ций.
     И  вдруг  в  тылу  татарского  войска затрепетали малиновые запорожские
прапоры, раздался боевой казацкий клич: "Слава!"
     Вопль  ужаса  потряс  ханское войско. Мюрад-Гирей побледнел. Проклятье!
Как  его  обхитрили!  Только сейчас ему стало понятно, почему заикался мурза
Измаил  и выглядел, как приговоренный к смерти. Гяуры принудили его стать на
путь  подлой  измены!  Что  ж теперь делать? Атака почти захлебнулась, сотни
воинов  корчатся  в  страшных  муках.  И  то,  что чамбулы пока еще движутся
вперед, не спасет дела.
     Из оцепенения его вывел голос Гази-бея.
     - Великий   хан,   позволь   мне  и  салтану  Бекташ-бею  отбить  атаку
презренных  гяуров, оказавшихся у нас в тылу. Пока ты будешь расправляться с
Урус-Шайтаном, мы уничтожим тех!
     Мюрад-Гирею  стало  стыдно. Хотя хитрый Гази-бей ни словом не намекнул,
что  заметил  испуг  на  лице своего повелителя, уже одно то, что его вассал
проявил  в  критический  момент  больше  мужества  и  самообладания,  больно
хлестнуло хана по самолюбию. Но он сказал, торопясь:
     - Да,  да,  салтан,  атакуй  и  отбрось  гяуров  в  степь.  Не  дай  им
соединиться с Урус-Шайтаном!
     Салтан  Гази-бей  отделился  от  орды  и  ринулся  наперерез  Палию.  А
Мюрад-Гирей начал поощрять своих воинов к новой атаке на позиции урусов.
     Тем  временем в казачьем стане царило совсем другое настроение. Увидев,
как   позади   орды   внезапно   появился  отряд  Палия,  Серко  возбужденно
воскликнул:
     - Братья,  Палий  прибыл!  Да еще как одурачил хана!.. Вот молодец! - И
приказал  джурам  быстро мчаться по куреням и оповестить, что бахчисарайский
отряд в тылу татар. - Как только я подам знак, всем конно атаковать орду!
     Джуры кинулись выполнять приказ кошевого.
     - Коня мне! - крикнул Серко.
     Ему  подвели  коня.  Он  вскочил  в  седло  и  выдернул саблю. Взглядом
скользнул  по  черной  массе  крымчаков,  которые  уже  не  стояли стройными
рядами,  как  это  было перед боем, и не рвались безоглядно в атаку, как это
было  в начале битвы, а сбились в отдельные группы, которые, не имея от хана
четких  указаний,  действовали  каждая  по  своему  разумению.  Одни  из них
продолжали  еще  продвигаться  вперед и вступали с запорожцами в рукопашную,
другие  остановились  в  нерешительности,  не  зная,  что делать - атаковать
дальше   или   бежать,   третьи   развернулись  назад,  чтобы  отбить  атаку
запорожцев, которые неизвестно как оказались у них в тылу.
     Сердце   старого  кошевого  радостно  билось.  Чаша  весов  явно  стала
клониться  в  его сторону. Как раз пора ударить так, чтобы ошеломить врага и
заставить его показать спину.
     Он  посмотрел на тылы ханского войска. Там разгорелась страшная сеча. И
хотя  сквозь  пыль невозможно было увидеть что-либо определенное, было ясно:
Палий  своим неожиданным нападением разрушил боевые порядки ордынцев, сбил с
них  боевой  задор.  "Ей-богу,  хорошо,  сынок,  что  ты  малость запоздал и
выкинул   такой  фортель!  -  подумал  о  Палии  Серко.  -  Зря  я  на  тебя
гневался..."
     Еще  раз  прогремел пушечный залп. А из мушкетов казаки стреляли теперь
беспрерывно.  Уже  сотни  лошадей и всадников лежали по земле перед шанцами,
но  новые  и  новые тысячи продолжали наседать на казачьи позиции и все чаще
схватывались с запорожскими куренями врукопашную.
