, Александр Павлович!
     - Прежде  всего  верю  в ваш "Трест"! Никаких сепаратных выступлений не
допущу.  Мы  с  вами  заодно.  Наша  цель - добывать здесь для вас средства,
посылать   вам  самых  надежнейших  из  наших  людей.  Здесь  все  прогнило,
протухло,   кроме   моих   людей.  Надо  переломить  эмиграцию,  расположить
влиятельных  лиц  в пользу "Треста". И разумеется, потрусить денежные мешки.
Марков  -  выжившее из ума дерьмо! Притом наглое, самонадеянное, как они все
там,  в  Монархическом  совете.  Вокруг  великого  князя  собралось  дрянцо:
Оболенский  держит  руку  Маркова;  Сталь  фон  Гольстейн  -  старая  шляпа;
Трубецкой  - сибарит и лентяй. Сами убедитесь, мы съездим к его высочеству в
Сантен-Сервон.
     Мария Захарченко сияла и смотрела влюбленными глазами на Кутепова.
     - Теперь  о  финансистах, о Торгпроме*. Будете разговаривать, мой совет
-  не  очень  напирайте  на  монархию.  Эти скоты спят и видят себя во главе
государства.
     ______________
     *   Торгпром   -   так   называемый   "Торгово-промышленный   комитет",
контрреволюционная  организация,  созданная  в 1920 году, объединяла крупных
русских капиталистов, находившихся за границей.

     - Браво! - кричит Захарченко.
     Кутепов грозит ей пальцем:
     - И  я  с  вами  всей  душой.  Но  знаете,  ради  денег можно чуть-чуть
подипломатничать с этими иродами.
     - Предпочитаю  иметь  дело  с  американцами.  Они  нам - займы, мы им -
концессии. А какой строй - это не их дело.
     - Может  быть,  вы  и  правы.  Но  вот  что,  дорогой  мой, сколько, вы
полагаете, вам нужно денег? Без денег переворота не сделаешь.
     - На   подготовку  и  завершение  переворота?  Да,  пожалуй,  миллионов
шестьдесят - сто. Золотых рублей.
     Кутепов даже свистнул:
     - А  что,  если прикинуть, вы правы. А цель, цель-то какая! Россия с ее
недрами. Ведь стоит американцам рискнуть такой суммой?
     - Ну,  об  этом  мы  еще  потолкуем.  А  что  у вас в Париже, Александр
Павлович?  Мы  ведь  все-таки  оторваны.  Слава  богу, наша благодетельница,
Мария Владиславовна, с вами в переписке.
     - У  нас?  Кое-что  мы  намечаем у кубанцев, у терцев. Это дело в руках
Улагая.  Вы  про  него  не  все  знаете.  Их пять братьев, за границей двое,
остальные  там...  Пока  это  только  планы. Завтра поедем к великому князю.
Ждет нас обоих... А теперь позвольте вас обнять!
     Кутепов  толкнул  ногой  дверь,  слышно  было, как застучали каблуки по
коридору.
     - Ну, Мария! Вы - герой!
     - Весь  день  его  искала, весь Париж объездила, черт его знает, где он
пропадал.  Утром  ворвалась к нему, вытащила из постели, ругалась последними
словами:  "Где  вы шляетесь? Вам надо учиться у "Треста" - вот где настоящие
герои.  Мы  едем  в  Париж,  рискуем  головой,  пять  верст ползем на брюхе,
рискуем  получить  пулю  в  лоб  от пограничников. А вы здесь по кабакам, по
бабам!" Словом, наговорила черт знает что! Привезла к вам!
     И она победоносным взглядом окинула Якушева.

                        Из докладной записки Якушева
                     о третьем свидании с "Верховным":

