есчеловечные  методы  борьбы,  которые  предлагают  его единомышленники. Он
отвергает  интервенцию.  И  для него, как он заявил, "превыше всего интересы
России".  Поэтому  он осуждает терроризм и шпионаж в пользу Антанты. В то же
время   он   категорически   отказывается  дать  нам  откровенные  признания
относительно МОЦР и назвать хотя бы одно имя. Так, товарищ Артузов?
     - Да. Именно так.
     - Но  мы  не должны терять надежды переубедить его, склонить на сторону
советской  власти. Попытаемся это сделать. Поэтому будем держать его арест в
тайне.   Якушев   арестован   тотчас   по  его  возвращении  из  заграничной
командировки,  в  момент,  когда  он  отправлялся  в  другую командировку, в
Иркутск.  Ни  в  Москве,  ни  за  границей об аресте его не знают. По нашему
мнению,   моему   и   товарища   Артузова,   Якушев   может   быть,   говоря
иносказательно,  тем  ключом,  который откроет нам, чекистам, доступ в МОЦР.
Разумеется,  это  зависит  и  от  самого  Якушева. Он должен объявить тайную
войну  своим  единомышленникам,  войну  смертельную.  Вместе с тем он должен
помочь  нам  освободить  от  влияния  врагов  и людей колеблющихся, случайно
попавших  в  МОЦР.  Ни Якушев, ни сами чекисты, которым удастся проникнуть в
МОЦР,  ни  в  коем  случае  не должны принимать участие в контрреволюционных
действиях   этой  организации,  но  в  то  же  время  они  должны  создавать
впечатление,  будто  являются убежденными монархистами. Такая работа требует
ума,  выдержки,  смелости  и  находчивости.  Умело  маскируясь, надо глубоко
проникать   в   лагерь  врагов,  подогревать  их  недоверие  друг  к  другу,
возбуждать  взаимные  подозрения,  вызывать  споры.  Мы  знаем  о  том,  что
происходит  за границей: постоянные склоки, грызня между белыми эмигрантами.
Надо им умело подбрасывать горячий материал, сеять между ними вражду.
     Все,  кто слышал эту речь Дзержинского, понимали сложность поставленной
задачи.  Каждое  слово  руководителя  ГПУ  воспринималось  как воля партии и
советской власти.
     Дзержинский  собрал  своих сотрудников и говорил с ними, несмотря на то
что  здоровье  его ухудшилось. Приступ острого ревматизма - болезни, которую
он  получил  на  каторге, - случился именно в эти дни. Врачи настаивали хотя
бы  на  коротком  отдыхе.  Однако  на  следующий день после совещания Феликс
Эдмундович  вызвал  к  себе  Артузова. Тот приехал к нему за город и привез,
как  было  уговорено,  показания  Якушева.  Дзержинский  читал  их и отмечал
карандашом отдельные места.
     В  саду  еще  лежал  снег,  на террасе пригревало солнце, и чуть слышно
звенела капель.
     Дзержинский прислушался и улыбнулся:
     - Слышите? Это - весна...
     Артузова  всегда  изумляла  восприимчивость ко всему прекрасному в этом
необыкновенном человеке.
     Они  еще  долго  обсуждали  детали  задуманной операции, которая должна
была обезвредить деятельность МОЦР.
     Прощаясь, Дзержинский сказал:
     - Дело,  которое  мы  с вами делаем, необходимо пролетариату. Уничтожая
зло,  мы  должны всегда думать о том времени, когда его не будет на земле...
-  И,  задумавшись,  добавил:  - "Чтоб добрым быть, я должен быть жесток..."
Это сказал Шекспир в "Гамлете".


6

     Якушев ждал вызова к следователю.
     "Надо  бороться за жизнь", - говорил он себе и в своих показаниях писал
только  о  прошлом,  о  том,  что было известно. Временами он убеждал себя в
том,   что  его  настоящее,  то  есть  то,  что  он  один  из  руководителей
контрреволюционной  организации,  член  ее  Политического совета, неизвестно
ЧК.  Но  внезапно  ночью,  в  полусне,  ему  чудилось, что все открыто, и он
покрывался  холодным  потом.  От  допроса  к  допросу,  он  все больше терял
уверенность  в  себе.  Якушев боялся предстоящего вызова к следователю, хотя
этот  человек - смуглый, с бархатными бровями, темно-синими глазами, похожий
на  итальянца  -  чем-то  нравился.  Если  бы  он  был  в  смокинге,  а не в
гимнастерке с расстегнутым воротом, возможно, выглядел бы элегантно.