     Серко  выждал  еще  некоторое  время, пока не убедился, что большинство
казаков  уже  сели  на  коней,  а  потом  махнул саблей в сторону вражеского
войска.
     Дружно,  разом  опустились  длинные казацкие копья, и запорожцы тяжелой
темной  лавиной  поскакали  в  атаку.  Степь вздрогнула от грозного топота и
крика.
     Крымчаки  оказались  между молотом и наковальней. Поначалу они пытались
дать  отпор,  и  много десятков запорожцев полегло от острых кривых сабель и
тонких  оперенных стрел. Но крымчаки уже утратили веру в победу. Слух о том,
что  в  тылу  появился большой казачий отряд, внес смятение, породил панику.
Одиночные всадники начали разворачивать коней в степь.
     Мюрад-Гирей  метался  от одного чамбула к другому, но его голос терялся
в  криках,  топоте,  лязге  сабель,  ржании  коней.  Ханские военачальники -
калга,  салтаны,  мурзы  -  тоже  не  могли уже справиться со своими людьми.
Наспех собранное войско без четкого руководства распадалось.
     Запорожцы  не  ослабляли  натиска.  Сам  Серко  кинулся в гущу боя. Его
высокий конь появлялся то в одном, то в другом месте, где было трудно.
     - Дружней,   сынки!  -  гремел  голос  кошевого.  -  Отомстим  хану  за
прошлогоднее  нападение  на  Сечь!  За  кровь  товарищей  наших и всего люда
христианского...  Достаньте  мне,  детки,  самого  хана, я побалакаю с ним в
Сечи  по-нашему,  по-запорожски... А потом отошлю в Москву - царю в подарок.
Если  ж  кто  зацепит  его  саблей,  тоже будет неплохо... Вперед, братчики!
Вперед!
     Враг   не  выдержал  и  покатился  назад.  Напрасно  злился  и  ругался
Мюрад-Гирей,  напрасно  размахивал саблей и грозил своим воинам страшнейшими
карами.  Ему  никто  не  повиновался.  Ужас  овладел правоверными, заставляя
искать спасения в бегстве.
     Захваченный  неудержимым потоком поддавшихся панике воинов, Мюрад-Гирей
завертелся  в  неистовом  круговороте  и  вынужден  был  отступать  вместе с
войском.  А когда услышал, как кто-то из запорожцев выкрикнул его имя, страх
сковал  его сердце. С этого момента он перестал думать о войске, ударил коня
под бока, чтобы поскорее вырваться из тисков Урус-Шайтана.
     Ему  посчастливилось  проскочить узким проходом, остававшимся еще между
казаками  Серко  и  Палия.  Но  с  него  не  сводили глаз бывалые запорожцы,
знавшие хана в лицо.
     - Хлопцы, ловите хана! - крикнул Метелица. - Тикает, клятый!
     Звенигора  со  Спыхальским  первыми  кинулись  вслед за беглецом. Им на
помощь  помчались  десятки  палиевцев.  Конский  топот, казачьи крики, свист
летели вслед хану и заставляли его все глубже втягивать голову в плечи.
     Спас  хана  сильный,  быстроногий  конь.  Прижав  уши,  вытянувшись как
струна,  он  постепенно  уходил все дальше и дальше от преследователей, пока
большой  чамбул, отступавший с правого фланга, не перерезал путь запорожцам.
Арсен  со  своими  спутниками с ходу врезался в гущу вражеских всадников, но
те  не  приняли  боя.  Заслонив  собой хана, они повернули коней и поскакали
вслед за ним.
     - Сбежал,  шелудивый  пес!  -  сетовал Спыхальский. - Жаль! Вот была бы
добыча! Еден шанс был в жизни самого хана поймать! Эх!
     Арсен с друзьями потешались над искренне расстроившимся товарищем.
     - Брось сокрушаться, пане-брат! Добычи и так достаточно!
