войско покатится назад. Тогда уже ничто не остановит воинов
до  самого  Днепра.  И он крикнул нескольким десяткам казаков, что служили у
Юрия Хмельницкого:
     - Вперед, друзья! Покажем союзникам, как нужно драться!
     На  белом  жеребце  во  главе  кучки своих телохранителей он врезался в
лаву  лубенцев.  Из-под  копыт  его  резвого  коня  снег разлетался комьями.
Сверкала на солнце кривая сабля.
     Приободренные  его  удалью,  понукаемые  мурзой  Кучуком,  татары вновь
усилили натиск.
     Арсен Звенигора издали приметил всадника на белом коне.
     - Роман!  Мартын!  Обходите  этого  коршуна  с  боков,  а  мы с батькой
Семеном двинем ему в лоб! - крикнул он товарищам. - Не сам ли гетман это?
     - Нет,  то не Хмельниченко, - возразил Гурко. - Разрази меня гром, если
это  не  Яненченко...  Ей-богу,  Иван  Яненченко!  С  ним  вместе я учился в
Киевской  коллегии,  а  позднее  скрещивал  сабли,  когда  Самойлович  водил
левобережных казаков против Дорошенко. Теперь он корсунский полковник...
     - Вот  его  нам  как  раз и треба схватить! Татары тогда мигом повернут
назад, - сказал Арсен. - Скорей, други!
     Он  пришпорил  коня  и  помчался  наперерез  Яненченко. За ним - Гурко,
Роман и Спыхальский. Позади неслись казаки Лукомской сотни.
     Арсен  вихрем  налетел  на  Яненченко  и схватился с ним. Полковник был
силен  и  ловок. Его темное, как бронза, лицо злобно оскалилось: он, видимо,
подумал,  что  сможет легко выбить молодого противника из седла. Но с первых
же  ударов  почувствовал,  что перед ним не юнец, а опытный и бывалый казак.
Поэтому,  нанося  Арсену  удар  саблей,  он левой рукой выхватил из-за пояса
пистолет и направил казаку прямо в грудь.
     Прогремел выстрел.
     Но  Арсен  на  мгновение  раньше  резко  склонился  в сторону, к левому
стремени, и тоже выхватил пистолет.
     Яненченко  не  ожидал  такого  поворота  событий.  Он  был  уверен, что
противник   его  падает,  и  не  успел  увернуться  от  выстрела  Звенигоры,
стрелявшего  почти  в  упор  -  их  лошади  едва  не  столкнулись. На кожухе
полковника у самого сердца зачернела дыра, однако он даже не покачнулся.
     - На нем панцирь! - крикнул Гурко. - Бей саблей!
     Арсен  взмахнул  саблей.  И  если  бы  полковник не рванул поводья и не
кинулся   наутек,   если   бы   между   ним  и  Арсеном  не  вклинились  его
телохранители,   неизвестно  еще,  чем  бы  закончился  для  Яненченко  этот
поединок.
     Ему  наперерез ринулись Роман со Спыхальским и десяток молодых казаков.
Поняв,  что  он  попадает  в  западню, полковник отпустил поводья и что было
силы  огрел коня саблей по крупу. Дюжий рысак прижал уши и вихрем помчался в
поле, спасая своего хозяина от верной смерти.
     - Хватай  его!  Ах  он  пся  крев!  -  взревел  Спыхальский,  видя, что
полковник уходит.
     Однако  ни у Спыхальского, ни у Романа, ни у Гурко лошади не отличались
резвостью,  и  Яненченко  быстро оторвался от них. Только Арсен не отставал.
Как  черная  молния,  мчался он следом за полковником по заснеженному белому
полю.
     Яненченко  оглянулся,  и  на  его бронзовом, загорелом лице промелькнул
страх: казак вот-вот догонит... А там...
     - На помощь! - закричал он испуганно.
     К нему на выручку бросился с несколькими десятками воинов мурза Кучук.
