ся на его пути.
     Тем  не  менее  Майкл  позволял Квэку кормить и  поить его,  а  также
оказывать ему и другие услуги, сначала лишь в отсутствие Доутри, когда тот
исполнял свои обязанности стюарда,  а потом и в любое время. Не раздумывая
над этим, он понял, что пища, которую ему приносил Квэк, и все прочее, что
Квэк для него делал,  исходила не  от  Квэка,  а  от  господина,  которому
принадлежал Квэк,  так же как и он,  Майкл.  Впрочем,  Квэк не сердился на
Майкла. Неусыпно заботясь о благополучии и покое своего хозяина - хозяина,
который в  тот  страшный день  на  острове Короля Вильгельма спас  его  от
кровавой мести убитых горем владельцев свиньи,  -  он  ради  него  холил и
нежил Майкла. Заметив растущую привязанность своего хозяина к Майклу, он и
сам  полюбил  его,   -   вернее,   стал  относиться  к  нему  с  таким  же
благоговением,  с  каким относился к башмакам или одежде стюарда,  которые
ему надлежало чистить,  или к  шести бутылкам пива,  которые он  ежедневно
выносил для него на ледник.
     По правде  говоря,  в  Квэке  не  было  ни  одной   аристократической
черточки,  Майкл же был прирожденным аристократом. Он мог из любви служить
стюарду,  но на одну доску с этим черным уродом он себя не ставил. У Квэка
была  душа раба,  а в Майкле рабского было не больше,  чем в индейцах в ту
пору,  когда их тщетно пытались обратить в рабов на  плантациях  Кубы.  Во
всем  этом  не было вины Квэка,  так же как не было заслуги Майкла.  Майкл
унаследовал от своих предков, в течение веков строго отбираемых человеком,
свирепость  и  преданность  -  сочетание,  в  результате  неизменно дающее
гордость.  Гордости  же  нет  без  чувства  чести,  как  нет   чести   без
самообладания.
     Лучшими достижениями Майкла в  первые дни  обучения в  каюте  стюарда
было то,  что он выучился считать до пяти.  Несмотря на его исключительную
понятливость и  ум,  на  это ушло много часов напряженной работы.  Ведь он
должен  был  научиться,  во-первых,  узнавать  звуки,  обозначающие цифры;
во-вторых, видеть глазами и одновременно отличать мысленно один предмет от
всех  других  предметов  и,  наконец,  отождествлять  в  уме  предмет  или
несколько предметов, числом до пяти, с цифрой, произносимой стюардом.
     Для натаски Майкла Дэг Доутри применял шарики,  скатанные из бумаги и
перевязанные бечевкой. Бросив пять шариков под койку, он приказывал Майклу
принести ему три,  и  Майкл безошибочно приносил и клал ему в руку не два,
не четыре, а именно три шарика. Когда Доутри бросал под койку три шарика и
требовал четыре,  Майкл  притаскивал ему  три,  тщетно  искал  четвертый и
начинал с  виноватым видом  вилять хвостом и  прыгать вокруг стюарда,  под
конец снова кидался на  розыски и  вытаскивал четвертый из-под подушки или
из-под одеяла.
     То же самое он проделывал и  с  другими известными ему предметами.  В
пределах пятерки он  всегда приносил требуемое число башмаков,  или рубах,
или   наволочек.   Разница  между  математическими  способностями  Майкла,
умевшего считать до пяти,  и  старика негра в Тулаги,  который раскладывал
табачные палочки на кучки, по пятку каждая, была много меньше, чем разница
между  Майклом и  Дэгом  Доутри,  умевшим умножать и  делить  многозначные
числа.  В  этом  смысле  еще  большая  дистанция отделяла Дэга  Доутри  от
капитана Дункана,  управлявшего "Макамбо" с  помощью точных математических
расчетов.   Но   все-таки   самая  большая  дистанция  существовала  между
математическим мышлением капитана Дункана и  мышлением астронома,  который
вычерчивает карту  неба  и  мысленно  пускается в  плавание между  светил,
отстоящих от нас на тысячи миллионов миль,  астронома,  уделяющего крупицу
своих  познаний капитану Дункану,  чтобы тот  во  всякий день  и  час  мог
определить местонахождение "Макамбо" в открытом море.