     - Добыча,  - недовольно бурчал поляк, - то все воронье, а тутай беркута
из рук выпустили! Когда еще доведется встретиться с ним с глазу на глаз?
     - Не  тужи,  сынку,  -  хлопнул  по  спине пана Мартына Метелица. - Вот
прибудем  в  лагерь, покажу тебе такую лялечку*, что враз забудешь про хана,
чтоб он скис!
     ______________
     * Лялечка (укр.) - куколка.

     - Что ж то за лялька? - оживился Спыхальский.
     - Эге-ге,  такую  кралю вызволил я в Ак-Мечети, что тебе, пан Мартын, и
не  снилось!  Ну,  раскрасавица,  белолицая,  очи  голубые-голубые, как даль
небесная,  а  косы  -  мягче пряжи льняной, право... К тому ж твоя землячка.
Должно,  и  шляхтянка  даже...  Эх,  будь  я  помоложе, ни за что б не отдал
никому.  Но  увы!  Вот  и  поступаюсь тебе великодушно. Враз забудешь своего
хана, говорю.
     - А  и  вправду,  Мартын,  -  засмеялся Роман. - Бери панну, коли дают!
Может, это счастье твое?
     - А  я  что,  разве  отказываюсь?  -  подморгнул  лукаво  пан Мартын. -
Дзенькую  бардзо,  батько  Корней!  Хан,  конечно,  хорошо,  а  панна,  всем
известно, лучше!
     Возбужденно  переговариваясь,  вспоминая  самое  яркое  из  только  что
пережитого  боя,  друзья  медленно приближались к лагерю. Запорожцы хоронили
убитых, подбирали раненых, готовились к далекому обратному пути.
     Под  вечер,  перебредя  Сиваш,  они  вступили  в  неоглядные,  поросшие
ковылем ногайские степи.


8

     Возвращались  не  торопясь,  так как не боялись погони. Хан с остатками
своего  войска  вряд ли посмел бы гнаться за ними. А ногайцы, кочующие между
Сивашем  и  Днепром,  напуганные  разгромом  крымских  улусов, сами убегали,
чтобы не стать добычей казаков.
     Когда   солнце   начало   садиться   за   зыбкий  небосклон,  запорожцы
остановились  на  ночлег.  Лошади,  коровы, отары овец паслись вдоль берегов
почти  пересохшей  степной  речушки.  А  люди рвали ковыль, бурьян, готовили
себе постели. Кашевары разожгли костры и варили пшенный кулеш с бараниной.
     До  самых  сумерек лагерь шумел. Казаки ужинали вместе с освобожденными
пленниками   и   пленницами,  рассказывали  разные  бывальщины,  разыскивали
земляков.  И  только  поздно вечером улеглись спать прямо под яркими летними
звездами.
     Спыхальский  с  Метелицей  весь  вечер  бродили по огромнейшему лагерю,
пытаясь найти освобожденную польку.
     - Черт  ее  знает,  куда  она  девалась! - бурчал Метелица, недовольный
тем, что вместо отдыха вынужден слоняться в поисках какой-то шляхтянки.
     Спыхальский упрашивал:
     - Ну  пройдемся  еще  вот  тут,  вдоль  долины,  не  сидит ли где возле
костра?
     И  они  шли дальше. Подходили к каждой женщине. Но Метелица по-прежнему
не мог признать своей "пленницы".
     Утром,  когда  лагерь снялся с места и растянулся по степи нескончаемой
вереницей,  в  которой  было  не  менее  тридцати тысяч человек, Спыхальский
снова подъехал к Метелице.
     - Поедем, батьку... Может, и найдем тоту пташку!
     - Вот пристал! - пробурчал казак. - Далась она тебе!
     - Не   сердись,  батьку...  Для  тебя  она  лишь  одна  из  вызволенных
полонянок,  а для меня - землячка. Я на родине не был уже вон сколько лет...
