
советских  работников...  В случаях, когда возникает против кого-либо только
подозрение,  необходимо  проверить  его  основательность  с  таким расчетом,
чтобы сама проверка не запачкала имени работника".
     Ленин  был  строг  к тем, кто клеветал на честных советских работников.
Он  требовал  наказания клеветников за голословное обвинение. 24 ноября 1921
года  Совет  Народных  Комиссаров  издал  декрет  "О  наказаниях  за  ложные
доносы".
     Следуя   ленинским   принципам,  Дзержинский  был  беспощаден  к  своим
сотрудникам,  если  они  нарушали  установленные советской властью законы. К
работникам ЧК предъявлялось требование:
     "...Каждый  должен  помнить,  что  он  представитель  советской  власти
рабочих  и  крестьян  и  что  всякий его окрик, нескромность, невежливость -
пятно, которое ложится на эту власть.
     ...Знать  все  декреты советской власти и руководствоваться ими в своей
работе.   Это  необходимо  для  того,  чтобы  избежать  ошибок  и  самим  не
превратиться  в  преступников  против  советской власти, интересы которой мы
призваны блюсти".
     Так понимал Дзержинский роль чекистов.
     Когда  было  установлено  звание  почетного  чекиста,  в удостоверении,
которое  давалось  работнику,  получившему это звание, говорилось: "Почетное
звание чекиста требует бдительности, решительности и храбрости".
     Только требования, и никаких привилегий!
     О   деятельности   Дзержинского  в  борьбе  с  детской  беспризорностью
написано  много.  Ленин  знал,  кому  поручить  великое и благородное дело -
заботу  о детях. И это лишь часть того огромного труда, который взял на себя
Дзержинский.
     Он  готовился  к  Пленуму  Центрального Комитета партии, который должен
был  состояться  в июле 1926 года. Врачи возражали, но Дзержинский не мог не
выступить  на  Пленуме.  Как  всегда, речь его была проникнута страстностью,
горячим  убеждением  в  правоте  дела  партии.  Дзержинский  отражал нападки
"новой   оппозиции"   на   Центральный   Комитет,  клеймил  тех,  кто  мешал
созидательной  работе  партии.  Он  стоял  на  трибуне  под огнем враждебных
реплик   троцкистов   и   зиновьевцев,  смело  разоблачая  их  антипартийную
деятельность.
     Дзержинский вынужден был на этот раз сказать и о себе:
     - Я  не щажу себя... никогда... не кривлю своей душой; если я вижу, что
у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них...
     А  в  4  часа  40 минут дня его не стало. Ему не было еще сорока девяти
лет.
     "Грозой  буржуазии,  верным рыцарем пролетариата, неутомимым строителем
нашей  промышленности, вечным тружеником, бесстрашным солдатом великих боев"
назван  был  Дзержинский  в  обращении Центрального Комитета ВКП (б) ко всем
членам  партии,  ко  всем  трудящимся, к Красной Армии и Флоту в связи с его
кончиной.
     Дзержинский  умер, как жил, в борьбе за партию, за ее бессмертные идеи,
за ленинизм.
     На  посту  председателя  ОГПУ  его  сменил представитель старой гвардии
большевизма, сподвижник Ленина - Вячеслав Рудольфович Менжинский.
     Образ  этого замечательного человека никогда не потускнеет даже рядом с
образом    Дзержинского.    Профессиональный   революционер,   член   партии
большевиков   с   1902   года,   участник   революции  1905  года,  редактор
большевистской  газеты  "Казарма"  -  таков  путь Менжинского до Октябрьской
революции.  Десять  лет,  до  1917  года,  он  пробыл в эмиграции, а затем -
редактор   газеты  "Солдат",  член  Военно-революционного  комитета,  первый
народный комиссар финансов и, наконец, работа в ВЧК-ОГПУ.
     "Чекистская  деятельность,  -  писал Менжинский своему старому товарищу
по  революционной  работе,  выдающемуся ученому-историку Михаилу Николаевичу
Покровскому  по  случаю  его  шестидесятилетия,  - не располагает к душевным
излияниям и поглощает целиком".
     Так работал Менжинский.
     Человек  огромной  культуры,  высокообразованный  марксист,  Менжинский
обладал  поразительными  способностями лингвиста. Он владел едва ли не всеми
западноевропейскими  и  славянскими  языками,  хорошо  знал историю России и
Франции,  особенно  историю  французской  буржуазной революции и французскую
литературу.  До последних дней жизни он был близким другом Горького. Человек
большого  обаяния,  одаренный  тонким  чувством  юмора,  он вместе с тем был
человеком непреклонной воли, беспощадным к врагам революции.
     Последние  операции  "Треста" осуществлялись чекистами под руководством
Вячеслава Рудольфовича Менжинского.


65

     Автор  исторического  романа,  который  пишет о событиях, происходивших
два-три  столетия  или  даже  век  назад,  пользуется архивными документами,
письмами,  мемуарами  современников,  и  это  вполне  естественно.  Он лишен
возможности   видеть  и  слышать  современников  и  участников  событий.  Но
представим   себе   литератора,  который  пишет  о  событиях,  происходивших
пятьдесят  или  сорок  лет  назад. Заметим кстати, что он сам был свидетелем
событий,  происходивших  в  то  время.  В  его распоряжении имеются открытые
недавно   архивы,   документы.   Но  еще  лучше,  если  он  может  встретить
современников и участников событий, о которых рассказывается в его романе.
     Живая  беседа  с  участниками  событий,  их  свидетельство, переписка с
ними,   несомненно,   оказывают  большую  помощь  автору.  Но  свидетельство
очевидцев  обязывает его дать действительно точную картину событий. При этом
автор  должен  иметь  в  виду,  что,  рассказывая об одном и том же событии,
очевидцы часто расходятся в описании того, что они видели.