     Только одно давало Квэку известную власть над  Майклом.  У  Квэка был
варганчик,  и  когда  замкнутый мирок "Макамбо" и  ухаживание за  стюардом
нагоняли на  него тоску,  он губами и  рукой извлекал из него таинственные
звуки,  уносившие его в  иные края и  времена,  а  Майкл подпевал,  вернее
подвывал ему, хотя в его вое была та же ласкающая слух мелодичность, что и
в  вое Джерри.  Майклу вовсе не хотелось выть,  но все его существо так же
неизбежно реагировало на  музыку,  как  при  лабораторных опытах реагируют
друг на друга химические вещества.
     Поскольку он проживал в каюте стюарда нелегально, голоса его никто не
должен был слышать,  и  Квэку теперь приходилось искать утешения в  звуках
своего  варганчика,  сидя  в  адской жаре  над  кочегаркой.  Впрочем,  это
продолжалось недолго.  То  ли  благодаря слепому  случаю,  то  ли  в  силу
предначертаний судьбы,  занесенных в  книгу жизни еще до  сотворения мира,
Майкл  оказался  вовлеченным  в  приключение,   которое  коренным  образом
повлияло не  только на  его участь,  но  также и  на  участь Квэка и  Дэга
Доутри, - более того, которое определило место их кончины и погребения.


                               ГЛАВА ШЕСТАЯ

     События, имевшие столь важные последствия в будущем, начались с того,
что  Майкл  всем,  решительно всем  выдал свое  присутствие на  "Макамбо".
Произошло  это  по  небрежности Квэка,  недостаточно плотно  закрывшего за
собой дверь в каюту.  По морю катилась легкая зыбь,  и дверь то оставалась
распахнутой  на   несколько  секунд,   то   снова   затворялась,   но   не
захлопывалась.
     Майкл   перескочил  через  высокий  комингс  с   невинным  намерением
исследовать ближайшие окрестности.  Но  не  успел он  выйти из каюты,  как
"Макамбо" сильно качнуло и на этот раз дверь захлопнулась. Он хотел тотчас
же вернуться обратно.  Послушание стало его второй натурой,  потому что он
всем  сердцем желал повиноваться воле своего хозяина и  с  первых же  дней
заключения почувствовал,  понял или догадался,  что сидит взаперти по воле
стюарда.
     Он долго торчал перед закрытой дверью, тоскливо поглядывая на нее, но
потом сообразил,  что лаять на неодушевленный предмет или вступать с ним в
беседу  не  имеет  никакого смысла.  Майкл  еще  маленьким щенком научился
понимать,  что мольба или угроза воздействуют только на живые существа,  а
неживые предметы,  как эта дверь,  например,  хоть и  движутся,  но  не по
собственной воле и остаются глухими к любому зову жизни.  Время от времени
он  прохаживался по  небольшой площадке,  на которую выходила дверь каюты,
посматривая на длинный проход, тянувшийся от носа к корме.
     Так он  провел примерно с  час,  то  и  дело возвращаясь к  упорно не
открывавшейся двери.  Затем его осенила мысль: раз дверь не открывается, а
стюард и Квэк не идут и не идут, то надо их разыскать.
     Приняв  этот  план  действий,   Майкл,   не  мешкая,  без  дальнейших
размышлений  или  колебаний,   двинулся  по  длинному  коридору,  в  конце
которого,  за  поворотом,  он обнаружил узенький трап.  Учуяв среди многих
запахов запахи стюарда и Квэка, Майкл узнал, что они прошли здесь.
     Поднявшись по трапу и выйдя на палубу,  он стал встречать пассажиров.
Поскольку все  это  были белые боги,  Майкл не  оскорблялся тем,  что  они
заговаривали с  ним,  но продолжал бежать,  не останавливаясь,  и очутился
наконец на открытой палубе,  где множество почитаемых им белых богов уютно
расположились в шезлонгах.  Ни Квэка,  ни стюарда среди них не было.  Зато
перед ним оказался еще один узкий трап,  и  он поднялся на верхнюю палубу.
Здесь, под широким тентом, было еще больше белых богов - много больше, чем
он видел за всю свою жизнь.
     Передняя часть  верхней палубы кончалась мостиком,  не  возвышавшимся
над ней,  а  как бы  составлявшим ее продолжение.  Обойдя рубку рулевого с
теневой,  подветренной стороны,  Майкл лицом к  лицу  столкнулся со  своей
судьбой. Здесь необходимо заметить, что у капитана Дункана на борту, кроме
двух фокстерьеров,  имелась еще большая персидская кошка,  а  у этой кошки
целый выводок котят.  Детскую для своих малюток кошка устроила в рубке,  а
капитан Дункан,  всячески ублажавший ее, велел еще поставить туда ящик для
котят  и  пригрозил своим  помощникам самыми  страшными карами,  если  они
раздавят хоть одного котенка.