Знаешь, как мне не терпится перекинуться родным словом с землячкой?
     - То-то и оно, что с землячкой... Да еще с такой!..
     Они  пустили  коней рысью и поехали к группе освобожденных невольников.
Здесь   были   женщины  и  дети,  парни  и  пожилые  мужчины,  даже  старые,
изможденные  деды  -  с  Дона,  из Москвы, Польши и Литвы, но больше всего с
Украины.  Некоторые  провели в неволе год или два, другие - все десять, а то
и  пятнадцать  лет. У большинства на лицах отпечаток страдания и... радость.
Радость долгожданной свободы, что прилетела на быстроногих казацких конях.
     Но  были  и такие, кто не скрывал печали и отчаяния. В их глазах стояли
слезы, а из груди то и дело вырывались вздохи.
     - Что это они? - спросил Спыхальский. - Поди ж, не в неволю идут!
     - Э-э,  сынок,  у каждого своя доля, - задумчиво проговорил Метелица. -
Одному  неволя  -  лютая  недоля,  а  другому  -  мать родная... Глянь на ту
женщину  с черноголовым хлопчиком, она, видать, жена татарина, а хлопчик, ее
сын,  -  тум, иначе - полутатарин-полухристианин... Как ты думаешь, хотелось
ей  лишиться  мужа,  отары овец, табуна коней, виноградников и бахчей и идти
на  свою,  уже такую для нее чужую и далекую землю, где у нее, может, нет ни
кола ни двора? Вот она и плачет, но идти обязана...
     - Гм,  и  верно,  то,  что  мы  называем  волей,  для нее оборачивается
неволей... И много таких?
     - Кто знает... Пожалуй, немало.
     Они  ехали  медленно и внимательно всматривались в каждое женское лицо.
Метелица  напрягал память. Перед ним всплывали только голубые, полные страха
глаза  да  буйные шелковистые волосы, обрамлявшие красивую головку. Но разве
среди  тысяч  женщин  только  у  нее голубые глаза и русые косы? Вон сколько
их!.. Как же узнать полячку?
     Над  бесконечной  колонной  висела  тонкая  сизая  пыль. Палящее солнце
немилосердно  жгло худые жилистые шеи мужчин, потные спины женщин и открытые
головки  детей.  Идти  было  нелегко.  Мучила  жажда.  Над ровной, как стол,
степью  дрожало марево, а в чистом, безоблачном небе спокойно и торжественно
проплывали ширококрылые коршуны.
     Спыхальский  потерял  уже  надежду, что Метелица узнает его землячку, и
потому равнодушно ехал следом.
     Вдруг  позади него раздался громкий женский крик. Пан Мартын вздрогнул,
как  от  удара.  Ведь это же голос, которого никак не ожидал услышать в этой
дикой степи!
     Он стремительно повернулся.
     На  него  смотрела его жена Вандзя. Татарская одежда и какая-то грязная
тряпка  на  голове  совсем  изменили  женщину, но голос, глаза... Пан Мартын
даже  зажмурился  от  неожиданности,  не  веря  самому  себе. Не сон ли это?
Откуда здесь могла взяться Вандзя? Как она попала сюда?
     - Вандзя!  -  Он  пулей  слетел  с  коня. - Вандзя! Это ты? Золотко мое
дорогое!
     Вандзя  стояла,  пораженная  не  меньше,  чем  Спыхальский. Если бы пан
Мартын  не  был  так  взволнован,  он смог бы заметить, как побледнели у нее
щеки, во взгляде что-то дрогнуло, промелькнуло испуганно и тут же исчезло.
     - Мартын! - прошептала женщина. - О Мартын!
     Он схватил ее на руки, прижал к груди.
     - Вандзя!  Любимая  моя!  Разрази  меня  гром,  если  я  надеялся здесь
встретиться с тобой!
     - Я тоже не ожидала...