     "...в  Сантен-Сервон  прибыли с Кутеповым в десятом часу утра. Встретил
нас  барон  Сталь  фон  Гольстейн  и  проводил  прямо  в  гостиную.  Николай
Николаевич  пополнел  и опять смотрит бодрячком. Вспоминал наши прошлогодние
беседы и тут же сообщил:
     - Доверяю только Александру Павловичу. Он - и никто другой!
     Я  рассказал  о  Маркове,  о  его  плане  уступки  Бессарабии румынам и
заявил, что мы на это идти не можем. Встречено с полным одобрением.
     Доложил,   чего   достиг  "Трест",  о  затруднениях,  мол,  в  связи  с
увольнением  из-за  военной  реформы  некоторых  бывших офицеров мы потеряли
связь  со многими воинскими частями. Заговорили о Туркестане, о басмачестве,
-  мол,  "свет  с Востока". Ответил: "Боюсь сепаратизма". Он убежден в своей
популярности   на   Востоке:  "Ну,  магометане  мне  поверят".  Рассказал  о
предстоящем  приезде представителя американских деловых кругов и переговорах
с ним о займе.
     Показал  ему  новый  червонец  и  предложил  сыграть на понижение курса
советских денег.
     - А сколько надо для этого?
     - Миллион золотом.
     Промолчал. Разговор о положении в России. Говорю:
     - Нарастает недовольство. Народ стосковался по самодержавной власти.
     - Как мыслится переворот?
     - Объявляется  военная  диктатура. Но не скоро. Позовем ваше высочество
от нашего имени, от имени Монархической организации центральной России.
     Он задыхается от волнения:
     - А как же народ?
     - А  народ  не спросим. Ни Земского собора, ни Учредительного собрания.
Позовем мы. Мы и есть народ.
     Радостный  хохот.  Заходит  разговор  о декларации, которую "Верховный"
опубликовал  в  американской  печати. Критикую: неосторожно обещана амнистия
всем  служившим  у  большевиков,  необдуманное  решение  земельного вопроса.
"Верховный"  вертится,  гримасничает, признает, что допустил неосторожность,
не  согласовав  с  "Трестом":  поступил  так, чтобы парализовать выступление
Кирилла  Владимировича.  О  поляках:  он  должен сделать вид, что не знает о
нашем  договоре  с  поляками.  О  евреях:  "народный гнев", то есть погромы,
организует  Марков.  Затем  последует  высочайшее  повеление  о  прекращении
насилий.
     Беседа  прервана  для завтрака. Появилась супруга Николая Николаевича -
Стана,  Анастасия.  Очень бодрая, южный тип лица, глаза - маслины, в волосах
- седина. Чмокнула меня в лысину:
     - Вы не знаете, как вы мне дороги. Я постоянно волнуюсь за вас.
     После завтрака прощаемся. Отбываем с Кутеповым в Париж".


54

     На  следующий  день Якушев встретился в ресторане с Третьяковым, бывшим
министром   Временного   правительства.   Прочел   нечто   вроде  лекции  об
экономическом положении в России и просил денег.
     - Эмиграция  много  жертвовала впустую, - говорит Третьяков. - Конечно,
имя  Николая Николаевича придает вес. Если бы "Трест" организовал восстание,
хотя бы частичное, то в него бы поверили и дали денег.
     Якушев, нервно швыряя салфетку:
     - Значит,  если  мы  пожертвуем двумя-тремя сотнями голов, то вы дадите
приличную сумму?
     Третьяков смущен:
     - Я  не совсем точно выразился... Ценой крови, конечно, нельзя добывать
деньги.  Но  согласитесь,  мы  никого  не знаем, кроме вас, мы не знаем, кто
стоит во главе вашей организации.
     - Имена  известны  его  высочеству  и  Александру  Павловичу  Кутепову.
Эмиграция  не умеет молчать, мы в этом убедились, - строго заметил Якушев. -
Речь идет о сумме в сто миллионов золотом.
     - Я поговорю... Мы обсудим с Гукасовым и Денисовым.
     Вечером Кутепов говорит Якушеву:
     - Втирает  очки.  У  самого  ни  гроша  за душой. Продает бриллиантовую
брошь жены.
     С  Хольмсеном  и  Монкевицем  обсуждается  техника связи. Шифр по книге
"История русской музыки" Сабанеева.
     Монкевиц  перебежал из разведки Врангеля к Кутепову. Говорит о Врангеле
как  о  самодовольном,  страдающем  манией  величия  человеке.  О  Климовиче
высокого  мнения,  но  его  не  выносит  Николай Николаевич, и тому придется
перебежать  к  Кириллу  Владимировичу. Николай Николаевич надеется на деньги
Генри  Форда.  Словом,  Якушев с головой окунулся в интриги и возню в лагере
эмиграции.
     Пора  возвращаться  в  Москву.  Сделано  все,  что  намечено. Кутепов -
представитель  "Треста"  в  Париже, просит не оставлять его надолго, передал
почтительный  привет  Зайончковскому  и  Потапову. Многозначительно добавил:
"Золотая голова". Вероятно, это о Потапове.
     В купе поезда "Париж - Варшава" Якушев наедине с Марией Захарченко.
     Из деликатности хочет выйти, когда она раздевается.
     - Глупости! Оставайтесь. Какая я женщина!
     Якушеву стало неприятно, он вышел.
     Варшава.  Последний  вечер  в гостинице "Бристоль". Ужин в ресторане на
Старом  рынке,  затем  -  граница;  ночь, трюки с переодеванием, специальный
спектакль   для   Марии   Захарченко;  то  поднимаясь,  то  ползком  -  пять
километров,   предохранители  на  револьверах  спущены...  Наконец  знакомая
халупа.  Там  -  Иван  Иванович,  которого  Якушев знает под другим именем и
фамилией.
     Иван Иванович осеняет себя крестом и говорит, разыгрывая радость:
     - Слава  тебе  господи...  Я  боялся  за вас. Две ночи назад на границе
пальба... Я уж подумал, не наши ли попали?
     Через сутки Якушев и Мария Владиславовна в Москве.
     Игра продолжается...