     Но  Майкл ничего об  этом не  знал.  Кошка же узнала о  существовании
Майкла раньше,  чем  он  узнал о  существовании кошки.  Короче говоря,  он
впервые увидел ее, когда она ринулась на него из открытой двери рубки. Еще
не  успев  отдать себе  отчет  в  неожиданно нагрянувшей опасности,  Майкл
инстинктивно отскочил в  сторону.  С  его точки зрения,  это была ничем не
спровоцированная агрессия.  Он  смотрел на кошку,  ощетинившись и  начиная
понимать,  что  перед ним  всего-навсего кошка,  но  она снова ринулась на
него, распушив свой хвост, по длине не уступавший руке крупного мужчины, и
выпустила когти, фыркая от злобы и жажды мести.
     Для уважающего себя ирландского терьера это было уже слишком.  Ярость
вспыхнула в нем в ту самую минуту,  когда кошка сделала второй прыжок;  он
отскочил,  чтобы спастись от ее когтей и самому броситься на нее сбоку,  и
зубами схватил ее  за  спину  в  мгновение,  когда  она  еще  находилась в
воздухе.  В следующую секунду кошка уже билась и корчилась с перегрызенным
спинным хребтом.
     Но  для  Майкла это оказалось еще только началом.  Пронзительный лай,
вернее,  тявканье,  новых врагов заставило его сделать стремительный, но -
увы!  -  все же недостаточно быстрый полуоборот.  С  обоих флангов на него
налетели два  рослых фокстерьера;  он  упал  и  покатился по  палубе.  Эти
фокстерьеры,  кстати сказать,  давно,  еще маленькими щенками,  явились на
борт  "Макамбо"  в   карманах  Дэга  Доутри,   который,   по  обыкновению,
"поживился" ими  в  Сиднее и  затем  продал капитану Дункану по  гинее  за
штуку.
     На  этот раз Майкл вскочил на  ноги,  разозленный уже не на шутку.  И
правда, на него градом сыпались какие-то воинственные кошки и собаки, а он
ведь не  только не  затевал с  ними ссоры,  но  даже не  подозревал об  их
существовании,  покуда  они  на  него  не  напали.  Фокстерьеры вели  себя
отважно,  несмотря на свою истерическую ярость, и не успел он подняться на
ноги, как они уже снова атаковали его. Клыки одного из них сцепились с его
клыками,  губы  у  обоих были  разодраны.  Получив новый удар,  один  фокс
отпрянул от  своего более тяжеловесного противника.  Зато другой ухитрился
налететь на Майкла с фланга и в кровь разодрать ему бок.  Мгновенно, почти
спазматически,  изогнувшись всем телом,  Майкл отшвырнул фокса,  оставив в
его  пасти целый клок  своей шерсти,  но  зато насквозь прокусив ему  ухо.
Фокстерьер,  пронзительно взвизгнув от боли, так резко отскочил, что клыки
Майкла,  точно гребень,  насквозь прочесали его ухо. Тут на Майкла налетел
первый фокс,  и  едва только он  обернулся,  чтобы принять бой,  как опять
подвергся неспровоцированной атаке.  На  сей  раз  это был капитан Дункан,
разъяренный видом  своей  убитой  кошки.  Он  так  хватил Майкла сапогом в
грудь,  что едва не вышиб из него дух.  Майкл,  взлетев в  воздух,  тяжело
рухнул на  бок.  Оба фокса стремглав бросились на него и  впились зубами в
его жесткую щетинистую шерсть.  Лежа на  боку и  тщетно пытаясь подняться,
Майкл все  же  умудрился схватить за  ногу одного из  противников.  Тот  с
громким визгом начал отступать на трех лапах, поджимая четвертую, до кости
прокушенную Майклом.
     Майкл дважды отбросил второго четвероногого врага и стал стремительно
кружить вокруг него,  а  за  Майклом,  в  свою  очередь,  погнался капитан
Дункан.  Затем,  сократив расстояние между собой и  противником прыжком по
хорде дуги,  описываемой фоксом,  Майкл впился зубами ему в загривок.  При
столь неожиданном нападении более крупной собаки фокс не  устоял и  тяжело
шлепнулся на палубу.  И в то же мгновение капитан Дункан вторично так пнул
Майкла ногой, что у того в зубах остался кусок фокстерьерова мяса.
     Тогда Майкл двинулся на  капитана.  Пускай он  белый бог!  Взбешенный
столькими нападениями такого множества врагов, Майкл, мирно пустившийся на
поиски Квэка и стюарда,  не стал тратить времени на размышления. К тому же
он этого белого бога раньше и в глаза не видывал.