     Арсен  на  всем  скаку  врезался  в  лаву  ордынцев.  От его внезапного
натиска  первый  ряд  дрогнул,  подался  назад. Несколько всадников упали на
землю. У остальных сразу пропал боевой задор...
     К   казаку   немыслимо   было   подступиться,  его  сабля,  как  смерч,
неистовствовала  над  вражьими  головами,  а  сильный, распаленный боем конь
грудью теснил низкорослых косматых татарских коней.
     Когда  подоспели  друзья, Арсен с новой силой, с новой удалью накинулся
на  ненавистных  захватчиков. Упало еще несколько врагов, а те, что уцелели,
с воплями кинулись врассыпную.
     - Кара-джигит! Черный всадник! - кричали одни.
     - О аллах, это сам шайтан! - вопили другие.
     - Куда? Назад! - пытался остановить их мурза Кучук.
     Его  никто  не  слушал.  Повсюду воины разворачивали лошадей. Брошенные
кем-то  два  слова  -  "черный  всадник"  -  мгновенно,  как  огонь, опалили
смертельным  страхом  сердца  суеверных ордынцев. В их представлении "черный
всадник"  был  наделен  волшебной неуязвимостью, сверхъестественной силой, и
встреча с ним не предвещала ничего, кроме смерти...
     - Кидайте на него аркан! - орал Кучук.
     Но  голос  мурзы  тонул  в  криках, бряцании оружия и топоте копыт. Его
оттеснили,  увлекли  за  собой перепуганные одноплеменники. Он уже ничего не
мог  поделать.  Да  и  кто остановит пришедших в ужас людей, которые бегут с
поля  боя?  Кроме  того,  сам  мурза  не видел в этом походе, к которому его
принудили  Кара-Мустафа  и  хан  Мюрад-Гирей,  никакой  выгоды для себя. Чем
заплатит  ему  гетман Юрий Хмельницкий, если у него казна пуста, а подданных
- горстка? Так за что же его люди должны расставаться с жизнью?
     Орда  бежала  на  Оржицу,  а  оттуда  полями  -  на  Яблонево. Крымские
салтаны*,  которые были вместе с Юрием Хмельницким, не ожидая, пока подойдут
казачьи  полки,  сняли  осаду крепости и начали поспешно отступать к Днепру.
Только  глубокие  снега помешали лубенцам и миргородцам преградить им путь и
разгромить наголову.
     ______________
     * Салтан (татарск.) - феодал.


6

     За  Оржицей,  отделившись  от  казаков, что преследовали татар, Арсен с
друзьями  повернул  к  Дубовой  Балке.  Ехали  быстро,  хотя каждый понимал:
надежды на то, что хутор остался целым, почти нет.
     Перед  ними  расстилалась  безбрежная  мертвая  белая  равнина. Большое
красное  солнце  медленно  опускалось  за  далекий  горизонт, и на искристом
снегу впереди всадников колебались длинные темные тени.
     Арсен  невольно  засмотрелся  на  свою  тень, странно горбившуюся перед
ним,  и ему вдруг пришла на ум известная с детских лет поговорка: своей тени
не догонишь!
     Но  только  ли  тени?..  А  счастье?  Разве оно не похоже на призрачную
тень?  Сколько  уже  времени он гонится за ним, но догнать никак не может...
Под  сердцем  вновь  заныло.  Ехал  домой,  как  на  похороны, не верил, что
застанет  своих  там,  ибо  повсюду, где побывал Юрась Хмельницкий с ордой и
его полковник Яненченко, оставались лишь трупы да пепелища.
     И  все же в самой глубине сердца теплилась малюсенькая надежда. Вопреки
всему   теплилась...   А   вдруг  Дубовая  Балка,  притаившаяся  в  оврагах,
заметенных  снегами,  уцелела? Может, ее миновали татарские чамбулы и родные
сейчас встретят его радостными возгласами, приветливыми улыбками?