     Вокруг  них  стали  собираться  люди. Ошарашенный Метелица от удивления
рот  раскрыл:  "его"  шляхтянка оказалась женой Спыхальского!.. Старый казак
долго  скреб  затылок,  а  потом  хлестнул коня и помчался к товарищам, чтоб
рассказать поскорее такую необычайную новость.
     Спыхальский  опустил  Вандзю  на  землю,  увидев,  что  на них обращены
любопытные  взгляды  людей,  и,  не выпуская ее руку из своей, пошел рядом с
ней.
     Выяснилось,  что  Вандзя  уже  много  лет  была  в неволе. Когда султан
Магомет  брал  Каменец,  несколько  татарских  чамбулов  напали на Галицию и
Польшу, тогда и попала она к ним в плен.
     - Если  б  я  знал,  что ты в Крыму, я, не мешкая ни минуты, пошел бы с
товарищами вызволять тебя, моя милая!..
     У  Вандзи  вырвался  тяжкий  вздох, и в голубых глазах задрожали слезы.
Мартын  расценил  это  как  проявление  сожаления  по  утраченным на чужбине
годам,  как  укор  судьбе, так несправедливо и жестоко обошедшейся с ней. Он
обнял жену за плечи, горячо прошептал:
     - Не плачь, Вандзюня, не убивайся! Горе позади, все будет хорошо...
     - Ах, Мартын, ты ниц не розумиешь! - всхлипнула она.
     - Что  я должен понимать? Мы вместе - для меня этого достаточно. Теперь
мы всегда будем вместе, счастье мое! Поедем в наш Круглик...
     - Там ничего не осталось: все сожжено.
     - А мы отстроим! Поставим еще лучший дом...
     - Нет, Мартынчик, не поеду я...
     - Что? - воскликнул ошеломленный Спыхальский. - Почему?
     - Кроме тебя, там у меня никого нет...
     - Кроме меня, говоришь? А кто тебе еще нужен, моя ясочка?
     - У меня дети, Мартын, - чуть слышно сказала Вандзя.
     - Холера ясная, какие дети? Откуда?
     Кровь  кинулась  ему  в лицо, и оно побагровело. Губы задрожали, а руки
помимо воли схватили Вандзю за плечи.
     Не владея собой, он взревел:
     - Откуда, спрашиваю?
     Вандзя вырвалась из его рук, гордо вскинула голову.
     - Не  кричи,  Мартын! Сам мог бы догадаться, что таких женщин, как я, в
неволе не посылают доить кобылиц или полоть бахчу...
     - Значит, ты...
     - Да, я стала женой салтана.
     - О Езус!
     - А  что  мне  оставалось делать? Виновата я в том, что меня схватили в
нашем  Круглике, как беззащитную овцу, и завезли в чужой далекий край? Не ты
ли  должен  был защитить меня? Но вы сдали туркам Каменец и сами оказались в
неволе... Так почему теперь ты обвиняешь меня?
     Спыхальский   бессмысленно  смотрел  на  жену,  не  в  силах  до  конца
осознать,  что  произошло. Так внезапно, в один миг разбилось его счастье, о
котором  он  грезил  все эти долгие тяжкие годы, рухнули надежды на будущее,
взлелеянные   в   черном   мраке   каторжных   ночей,   когда  у  него  было
одно-единственное утешение - эта мечта...
     - Где ж эти... дети? - глухо спросил он.
     - В Крыму... Салтан, наверно, спас их, моих двух хлопчиков.
     - А может, они погибли?
     - Нет,  не  верю!  -  крикнула Вандзя. - Не говори так! Не поверю, пока
сама не смогу убедиться... Я видела, как он ускакал с ними!
     - У нас будут наши дети, Вандзюня.
     - Как  знать,  будут ли... Ведь не было... А те, двойняшки, уже есть, и
я их безумно люблю! Слышишь - люблю!
     - Ты забудешь их.
     - Кого? Детей?! Ты думаешь, что говоришь?
     - Холера ясная! Но ты должна ехать домой!