     Поначалу Майкл щерился и  рычал.  Но так как битва с белым богом была
делом нешуточным, то, отскочив в сторону, чтобы уклониться от нового удара
ногой,  он не издал ни звука.  Сманеврировав, как в случае с кошкой, Майкл
атаковал капитанскую ногу с фланга. В сторону, чтоб увернуться от удара, а
потом из укрытия ринуться на врага -  такова была его тактика. Он научился
ей на неграх, в Мериндже и на борту "Евгении", причем иногда этот трюк ему
удавался,  а  иногда и  нет.  Зубы его  мгновенно прокусили белую парусину
брюк.  Резкий толчок в ногу -  и взбешенный моряк потерял равновесие. Едва
не шлепнувшись носом, он с огромным усилием удержался на ногах, перескочил
через  изготовившегося к  вторичному нападению  Майкла,  пошатнулся и  сел
прямо на палубу.
     Сколько времени ему понадобилось бы на то, чтобы отдышаться, осталось
неизвестным,  так как, пришпоренный отчаянным укусом в плечо, он вскочил с
максимальной быстротой,  на  какую  только  был  способен при  всей  своей
тучности.  И тут Майкл хоть и упустил возможность вцепиться ему в икру, но
зато в  клочья разорвал штанину на другой ноге и  сам получил такой пинок,
что взлетел на воздух, перекувырнулся и грохнулся спиною оземь.
     Капитан, бывший до сих пор яростно наступающей стороной, собрался еще
раз наподдать Майклу,  но  тот вдруг вскочил на ноги и  прыгнул,  чтобы на
этот раз  вцепиться капитану уже  не  в  ногу или в  бедро,  а  в  глотку.
Впрочем,  до глотки он не достал,  и,  вонзившись зубами в  широкий черный
галстук капитана,  повис на  нем,  но  тут же  оборвался и  разодрал его в
лохмотья.
     Но  не  столько  это  обстоятельство заставило  капитана  отступить и
перейти  уже  к  чисто  оборонительной тактике,  сколько  молчание Майкла,
зловещее,  как смерть.  Этот пес не  рычал,  не огрызался.  Уставившись на
капитана немигающими глазами,  он  снова и  снова бросался на него.  Он не
лаял,  кидаясь в атаку,  и не взвизгивал, получив удар ногой. Страха Майкл
не  знал.  Том  Хаггин часто  бахвалился выдержкой Бидди и  Теренса;  надо
думать,  что  они и  своего сына Майкла обучили глазом не  моргнув сносить
побои.  Бидди и Теренс - так уж были созданы эти псы - неизменно бросались
навстречу удару и вступали в схватку с тем,  кто его наносил.  В молчании,
суровом, как смерть, вели они бой, непрерывно атакуя противника.
     Такой же был и  Майкл.  Капитан ударял его ногой и отступал,  а Майкл
подпрыгивал и впивался зубами в его ногу. Спасение явилось капитану в лице
матроса  со  шваброй  для  мытья  палубы,  насаженной  на  длинную  палку.
Вмешавшись в потасовку, он изловчился засунуть эту швабру в пасть Майклу и
отпихнул его. Майкл машинально сжал швабру зубами, но тотчас же выплюнул и
уже  больше не  старался ее  укусить,  сообразив,  что  это неодушевленный
предмет, которому его клыки не причиняют боли.
     Матрос тоже занимал его лишь постольку,  поскольку от  него надо было
увертываться.  Лакомым куском  сейчас был  капитан Дункан,  который стоял,
привалившись к поручням, и, тяжело дыша, вытирал пот, градом катившийся по
его лицу.  Если на рассказ об этом побоище,  начиная с убийства персидской
кошки и  кончая шваброй,  засунутой в  пасть Майкла,  потребовалось немало
времени,  то  на  деле все произошло с  такой молниеносной быстротой,  что
пассажиры,  повскакавшие с шезлонгов, подоспели к месту происшествия, лишь
когда  Майкл,  ловко  увернувшись от  швабры  матроса,  снова  ринулся  на
капитана Дункана и на этот раз так зверски укусил его за жирную ногу,  что
тот взвыл от боли и разразился каким-то бессвязным проклятием.
     Меткий пинок отшвырнул Майкла и дал возможность матросу снова пустить
в  ход  швабру.  В  этот  момент  подоспел  Дэг  Доутри,  глазам  которого
представились:  перепуганный,  окровавленный,  доведенный чуть  ли  не  до
апоплексического  удара  капитан,  Майкл,  в  зловещем  молчании  неистово
кидающийся  на  швабру,   и  громадная  персидская  кошка  в  предсмертных
судорогах.