     Напрасная надежда!
     Когда  под  вечер  с  высокой горы внезапно открылся перед ними широкий
вид  на  Сулу  и  ее  просторы,  что  белым покрывалом раскинулись до самого
небосклона,  они  увидали  Дубовую  Балку,  вернее, то место, где был хутор.
Теперь там лежало черное пожарище.
     Всадники остановились. Долго молча смотрели на страшную картину.
     - Пся  крев!  - нарушил молчание Спыхальский. - Какое злодейство! И как
только  народ  живет  на  этой  земле?  Беспрерывные  войны,  набеги, кровь,
смерть... Несчастный край!
     - Своею  кровью мы защищаем здесь и Польшу, пан Мартын, - заметил Семен
Гурко. - Однако ваше вельможное панство совсем не ценит этого.
     - Как это? Мне кажется, пан ошибается! - встопорщил усы Спыхальский.
     - Я  могу привести десятки примеров из прошлого, которые убедят пана...
Кто  не  знает  Ивана  Подкову,  могучего рыцаря, который со своими казаками
столько  раз  побивал  османов  и  кочевников.  А что с ним сделали король и
магнаты?  Схватили  коварно  и  приказали  казнить в угоду султану!.. Кто не
знает  на  Украине, для чего была построена над порогами крепость Кодак? Для
того,  чтобы  задушить  Сечь,  которая, что греха таить, принимала всех, кто
бежал  от  панского  гнета...  Но  ни  король, ни магнаты не понимали или не
желали  понимать, что этим самым подрывают безопасность всего края, ибо Сечь
прежде   всего  вела  смертельную  борьбу  против  Крыма  и  Порты,  которые
поставили себе целью уничтожить до основания Украину и Польшу...
     - Сдаюсь,  пан  Семен,  -  мрачно  произнес  Спыхальский. - Все, что ты
говоришь, то святая правда...
     - Если  бы  мы,  славяне, не грызлись между собой, как собаки, а сообща
выступили  против хана и султана, то давно бы уже кровавый меч османов лежал
во  прахе,  притоптанный  нашими  ногами!  И  не свистел бы хищный аркан над
головами наших жен, сестер и детей!
     - Твоя правда, пан Семен!
     Пока  Гурко  и  Спыхальский  тихо  вели беседу, Арсен отъехал немного в
сторону  и  угасшими  глазами смотрел на то место, где совсем недавно стояла
его  хата.  Там  сейчас не вился сизый дымок из трубы, не блестели весело на
солнце  стекла в маленьких оконцах, не скрипел журавль над колодцем... Груда
головешек  да  почерневший  снег  вокруг  - это все, что осталось от уютного
жилья.
     Арсен  застонал  от  боли  и  бессильной  ярости.  Вот  и кончилось его
счастье,  угасли  надежды.  В  один  миг утратил все самое дорогое - любимую
девушку, родных, жилище...
     Он  ударил  коня  и  помчался сломя голову в долину. Товарищи поскакали
следом.
     На  разоренном дворе, спешившись, Звенигора снял с головы шапку и долго
стоял  неподвижно,  сразу  постаревший,  изменившийся  в лице, убитый горем.
Чувствовал,  как  что-то жжет его изнутри, будто в грудь ему положили вместо
сердца   раскаленный   камень,   а   горечь   сжимала  горло,  как  холодная
петля-удавка.
     Он  смотрел  на  пожарище и вроде бы видел печальные, заплаканные глаза
матери,  Златки,  Стеши,  дедушки... Где они? Что с ними случилось? Живы или
погибли?  А если живы, то куда повели их людоловы? Неужели погнали в неволю?
Неужели уготована им та же участь, какую он изведал на чужбине?