55

     У  Дзержинского редко бывали дни отдыха. Для этого нужны были настояния
врачей и товарищей. Годы каторги, ссылки расшатали его здоровье.
     Сколько пережито...
     Он   один   в   саду.   Прохладное   утро  подмосковной  осени.  Густая
темно-зеленая  листва  местами  желтеет.  Осень  чувствуется  в  ее  горьком
запахе.  Тишина...  Какая-то  птица  вспорхнула,  села  на скамейку, увидела
человека,  полетела  зигзагами и скрылась за деревьями. Дзержинский глядит в
светло-голубое  небо, вдыхает прохладный живительный воздух. Кто надолго был
лишен  свободы,  тот  умеет  нежно  и  глубоко  любить природу. Ему все-таки
довелось  повидать  чудесные  уголки земли. До революции, когда Дзержинскому
угрожал  туберкулез,  он  жил  недолго на острове Капри. Горький, узнав его,
говорил,  что  этот  человек  вызвал в нем незабываемое впечатление душевной
чистоты и твердости.
     Здесь,  под  Москвой, ничто не похоже на Капри с его розовыми скалами и
темными  кипарисами,  не  похоже  и  на  хрустальные озера и снежные вершины
Швейцарии.  И  все  же  как  мила  эта  ласковая природа, тихие леса, ранняя
осень, которую называют бабьим летом.
     Он всегда любил природу, смену времен года.
     Даже  за  стенами  тюрьмы  чувствовал  дыхание  весны, там, где зеленые
травинки,  пробивавшиеся  меж  булыжников  тюремного  двора,  были затоптаны
сапогами конвоиров, а голоса птиц заглушал кандальный звон.
     На отдыхе приходят думы о прошлом...
     Он  вспоминает товарищей: Яна Тышко, Розу Люксембург. Их портреты в его
кабинете.  Оба  погибли,  убиты  в  Германии  в  1919 году. Никогда не будет
стерто   это   кровавое   пятно   с   социал-демократического  правительства
Шейдемана...
     Теперь  он  уже не может думать только о том, что его окружает, об этом
тихом,  солнечном утре, о поэзии северной осени. Да, все это прекрасно, если
бы не было на свете зла, горя, насилия, угнетения человека человеком...
     Ранней весной 1916 года он писал из Орловской каторжной тюрьмы:
     "И  даже  тогда,  когда тоска одолевает меня, все-таки в глубине души я
сохраняю  спокойствие, любовь к жизни и понимание ее, себя и других. Я люблю
жизнь  такой,  какая  она  есть  в ее реальности, в ее вечном движении, в ее
гармонии  и в ее ужасных противоречиях. И глаза мои видят еще, и уши слышат,
и  душа  воспринимает,  и  сердце  не  очерствело еще. И песнь жизни живет в
сердце моем..."
     Среди  фотографий  Дзержинского  есть  одна, на которую нельзя смотреть
без  волнения.  Этот снимок сделан тюремным фотографом Орловского каторжного
централа  в  1914  году.  Дзержинский  с  изможденным  лицом,  но во взгляде
решимость  и  непреклонная  воля.  На  груди  висит  черная  доска.  На  ней
размашистым почерком написано мелом: "Дзержинский Феликс".
     Фотограф,  который  сделал  этот снимок, не думал о том, что запечатлел
образ   верного  соратника  Ленина,  бесстрашного  революционера,  борца  за
будущую Советскую социалистическую республику.
     12  мая 1914 года Феликс Эдмундович был приговорен к каторжным работам.
2 июня он писал сестре:
     "И  чем  ужаснее ад теперешней жизни, тем яснее и громче я слышу вечный
гимн  жизни,  гимн  правды,  красоты и счастья... Жизнь даже тогда радостна,
когда приходится носить кандалы".
     Он  любил жизнь и людей, он хотел избавить их от зла и гнета, для этого
он  жил,  возложив на себя неимоверный, сверхчеловеческий труд... И 1925 год
был  для  него  особенно  нелегким.  Здоровье  ухудшалось,  появились боли в
области сердца.
     Врачи  говорили:  надо  выключиться  из  повседневной  работы, думать о
чем-нибудь  несложном,  отвлечь внимание от обычных трудов... Но разве легко
выполнить это требование, не думать о том, чему отдана вся жизнь?
     Он  радовался  успехам  народного хозяйства страны, тому, что Советский
Союз   вынуждены   были   признавать   одно   за  другим  империалистические
государства.  Но  мысли  о  партии,  о  борьбе  с  троцкистами, всякого рода
уклонистами  не  покидали его. Особенно возмущало двурушничество Зиновьева и
Каменева,   которые  голосовали  за  резолюцию  XIV  партийной  конференции,
осуждавшую троцкизм, и вслед за этим стали яростными защитниками Троцкого.
     По-прежнему  самоотверженно,  страстно  Дзержинский  работал  в  Высшем
совете  народного  хозяйства.  Результаты  работы  советской  промышленности
опровергали    лживые    доводы    "новой    оппозиции"    о   невозможности
индустриализации страны и неминуемом возврате к капитализму.
     Теперь,  спустя  четыре  десятилетия, эти доводы кажутся смешными, но в
те  годы  сподвижникам Ленина приходилось с большими усилиями отбивать атаки
капитулянтов.  Ведь  строительство  социализма  в  одной  стране,  да  еще в
капиталистическом окружении, осуществлялось впервые в истории человечества.
     В  то  же  время  внутри  страны и за ее рубежами возникали новые планы
заговоров,   диверсий,   террористических   актов.  Одним  из  организаторов
антисоветских  заговоров  был  уже  известный нам Сидней Джорж Рейли - агент
британской   Интеллидженс   сервис.   Под   руководством  Дзержинского  ОГПУ
разработало план поимки Рейли.
     Эта операция была осуществлена "Трестом".