     - Киллени-бой! - повелительно крикнул стюард.
     Несмотря  на  все  негодование и  ярость,  обуревавшие Майкла,  голос
хозяина проник в его сознание;  он почти мгновенно остыл,  прижал уши, его
вздыбившаяся шерсть улеглась, и губы уже закрыли клыки, когда он обернулся
и вопросительно взглянул на Доутри.
     - Сюда, Киллени!
     Майкл повиновался; он не пополз на брюхе, как виноватый, а радостно и
быстро подбежал к стюарду.
     - Ложись, бой!
     Он улегся,  предварительно сделав полуоборот, и со вздохом облегчения
лизнул своим красным языком сапог стюарда.
     - Это ваша собака,  Доутри?  -  голосом,  сдавленным от гнева, и едва
переводя дыхание, осведомился капитан.
     - Да, сэр, моя. Что она тут натворила, сэр?
     Беды,  которые натворил Майкл,  лишили капитана дара  речи.  Он  лишь
слабо поводил рукой,  указывая на  издыхающую кошку,  на  свои  вымазанные
кровью,   лохмотьями  висевшие  брюки  и   на  распростертых  у   его  ног
фокстерьеров, которые, жалобно скуля, зализывали раны.
     - Очень сожалею, сэр... - начал Доутри.
     - Сожалею!  Черт  вас  возьми!  -  прервал  его  капитан.  -  Боцман!
Вышвырнуть собаку за борт.
     - Есть вышвырнуть собаку за  борт,  сэр!  -  повторил боцман,  но  не
двинулся с места.
     Лицо Дэга Доутри становилось все более ожесточенным по мере того, как
в  его душе крепла воля к  противодействию,  которое он собирался оказать,
как  всегда  спокойно,   но  непреклонно.  Впрочем,  он  ответил  капитану
почтительно  и,   правда,  не  без  труда,  придал  своим  чертам  обычное
добродушное выражение.
     - Это хорошая собака,  сэр,  и не задиристая. Я даже представить себе
не могу,  с  чего она так разъярилась.  Наверное,  случилось что-нибудь из
ряда вон...
     - Так оно и было,  -  вмешался один из пассажиров, владелец кокосовой
плантации на Шортлендских островах.
     Стюард бросил на него признательный взгляд и продолжал:
     - Это хороший пес,  сэр,  послушный.  Вы  же сами видели,  что даже в
такую минуту он послушался меня,  пришел и  лег.  Он умен,  как бес,  сэр;
делает все,  что я ему приказываю. Сейчас я его заставлю просить прощения.
Вот поглядите...
     Доутри шагнул к истерическим фоксам и подозвал Майкла.
     - Это  славная собака,  Киллени,  славная,  -  тихонько заговорил он,
одной рукой гладя фокса, а другой Майкла.
     Фокс  отчаянно заскулил и  крепче прижался к  ногам капитана Дункана,
Майкл же,  повиливая хвостом и мирно свесив уши,  подошел к нему, взглянул
для  проверки на  стюарда,  обнюхал своего недавнего врага и  даже высунул
язык, собираясь лизнуть его в ухо.
     - Вот видите,  сэр, какой это добродушный пес! - возликовал Доутри. -
Он делает все,  что ему прикажут.  Настоящий пес,  храбрый! Сюда, Киллени!
Это тоже славная собачка.  Славная! Поцелуйтесь и больше не ссорьтесь. Вот
так!
     Второй фокс,  у  которого была поранена передняя лапа,  кое-как  снес
обнюхивание Майкла,  только в  глотке у него что-то истерически клокотало,
но  когда  Майкл  высунул  язык,   фоксово  терпение  лопнуло.  Несчастная
собачонка попыталась куснуть Майкла в морду.
     - Он хороший, Киллени, хороший, - торопливо вмешался стюард.
     Майкл вильнул хвостом в знак того,  что понял его, и с добродушнейшим
видом шлепнул фокса по шее своей тяжелой лапой так, что тот перекувырнулся
через  голову и  покатился по  палубе.  Фокс  злобно огрызнулся.  Майкл же
равнодушно  отвернулся  от  него  и  посмотрел  в  глаза  стюарду,  ожидая
одобрения.
     Пассажиры   приветствовали  взрывом   хохота   этот   невольный  трюк
фокстерьера и величественное добродушие Майкла.  Впрочем,  хохот относился
не только к обоим псам:  в минуту,  когда Майкл перекувырнул