     В  его  груди  заклокотало  глухое рыдание. Он сознавал, что с этих пор
его  жизнь  пойдет  новым руслом и что на этом новом пути его ждут не просто
невзгоды  и  мытарства,  но  и кровь, и смерть. Мысленно он клялся совершить
все  возможное  и  невозможное,  чтобы  отомстить  своим  обидчикам  -  Юрию
Хмельницкому  и  Ивану  Яненченко,  а также тому, кто направлял их на черное
дело,  -  великому  визирю Кара-Мустафе. Не ведал, как он это сделает, где и
когда  встретит  своих  врагов,  но знал твердо, что либо сам погибнет, либо
отомстит им!
     Все  в  его  душе  перекипело.  Она  словно  выгорела,  стала  пустой и
каменной.  Здесь,  на родном пепелище, сразу потеряв самых близких людей, он
понял,  какое  горе  пережили  сотни тысяч его соотечественников, какие муки
приняли  они и какой ненавистью наполнены их сердца. Поклялся Арсен и впредь
не  знать  ни  жалости, ни сочувствия к тем, кто творит зло его народу, кто,
как саранча, опустошает его землю, превращая ее в дикое поле.
     Ему на плечо легла рука Романа.
     - Не убивайся так, брат! Этим беды не избыть.
     Рядом  остановились Спыхальский и Гурко. Оба суровые, озабоченные. Горе
товарища острой болью отдавалось в их сердцах.
     - А  и  вправду,  Арсен,  хватит  тужить,  -  тихо  произнес нежинец. -
Давайте лучше гуртом подумаем, что делать.
     - Что тут придумаешь?
     - Холера  ясная!  Да  что  мы - в худшем положении не бывали? Припомни,
друже  мой!  -  воскликнул  Спыхальский, стараясь изобразить на лице подобие
веселой   улыбки,   чтобы   подбодрить   друга.  Но  улыбка  вышла  бледная,
вымученная. - И выпутывались каждый раз!
     - То,  пане-брат,  было совсем другое, - ответил за Арсена Роман. - Там
мы думали только сами за себя. А теперь...
     Они  не  заметили,  как  позади  них,  на  том  месте, где раньше стоял
соломенный  шалаш над погребом, а теперь лежала куча черного пепла, тихонько
приподнялась  обгоревшая  ляда  и  сквозь  узенькую  щелочку  на них глянули
чьи-то  глаза, долго привыкали к свету, и вдруг вспыхнули радостью. Крышка с
грохотом   откинулась   -   и   из   темной   ямы  показалась  простоволосая
всклокоченная голова Яцько.
     - Арсен!  -  радостно закричал паренек и, выпрыгнув из погреба, кинулся
в объятия друзей.
     - Яцько!  - Арсен прижал его к груди. - Ты живой?! А где же наши?.. Что
с ними?
     Казак  с  надеждой  смотрел  на  погреб,  словно ожидая, не появится ли
оттуда  еще  кто-нибудь.  Но Яцько, перехватив этот взгляд, печально покачал
головой.
     - Не,  не,  там  больше никого нету... Татары всех забрали - погнали за
Днепр...
     - Значит, живы?
     - Да, живые...
     - А ты как?..
     - Я  сбежал  по дороге... До вечера сидел в яру. А потом пришел в хутор
и  спрятался  в погребе. Накидал туда соломы, вымостил себе гнездо. Там хотя
и темно, зато тепло... Я знал, что вы вернетесь сюда...
     - Спасибо тебе, Яцько... Теперь рассказывай все по порядку.
     Парнишка  начал  рассказывать.  Все  слушали  молча,  не перебивая и не
переспрашивая.  Только  когда  он  назвал  имена  Многогрешного и Яненченко,
Арсен  быстро  переглянулся  с товарищами и с досадой покачал головой, будто
бы  говоря:  "Как  жаль,  что полковник выскользнул из наших рук!.." Весть о
том,  что  всех  хуторян  ордынцы  погнали  не  в неволю, а на переселение в
Корсунь,  немного  подбодрила казаков, и, когда Яцько закончил свой рассказ,
они начали живо обсуждать положение.