     Раньше,   когда   Якушев  думал,  что  может  быть  арестован  ЧК,  ему
представлялся  матрос  с  маузером,  мат  и угрозы. Потому его и удивил этот
молодой  человек. Допрос он вел как бы небрежно, будто бы думая о другом, но
это  был  опасный  противник.  И  когда  следователь поймал Якушева на явной
издевке,  с  которой  была написана одна докладная записка, тот с удивлением
спросил:
     - Вы инженер?
     Оказалось,   что   следователь  окончил  Петроградский  политехнический
институт.
     - Как же вы оказались здесь, на таком месте?
     - А  мы,  большевики, идем туда, куда нас пошлет партия. Так вернемся к
тому,  как  вы  работали  при царе и как работали при советской власти. Есть
разница:  при  царе,  вы  сами  признали,  вам резали сметы, вы даже ругаете
министерство  финансов;  при советской власти вам шли навстречу по мере сил.
Так или не так?
     Якушев вынужден был согласиться.
     Читая показания Якушева, следователь вдруг спросил:
     - Вы  семейный  человек,  у  вас  дети...  Но  вы  не отказывали себе в
некоторых развлечениях?
     - С вашей точки зрения, это преступление? Я старый балетоман.
     - Да... Но Мила Юрьева... Вы посещали ее как любитель балета?
     - Я был у нее один раз.
     - В Петрограде, в ее квартире, в доме Толстого, на Фонтанке.
     - Да... То есть я был в театре на ее бенефисе и потом поехал к ней...
     - Вы были ее гостем. Но кроме вас кто-нибудь был у нее в тот вечер?
     - Право, не помню. Это ведь было давно.
     - Осенью  тысяча  девятьсот семнадцатого года. Потом гости разошлись, а
вы остались. Вы и еще один гость.
     - Да... Какой-то негоциант, восточный человек.
     - Месье Массино.
     - Да... Кажется, его так звали.
     Больше  следователь  не  возвращался  к  этому вопросу. Но Якушев долго
размышлял,  откуда  взялась эта Юрьева. Пустая девчонка... И вдруг вспомнил:
кто-то  говорил  ему,  что  Милу  Юрьеву  арестовала  ЧК в 1918 году. А этот
Массино  был  ее покровителем. О встрече с Массино не хотелось вспоминать. В
следующий  раз  следователь  как  будто  не интересовался ни танцовщицей, ни
господином  Массино.  Он не спрашивал о том, что делал Якушев за границей, и
это одновременно успокаивало и тревожило.
     Дни шли. Вызова к следователю не было.
     Якушев  размышлял  о прожитой жизни, хлебал из жестяной мисочки суп, то
есть  вычерпывал  пшено и какие-то кусочки, плававшие в водице, или крошил в
эту  водицу  черствый хлеб. Впрочем, он знал, что голодала вся страна. И тут
ему  вспомнились  обеды  у  Донона  и  домашний  повар.  Но  Якушев все-таки
предпочитал  в  то время хорошие рестораны и приятную компанию равных ему по
положению  людей. Он был интересный собеседник, любил грубоватые, "с перцем"
анекдоты,   умел   рассказывать   пикантные  истории,  -  словом,  был,  что
называется,  светский  человек,  директор  департамента,  штатский  генерал,
которого  принимали  в  некоторых домах петербургской знати. Его мечтой было
побывать  на  костюмированном  балу  у графини Клейнмихель, но туда так и не
позвали.
     В  сущности  Якушев  сам сделал карьеру. Окончив Александровский лицей,
он,  к удивлению товарищей, выбрал должность воспитателя в лицее и пробыл на
этой  скромной  должности  три  года.  Там не требовались особые знания, тем
более  технические.  Воспитатель  был прежде всего светский человек, отлично
знающий  языки.  В лицее обучались юноши из аристократических семей. Их отцы
были  в  большинстве  своем  важными сановниками, и в беседах с родителями о
достоинствах  и  недостатках  их  сыновей  Якушев  умел нравиться. Когда же,
оставив  службу  в лицее, он пошел на службу в министерство путей сообщения,
один  из  влиятельных  отцов,  сановник,  дал  ему  ход. Став действительным
статским  советником,  он по праву вошел в круг своих бывших воспитанников и
их родителей. Этот круг нужен был Якушеву для карьеры.