56

     Итак,   это   было   дело  "О  поимке  отставного  офицера  Британского
воздушного   флота  Сиднея  Джоржа  Рейли",  одного  из  видных  сотрудников
Интеллидженс сервис.
     Кто же был этот агент, которого на Западе называли "вторым Лоуренсом"?
     По  сведениям,  которые Рейли сам сообщил о себе, он родился в Клонмал,
в  Ирландии,  в  1874  году. По другим данным, он родился в Одессе, от брака
ирландца с одесситкой.
     Начальник   британской   миссии   в   России,  небезызвестный  Локкарт,
организатор  контрреволюционного  заговора  в  Москве  в 1918 году, пишет об
"артистическом   темпераменте   и  дьявольской  ирландской  смелости  Сиднея
Рейли".  По  словам  Локкарта,  Рейли  сделан  из  той  муки, которую мололи
"мельницы   времен   Наполеона",   то   есть   был  авантюристом.  Но  кроме
способностей  политического  авантюриста  Рейли  обладал и данными азартного
дельца-коммерсанта.
     Он  начал  свою  деятельность  на  Дальнем  Востоке,  в  Порт-Артуре, в
качестве  сотрудника  фирмы  "Строевой  лес.  Грюнберг  и  Рейли". Там же, в
Порт-Артуре,  он  был  директором  Датской западно-азиатской компании. После
русско-японской   войны   принимал   участие   в  предприятии,  поставлявшем
вооружение  русской армии, под фирмой "Мандрокович и Шуберский". Рейли нажил
приличное  состояние  в  качестве  комиссионера  германских судостроительных
фирм  "Блом  и  Фосс",  занимавшихся восстановлением императорского русского
флота.
     Началась  первая  мировая  война. Сидней Рейли проникает в Японию. Туда
его  направляет  Русско-Азиатский  банк.  Позднее  его  видят  в Соединенных
Штатах,  там  он  содействует  заключению  договора царского правительства с
американскими промышленниками на поставку России оружия и амуниции.
     В  1916  году  Рейли  на  время  оставляет  коммерческую деятельность и
служит  в  военно-воздушном  флоте  Канады  в  качестве летчика-наблюдателя.
Потом  отправляется  в Лондон. Здесь знание языков и осведомленность Рейли о
состоянии  германского  флота  заинтересовали  британскую разведку. Впрочем,
космополитическая  коммерческая  деятельность  Рейли  в области вооружений и
раньше  интересовала  Интеллидженс  сервис.  В последние годы первой мировой
войны   Рейли   необыкновенно  ловко  лавировал  между  воюющими  сторонами,
временами  преображаясь  в  офицера  германского  флота.  В начале 1918 года
Интеллидженс  сервис  направляет  его  в  Мурманск  с миссией, которую Рейли
считал главной в своей жизни.
     Здесь скрещиваются пути Рейли и Бориса Савинкова.
     С  двадцати  лет  Савинков  занимался террористической деятельностью. В
годы  царизма  он  стоял во главе боевой эсеровской организации, организовал
убийство  великого  князя  Сергея  Александровича,  министра  внутренних дел
Плеве  и  другие  террористические  акты против царских сановников. Савинков
готовил  покушение  на  Николая  Второго  на крейсере "Рюрик", строившемся в
Англии.  На  царском смотру, после того как крейсер придет в Россию, один из
матросов  -  член  эсеровской организации на корабле - должен был стрелять в