     - Вот  теперь ясно, - сказал Спыхальский. - Мы должны ехать в Корсунь и
вызволить наших... Только что делать с Яцько? У него же нет коня...
     - Кто  сказал,  что  нету?  -  вскинулся  парнишка.  -  В  лесу  у меня
припрятан  чудесный  конь!  Тут  их много бродило после боев... Так я поймал
одного  возле  стожка  на  лугу  и  привязал  в  лесу,  подальше от вражьего
взгляда...
     - Ну,  тогда ты совсем славный хлопец! Я тебя еще больше уважаю, Яцько!
-  И  Спыхальский  похлопал  паренька широкой ладонью по спине. - Друзья, не
можно тратить время попусту...
     - Погоди,  погоди,  пан  Мартын,  -  охладил  горячего  поляка Гурко. -
Давай-ка прикинем, что мы будем делать в Корсуне...
     - Как  это что? - надулся Спыхальский, который не терпел, если с ним не
соглашались. - Вызволим Златку, Стеху... Всех наших...
     - Вчетвером?
     - Почему вчетвером? - обиделся Яцько. - А я?
     - Ах  да,  да...  Прости,  Яцько,  -  серьезно  сказал Гурко и сразу же
добавил:  -  Даже впятером мы там, как мне кажется, мало что сможем сделать.
- Нужны гораздо большие силы...
     - Я тоже так думаю, - сказал Роман. - У Яненченко сотни татар...
     Арсен  молчал,  понимая,  что решающее слово за ним. В первое мгновение
он  готов  был  сразу  же броситься вслед за своими, но слова Гурко охладили
его  пыл. Действительно, что они впятером сделают? Да и припасов на дорогу у
них  нет  никаких  -  ни  сухарей,  ни  сушеного  мяса, ни сала. Даже пороха
маловато.  И  вместе  с  тем  сердце его разрывалось при мысли, что Златка в
руках  людей,  которые не привыкли считаться с девичьей красой и молодостью.
Для них это был товар, ценившийся на восточных рынках дороже всего.
     Он колебался.
     - Как же теперь быть, батько Семен? - спросил наконец Арсен.
     - Трудно  тут  что-либо  советовать,  -  ответил  Гурко.  -  Вернее, не
трудно, а опасно... Как бы не ошибиться...
     - И все-таки мы должны на что-то решиться.
     - Безусловно...  Поскольку  впятером  мы не поможем нашим, то нам нужно
немедля  мчаться  в  Сечь.  Если,  конечно, там есть друзья, которые захотят
пособить вам...
     - Друзья есть.
     - Вот  и  добре.  Поездка  в  Сечь,  а  потом в Корсунь займет не более
десяти  дней...  Пусть  даже  две  недели...  Но  и  отсюда  до  Корсуня нам
добираться  дней  пять...  Так  что  за  это  время,  можно думать, с твоими
родными,  Арсен,  ничего  не  случится.  К  тому же не забывайте, что с ними
Якуб,  Младен,  Ненко.  Мне  кажется,  они  найдут  какую-нибудь возможность
вступиться за Златку и за всех остальных...
     - Я  тоже  на  это  надеюсь,  -  согласился  Арсен. - А как ты думаешь,
Роман?
     - Без запорожцев нам не обойтись, - коротко ответил дончак.
     - Ну,  если  так,  тогда  покормим  коней  -  и  айда в дорогу! Путь не
близкий, а время не ждет.


ПАЛИЙ


1

     Заметенная  снегами  Сечь  показалась  путникам  совсем  безлюдной.  На
площади  -  ни  одной живой души. Возле церкви, войсковой канцелярии и возле
оружейной,  где  всегда  околачивались  те,  кому  нечего  было делать, тоже
никого.  Только  на  башнях маячили часовые да из широких, обмазанных глиной
труб  над  приземистыми  куренями  лениво  поднимались в мглистое сизое небо
голубые утренние дымки.