     - Я и еду, - безразличным тоном произнесла Вандзя.
     Пан Мартын вздохнул и ничего не ответил.


АРКАН ВЬЕТСЯ...


1

     Диван*  собрался  после  обеденного  намаза**  в малом тронном зале. За
окнами  сияло  палящее  солнце,  и  от горячей духоты поблекли, увяли листья
деревьев, а здесь было прохладно и приятно пахло розовым маслом.
     ______________
     * Диван (ист.) - правительственный совет турецкого султана.
     **  Намаз  (перс.)  -  мусульманская молитва, которую читают пять раз в
день.

     На  расшитых  золотом  и  серебром  мягких  миндерах*, набитых промытой
верблюжьей  шерстью,  сидели  наивысшие  сановники Османской империи. Немые,
безъязыкие  черные  рабы-нубийцы  в белых как снег тюрбанах и таких же белых
балахонах  бесшумно  появились из-за шелковых дверных драпировок и поставили
перед каждым тонкой работы пиалу с холодным шербетом.
     ______________
     * Миндер (турецк.) - подушка для сидения.

     Но  никто  к  шербету  не  притронулся.  Речь шла о важных для будущего
Порты делах.
     Говорил  великий  визирь  Кара-Мустафа.  Он утверждал, что этот год для
урусов   станет   катастрофическим.   В  Валахии  стоит  готовое  к  походу,
отдохнувшее  за  зиму  и  заново оснащенное всем необходимым большое войско.
Его  должны  поддержать Крымская и Аккерманская орды. Правда, недавний налет
запорожцев  основательно  подорвал  силы  Мюрад-Гирея,  но  через  месяц  он
сможет,  с  помощью  аллаха,  восстановить их и поставить под свой бунчук не
менее  тридцати  -  сорока  тысяч всадников. Крымчаки ворвутся по Муравскому
шляху  на  Левобережье, карающей бурей промчатся по земле казаков и ударят в
тыл урусским войскам, обороняющим свою древнюю столицу Киев.
     - Я  с  войском  подойду  к Киеву с юга и смету его с лица земли! Учиню
разгром  пострашней,  чем  при  Батые! Я не оставлю там камня на камне! Я не
пощажу,  как  это  сделал  Батый,  их  Софию!  Она  станет мечетью, северной
Ая-Софией,  оплотом  магометанства на диких сарматских землях! А тех урусов,
которые  не  сдадутся,  мы  утопим в Днепре! - закончил паша Мустафа и низко
поклонился  султану.  -  Знамена  ислама  начнут  реять над половиной земель
урусов!
     - Это  нужно сделать как можно скорее, - проговорил с трудом султан: он
уже  вторую  неделю  был  болен.  -  Нам  предстоит большая война на западе.
Король  Ляхистана  вместе  с Венецией и австрийским цесарем, как докладывают
наши  лазутчики,  готовит  против  нас крестовый поход!.. Потому и должны мы
одним  ударом разгромить урусов, а вторым, еще более могучим, - австрийцев и
их союзников... Тогда вся Европа будет у моих ног!
     - Инчалла!  Да  свершится  воля  аллаха!  - закивали бородами советники
султана. - Покончить с урусами одним ударом!
     - Неплохо  бы  перед  походом провести глубокую разведку, выведать силы
урусов  и их укрепления, - предложил константинопольский паша Суваш. - Мы не
можем опять, как в прошлом и позапрошлом году, идти вслепую...
     Замечание  задело  визиря  за  живое. Позапрошлогоднее поражение его не
касается  -  оно  лежит  на совести Ибрагим-паши. Но прошлогоднее... Неужели
паша  Суваш  считает,  что  в  прошлом  году  он,  великий  визирь, потерпел
поражение  под  Чигирином?  Ведь  Чигирин  пал!  Его  уже  нет. Он больше не
существует... Разве это не победа?
     Однако  ничего  подобного  визирь  вслух не произнес, он знал, что паша