царя. Но покушение почему-то не состоялось.
     За  границей,  в  эмиграции, после революции 1905 года, Борис Савинков,
под  псевдонимом  Ропшин,  выпустил две книги: "Конь бледный" и "То, чего не
было".   В   этих   книгах   автор   подводил  пессимистический  итог  своей
террористической  деятельности  против  царского правительства. Однако автор
умолчал, что за эту его деятельность поплатились жизнью другие.
     После   Февральской  революции  Савинков  вернулся  в  Россию  и  занял
непримиримую  позицию  против  большевистской  партии.  Он  был  инициатором
введения  смертной  казни  для  солдат  на фронте и вступил в тесную связь с
британской  разведкой.  Особенно  дружественной  была  эта  связь  с Сиднеем
Джоржем  Рейли.  Союз  двух  заклятых врагов советской власти продолжался до
последней поездки Савинкова в Россию в 1924 году.
     Зимой  1917  года  в  Петрограде  и Москве в кругах бывшей аристократии
появляется  уже  известный  нам месье Массино, на визитной карточке которого
значилось:  "Турецкий  и восточных стран негоциант". Весной того же года его
видели  в  еще  не  закрытых  кафе и в тайных игорных клубах, где можно было
получить  вино  "поставщиков  двора  его  величества". Вот как описывали его
внешность:   "У   месье  Массино  лицо  сильно  пожившего  человека,  глаза,
загорающиеся  злым  огоньком,  чувственные губы. Он очень подвижен, несмотря
на пожилой возраст, и элегантно одет".
     Лишь  немногие  знали, что под фамилией Массино скрывается Сидней Джорж
Рейли - видный агент Интеллидженс сервис.
     Рейли  удается  раздобыть  фальшивые  документы,  которые открывают ему
доступ  в важные советские учреждения. У Рейли несколько квартир, он создает
свою  агентуру  в  разных  кругах общества, в том числе и в артистических, в
особенности  среди  женщин.  Они  -  его  давняя слабость. Многим он обещает
жениться.  Позже,  после разоблачения его деятельности, в тюрьме оказывается
целый  выводок  невест  и  жен  Рейли.  Но  самая прочная связь Рейли была с
оказавшейся  в  России  испанкой  Пепитой Бобадилья, которая потом стала его
женой.
     Рейли  как организатора заговора против Советской республики достаточно
полно характеризует одна фраза, высказанная им в кругу близких людей:
     - Если   лейтенант   артиллерии   мог   растоптать   догорающий  костер
французской  революции,  почему  бы  агенту  Интеллидженс  сервис  не  стать
повелителем в Москве?
     Об этом писал в своей книге Роберт Локкарт.
     Планы  Рейли  были  обширными.  Он  принимал  участие  в левоэсеровском
мятеже  в  Москве в июле 1918 года. Локкарт видел его в ложе Большого театра
во  время заседания Пятого Всероссийского съезда Советов, когда пришла весть
об  убийстве  левым  эсером Блюмкиным германского посла графа Мирбаха. Но до
прихода  в  Большой  театр,  именно  в  этот  день,  Рейли особенно старался
обеспечить успех мятежа эсеров.
     Мятеж  был  подавлен,  а  немного спустя Рейли оказался во главе нового
заговора  против  советской  власти,  заговора  на  жизнь  Ле