     Шульгин   был   не   только  живым  свидетелем  событий,  но  и  прямым
участником.  И  хотя  со  времени  дел  "Треста" прошло более сорока лет, но
память  еще не изменила Шульгину. Его рассказ был освещением событий с точки
зрения  человека,  который  не  знал,  что  на  самом деле представлял собой
"Трест".
     Другим  ценным  свидетелем  и участником операции "Трест" был Александр
Алексеевич  Ланговой.  Он  видел  ее не со стороны, а как бы изнутри, будучи
сам  исполнителем многих операций, задуманных руководством советских органов
безопасности.  В беседе с автором он рисовал портреты участников событий, их
внешний облик, их действия, рассказывал и курьезные эпизоды.
     Коротко передам один из рассказов Лангового.
     После  берлинского  съезда  намечалось  совещание  евразийцев  в Праге.
Ланговой  должен  был  отправиться туда через "окно" на польской границе. По
пути  в  Прагу  к  Ланговому  присоединился  некто  Козелков-Шубин,  молодой
человек  с  "философским  уклоном". "Это был, - говорил Ланговой, - психопат
или  просто  путаник.  В  Праге  я  рекомендовал  его  профессору Савицкому,
видному   деятелю  эмиграции,  для  философских  бесед,  уверенный,  что  он
разберется   в   "идеях"   Козелкова.   И  услышал  такой  отзыв  Савицкого:
"По-видимому, в нем есть состав гениальности".
     Но  в  Праге  Лангового  ожидали  не  только  "философские" беседы. Его
подверг   допросу   некто  Зайцев,  начальник  разведки  Кутепова,  типичный
жандармский  полковник.  Ланговой говорил ему, в сущности, правду, исключая,
конечно, "увлечение" идеями евразийцев и "разочарование" в революции.
     - Да, я сын профессора медицины.
     - Да,   я   участник  гражданской  войны.  Награжден  орденом  Красного
Знамени.
     - Да,  разочаровался в революции. Разделяю убеждения евразийцев, потому
не  в  чести  у  стариков,  руководителей  "Треста",  считаю их недостаточно
активными. Это люди с устаревшими понятиями.
     Жандармский  полковник  был  удовлетворен  ответами Лангового, полагая,
видимо,  что  людей  такого  рода  -  "разочаровавшихся" в революции - можно
использовать,  а  потом избавиться от них. Зайцев заинтересовался и тем, как
удается  Ланговому,  находящемуся  на  военной  службе,  надолго  уезжать из
Москвы.  Ланговой  ответил,  что  его непосредственный начальник - Потапов -
дает ему фиктивные командировки в отдаленные местности.
     После  этого  допроса  по  методам  охранного  отделения  (которого, по
молодости  лет,  при  царизме Ланговой не мог испытать) "евразиец" из Москвы
попал   на   совещание   представителей   евразийских   групп   по  вопросам
"идеологии".
     Началось совещание с глубокомысленных рассуждений о будущем России.
     - Государство  должно  быть  монархией  -  сложной, крепкой, сословной,
жестокой  до  свирепости.  Церковь  должна  быть властной, быт обособленным,
законы  весьма  строгими,  наука  должна  сознавать  свою  бесполезность для
духовного развития!.. - восклицал оратор.
     "Где,  у  какого  мракобеса  они  вычитали этот бред?" - спрашивал себя
Ланговой.
     - День  катастрофы  на  Ходынском  поле  есть счастливый день в русской
истории!   -   восклицал   другой   оратор.   -  Это  день  жертвоприношения
самодержавному монарху...
     "Ну  не  кретины ли, нести такую чушь после Октября семнадцатого года",
- думал Ланговой. Это изречение оратора вдруг прервала брань.
     Против   так  называемой  "английской"  группы  эмигрантов,  осевших  в
Англии,  выступали Артамонов и Арапов, уличая Малевича, Зайцева, Трубецкого,
Савицкого в грязном шпионаже в пользу Англии.
     Ланговой  понял,  что  ему  надо выступить. Он старался доказать, что в
нем  тоже  есть  "состав  гениальности",  и действительно удовлетворил почти
всех,  когда  сказал,  что  "Россия должна быть империей ума, элегантности и
красоты".
     - Почему  бы, изверившись в династии Романовых, не вернуться к династии
Рюриковичей?! - восклицал он.
     Это  вызвало  негодование  Арапова, который грозил поднять крестьянство
против любой династии.
     Словом,   совещание   превратилось  в  хаотическое  словопрение,  после
которого все разошлись с головной болью.
     Важной  темой  совещания  было  обсуждение отношения к "Тресту". Якушев
для  вида  возмущался  критикой  евразийцев,  грозил  расправиться  с  ними.
Лангового  спрашивали: можно ли создать отдельно от "Треста" самостоятельную
организацию?   Решено   было   всю   евразийскую   деятельность   в   России
сосредоточить  в  руках  Лангового,  без вмешательства "Совета семи". Только
Артамонов  стоял  за  полное  подчинение  "Тресту",  и  это  доказывало  его
абсолютное доверие Якушеву и другим деятелям "Треста".
     Участие  в  пражском  совещании  "Трест" считал полезным. Здесь были не
просто  пустые  словопрения.  Надо  было  использовать  возможность  посеять
раздор  между  "молодыми"  и  "старцами"  и  этим  ослабить белую эмиграцию.
Вместе  с  тем  такие  люди,  как, например, Арапов, постепенно убеждались в
бесцельности борьбы с советской властью.
     На  Арапова  произвело  большое  впечатление то, что он видел в Москве.
Впоследствии   он