     У  Арсена  возникло  опасение:  вдруг  он  не застанет близких друзей в
Сечи?  И  обычно-то на зиму многие разбредались кто куда мог. А сейчас... За
годы  войны  исчерпались запасы хлеба, казацкие хозяйства пришли в упадок, с
Украины  почти  никакого  подвоза,  и  братчики,  у  кого  была  собственная
хата-зимовник  или  было  к  кому податься - к родным, знакомой вдовушке или
просто  в  наймы к своему же, но богатому братчику-запорожцу, - после победы
над янычарами и выборов кошевого разошлись из Сечи.
     И  все  же он не ожидал, что Сечь так опустеет. Что же случилось? То ли
все  вымерли,  то  ли  черт  их  забрал? Хорошо еще, если в курене наберется
какая-никакая сотня казаков...
     Друзья  привязали  лошадей  к  коновязи и зашли в Переяславский курень.
Здесь   было  полутемно,  так  как  замурованные  морозом  маленькие  окошки
пропускали  немного  света.  В печке и лежанке потрескивали дрова. На нарах,
несмотря  на позднее утро, храпели десятка два или три запорожцев. А те, что
проснулись,  занимались  кто  чем хотел - латали одежду и обувь, вырезали из
вербы и липы ложки, ковганки*, острили сабли, резались в карты...
     ______________
     * Ковганка (укр.) - деревянная ступка для толчения сала.

     Оказалось,  что людей в курене не так уж и мало. Это еще больше удивило
Арсена,  ему  было  известно: Серко никогда не позволял людям бездельничать.
Он считал лень первым врагом воина.
     Почему  же сейчас такая поблажка? Если б праздник какой или воскресенье
- но нет!
     - Доброе  утро,  братчики!  - поздоровались прибывшие, стягивая с голов
покрытые инеем шапки.
     - Арсен!  Голуба!  Какими  судьбами!  -  воскликнул  Метелица и раскрыл
медвежьи  объятия.  Старый казачина всегда был рад видеть молодого казака, к
которому чувствовал отцовскую любовь.
     С  лежанки,  швырнув  на  пол  вытертый,  латаный-перелатаный  кожушок,
соскочил дед Шевчик и засеменил к Звенигоре.
     Метелица   и   Шевчик  одновременно  подошли  к  Арсену,  поцеловали  в
холодные, заросшие густой темно-русой щетиной щеки.
     Бросив  на  стол  карты,  от  окна  мчался,  перескакивая через скамьи,
проворный,  щеголеватый  Секач.  Как  всегда,  он  был  одет в новый, хорошо
пригнанный   жупан,   на   ногах  красовались  красные  сапоги  на  железных
подковках,  а  зеленые бархатные шаровары, казалось, только что вышли из-под
руки  портного...  Только  одно не вязалось с его нарядным видом - на нем не
было  сорочки.  Очевидно,  проиграл. Однако это не испортило ему настроения.
Собственно,  сколько  Арсен  помнит, настроение у Секача никогда от этого не
ухудшалось.  Проигравшись  до  нитки, он исчезал на недельку-вторую, а потом
опять  появлялся  прекрасно одетый, на добром коне. Поговаривали, что у него
в  Киеве есть богатая молодая вдова, безумно влюбленная в запорожца, которая
и  снабжает  своего  любимца  и  деньгами,  и  одеждой.  Другие  возражали и
говорили,  что  Секач  - настоящей фамилии его никто не знал - сын какого-то
богатого  пана  или купца, а может, даже самого киевского архиепископа... Но
это  были,  разумеется,  только предположения... А в жизни это был острый на
язык,  хорошо  знакомый с риторикой, поэтикой, греческим и латинским языками
щеголеватый  сорвиголова, безо