     Не  стеснявший  себя  в  застольных  шутках, Якушев совершенно менялся,
когда  речь  заходила  о  "высочайших  особах".  Лицо  его принимало строгое
выражение,  и  он  многозначительно  озирался,  как  бы  говоря:  "Не терплю
вольных  речей".  Когда  перед  войной,  и  особенно  в  годы войны, открыто
заговорили  о  вредном влиянии при дворе старца Григория, Якушев возмущался.
Был  случай, когда он сказал одной светской приятельнице, дурно отозвавшейся
об императрице:
     - Прошу не считать меня в числе ваших знакомых.
     Много  огорчений  причинял  ему  ход  войны,  наступление  в  Восточной
Пруссии,  гибель  армии Самсонова. Когда бранили Ренненкампфа - бездарного и
глупого,  Якушев  утешал себя тем, что это немец. Но Сухомлинов был русский,
а  его  обвиняли  в том, что он обманул царя и Россию, утверждая, что Россия
готова  к  войне  и  что  у  русской армии есть все для победы. Тогда Якушев
решил  для  себя,  что  во всем виновата жена Сухомлинова, ее подозрительные
связи  с  австрийским  консулом  в Киеве - неким Альтшиллером. Виноват был и
предатель  Мясоедов.  Но  Мясоедова  повесили, а неудачи армии продолжались.
Порадовало   наступление  Брусилова,  но  ненадолго.  Царь  принял  на  себя
верховное командование, а дела на фронте не улучшались.
     Все  чаще  и  упорнее  говорили  о  "темных  силах" и всемогущем старце
Распутине...  Говорили люди, которых Якушев почитал за их титулы, придворные
звания  и  богатство.  Он  уже  не  мог  считать  устойчивым  свое служебное
положение:  беспрестанно  сменялись премьер-министры и министры, происходило
то,  что  называли  "министерской чехардой", и каждый министр тащил за собой
"хвост" каких-то приближенных, а иногда просто проходимцев.
     Показывали  безграмотные,  написанные  каракулями  записочки  "старца",
адресованные  высшим  сановникам:  "Милай, дарагой, помоги ему, бедному; бог
тибе не аставит..." И сановники помогали явным жуликам и казнокрадам.
     Знакомый  генерал,  близкий  к  ставке "Верховного", рассказал Якушеву,
что  царица  вмешивается  в  дела военные, что по совету Распутина не только
сменяют  министров, но передвигаются армии и начальник штаба Алексеев ничего
не может сделать.
     "Не  слушай Алексеева, - писала царица своему венценосному супругу, - а
последуй совету нашего друга... ведь ты главнокомандующий".
     И царь следовал совету "друга"... войска несли огромные потери.
     Когда  убили  Распутина,  Якушев  подумал, что зло вырвано с корнем, но
ничего  не  изменилось,  и  стали  говорить  без  стеснения о подозрительных
связях  царицы  чуть  ли  не  с  германским штабом, переписывали стенограммы
речей  ораторов  в  Государственной думе и те статьи в немецких газетах, где
было напечатано о влиянии на царя "молодой царицы".
     Все  шаталось,  рассыпалось  и  наконец  рухнуло в феврале семнадцатого
года.
     Якушев  всегда  считал себя патриотом и не мог безболезненно переживать
неудачи  на фронте. Отречение царя в пользу Михаила, брата, казалось Якушеву
единственным  спасением.  Но  вот отрекся от престола и Михаил. Как же быть?
Да,   Николай  был  слаб,  но  важно  не  то,  кто  сидит  на  троне,  важен
монархический принцип.
     А  главное  -  нет  порядка.  Когда  кто-то  из  подчиненных  явился  в
департамент  с  красным бантиком в петличке, Якушев приказал ему "убрать вот
это",  как  не  соответствующее  форменной  одежде  коллежского  асессора  в
служебное время.
     Бородатые  солдаты,  без  поясов,  шинель  внакидку, вызывали в Якушеве
гнев.  Он  думал: где же верные полки, которые так хороши были в дни парадов
на   Марсовом   поле,   лейб-гусары   в   ментиках,   гиганты  кавалергарды,
лейбказаки?..  Хуже  всего  то,  что  какой-то  адвокат Керенский на фронте,
влезая  на  стул, просил (именно просил, а не приказывал) наступать, а в это
время адъютантишка держал над головой премьера зонтик...
     Все  тревожило,  огорчало,  раздражало.  Александр  Александрович искал
утешения...   Осенью  семнадцатого  года  он  решил  развлечься  и,  получив
приглашение  на  бенефис  Милочки  Юрьевой,  отправился  в театр миниатюр на
Троицкой.  Якушев ценил не столько талант Милочки, сколько ее миловидность и
пухленькие  плечики.  Когда он прошел за кулисы поблагодарить танцовщицу "за
доставленное  удовольствие",  то  встретился  с  ее  покровителем Массино, о
котором  слышал  как  о  загадочном  субъекте. Господин Массино, видимо, был
предупрежден  об  этой  встрече  и тут же пригласил его к Милочке Юрьевой на
квартиру.
     У  Якушева  осталось  воспоминание  о  квартире Юрьевой, обставленной в
восточном  вкусе,  об уютной гостиной с расписным фонарем в потолке, коврах,
тахте  и  восьмигранном  столике  перед  ней,  о розовом, редком в то время,
шампанском.  Но более всего он запомнил беседу с "турецким и восточных стран
негоциантом" месье Массино, как значилось на визитной карточке.
     С  брезгливой  усмешкой  Массино  говорил  о Временном правительстве, о
разрухе  на  транспорте,  о  том,  что  американцы  всерьез возьмутся за эту
несчастную  страну,  если  им  отдадут,  например, железные дороги и рудники
Донецкого  бассейна.  Со  знанием  дела Массино говорил о том, что в Америке
формируется   "железнодорожный   корпус"   для   России,  что  надо  изучить
провозоспособность     Уссурийской    и    Транссибирской    железнодорожных
магистралей,  а  также  водные пути. В этом случае не обойтись и без русских
чиновников,  предвидятся  большие  вложения  капиталов  в нефтяные промыслы,
медеплавильное дело, страховые компании, банки.
     Якушев  понимал,  что, в сущности, речь идет о распродаже России, об ее
ограблении.  Ведь  он  по-прежнему  считал  себя патриотом. Но когда Массино
заговорил  с  явным сочувствием о генерале Корнилове и неудаче его заговора,
Якушев  оказался  единомышленником  своего  собеседника. Все же от встречи с
этим  господином  остался скверный осадок. Когда после Октябрьской революции
до  Якушева  дошел  слух об аресте Милочки, он отнесся к этому равнодушно. И
вот следователь напомнил Якушеву о ней и ее покровителе.
     Все-таки  как  получилось,  что  он,  Якушев,  здесь, в четырех стенах,
арестант?  Ничто не предвещало беды, подполье хорошо законспирировано, иначе
бы  его  не  послали  в  командировку  за  границу. Удивила тотчас, вслед за
возвращением,  командировка  в  Сибирь,  в  Иркутск.  Он не терпел проводов,
уехал  на  вокзал  один.  На вокзале вышло какое-то недоразумение с билетом.
Потом  он оказался в автомобиле - и здесь, в камере. Конечно, его арестовали
за старое, за то, что было в Петрограде, если за другое, тогда - конец.
     Обо  всем  этом думал Якушев, зажмурив глаза, чтобы не видеть решетки в
окне.  Камеру  тюрьмы, решетку он считал нормальной обстановкой для тех, кто
шел  против  царя,  но  не  для верноподданного и благонамеренного чиновника
Александра Якушева.
     Раздумья  прервал  надзиратель.  Якушева  повели  на допрос. Они шли по
коридорам  бывшего  жилого дома. Проходы из квартиры в квартиру были пробиты
зигзагами,  так,  чтобы  квартиры сообщались между собой. Здесь разместились
следователи  и  другие  сотрудники ЧК. Якушева привели в просторную комнату,
не  в  ту,  где происходили первые допросы. Видимо, эта большая комната была
когда-то  гостиной,  от  прежнего  убранства  сохранилась  только  люстра  с
хрустальными  подвесками.  Кроме  следователя-инженера  (это  был Артузов) в
стороне  сидел  незнакомый Якушеву человек. Лицо его разглядеть было трудно,
он что-то читал, перебирая исписанные листки.
     - Вернемся  к осени тысяча девятьсот семнадцатого года, к вашей встрече
с Массино, - сказал Артузов.
     - Пожалуйста.
     - Вы  твердо  убеждены  в  том,  что  он  занимался только коммерческой
деятельностью? Политикой он, по-вашему, не интересовался?
     - Речь шла о железных дорогах, шахтах, водных путях...
     - А это не политика? Речь шла и о другом, насколько мы знаем.
     - Да, ведь Юрьева была арестована.
     - Вы это знаете?
     - Мало   ли  за  что  могли  арестовать  эту  дамочку.  За  спекуляцию,
например.
     - И вы больше ничего не слышали о Массино?
     - Нет.
     - Как  же  вы,  патриот, могли равнодушно отнестись к планам ограбления
вашей родины?
     - Мне было неприятно это слышать.
     - Какая  деликатность... Так вот, Массино, конечно, был и коммерсантом,
но  у  него  есть  и другая профессия и другое имя. Его настоящее имя Сидней
Джорж  Рейли.  Он  английский  шпион  и  организатор  террористических актов
против  советской  власти.  Он  приговорен  к  расстрелу  по делу Локкарта и
Гренара. Об этом процессе вы, вероятно, слышали?
     Якушев молчал. Он подозревал, что Массино и Рейли - одно лицо.
     - Ну,  оставим этот эпизод вашей жизни, хотя он все-таки пятно на ваших
белоснежных ризах патриота. Кто такая Варвара Николаевна Страшкевич?
     Холодная дрожь прошла по телу Якушева.
     - Варвара  Николаевна...  Моя  соседка.  Мы  живем  в одном доме... Она
бывает  у  нас,  мы  немного  музицируем...  У  нее приятное сопрано, у меня
баритон...
     - Вы  больше  ничего не можете добавить к тому, что написали? - спросил
Артузов.
     - Ничего. Могу добавить - она мне когда-то нравилась.
     - Да.  Вы  светский  человек, Якушев... Но здесь не салонная беседа, мы
не  будем  терять  времени. Вы обещали сказать всю правду, а написали только
то, что нам давно известно о вашей контрреволюционной деятельности.
     Якушев  сидел  спиной  к  дверям.  Артузов  молча  смотрел  на  него, а
человек,   перебиравший   листки,  не  обращал  внимания  на  арестованного,
увлеченный чтением.
     Дверь  за  спиной  Якушева  открылась  и  снова  закрылась. Он повернул
голову  и  мучительным  усилием заставил себя отвернуться. Прямо к столу шла
высокая  пожилая  женщина,  шумно  шурша  валенками. Она села на стул против
Якушева. Обращаясь к женщине, Артузов сказал:
     - Гражданка Страшкевич, вы знаете этого гражданина?
     Женщина ответила тихо:
     - Знаю. Это Александр Александрович Якушев.
     - Гражданин Якушев, вы знаете эту гражданку?
     - Знаю. Это Варвара Николаевна Страшкевич.
     Человек,  до  сих  пор  что-то  читавший,  поднял  голову. Его взгляд и
взгляд  Артузова скрестились на Якушеве, и тот подумал: "Нет, надо бороться.
Иначе..."
     - При каких обстоятельствах вы встречались с гражданкой Страшкевич?
     - Мы были знакомы еще в Петербурге.
     - При  каких  обстоятельствах  вы встречались с гражданкой Страшкевич в
последний раз, в Москве?
     Якушев подумал и ответил:
     - Не  помню. - Потом добавил: - Предпочитаю не отвечать, я бы не хотел,
чтобы мой ответ повредил Варваре Николаевне.
     Артузов  записывал  ответы Якушева и Страшкевич. Другой, сидевший рядом
с ним, спросил:
     - Гражданка  Страшкевич,  при  каких  обстоятельствах  вы встретились в
последний раз с Якушевым?
     - В  начале  ноября... числа не помню... Александр Александрович пришел
ко  мне  и  сказал:  "Я еду в служебную командировку в Швецию и Норвегию. На
обратном  пути  остановлюсь в Ревеле, хотел бы повидать Юрия", то есть моего
племянника  Юрия  Артамонова...  Ну вот Александр Александрович мне говорит:
"Напишите  Юрию  пару  слов,  вы  его  обрадуете, я ему передам". Я написала
буквально  пару  слов:  жива,  здорова.  Александр Александрович взял у меня
письмо,  побыл  недолго,  вспомнил  прошлое  и  ушел.  После  этого я его не
видела.
     - Якушев, вы подтверждаете то, что говорила гражданка Страшкевич?
     - Подтверждаю.  Так  все  и было. Мне хотелось сделать приятное Варваре
Николаевне.   Почта  работает  неважно.  А  тут  есть  возможность  передать
непосредственно привет родственнику.
     - Гражданка Страшкевич, у вас есть вопросы к Якушеву?
     - Нет.
     - У вас, Якушев, есть вопросы к Страшкевич?
     - Нет.
     - Уведите.
     Страшкевич  встала, пугливо озираясь на Якушева, пошла к дверям. Там ее
ожидал над