е  силах,  лишь  бы  избежать  удара,
настигавшего  ее  в  воздухе  и,  словно  жало  скорпиона,  впивавшегося в
натянутое, как струна, тело.
     - Собака никогда как следует не  прыгнет,  если ее  не  заставить,  -
говорил Коллинз своим ассистентам. - А заставить ее - ваше дело. Потому-то
собаки-прыгуны,   выпущенные  из  моей  школы,   и  отличаются  от  собак,
проходивших дрессировку у какого-нибудь любителя, - эти проваливаются даже
в самых захолустных городишках.
     Коллинз  заботливо  обучал   своих   ассистентов.   Молодой  человек,
окончивший школу  в  Сидеруайльде и  получивший рекомендательное письмо от
Коллинза, очень высоко котировался в цирковом мире.
     - Ни одна собака не умеет от рождения ходить на задних лапах,  а  тем
более на передних,  -  любил говорить Коллинз. - Они для этого не созданы,
их надо заставить - вот и все. Заставить - в этом весь секрет дрессировки.
Их  долг -  повиноваться.  Ваш -  принуждать их  к  повиновению.  Это ваша
профессия.  Заставьте их повиноваться. Тому, кто этого не сумеет, здесь не
место. Раз навсегда зарубите себе это на носу и принимайтесь за дело.
     Майкл видел,  хотя толком и  не  понимал,  что  тут  происходит,  как
дрессировали мула при помощи утыканного гвоздями седла.  В  первый день на
арену вышел раскормленный и  добродушный мул.  До  того,  как  острый глаз
Коллинза приметил его,  он был баловнем целой семьи, смешившим детей своим
нелепым упорством,  и  не знал в  жизни ничего,  кроме добра и  ласки.  Но
Коллинз сразу понял,  какое это здоровое,  сильное и выносливое животное и
сколь комический эффект произведет появление на  арене эдакого длинноухого
благодушного создания.
     В  день трагического перелома в  его жизни мул получил новую кличку -
Барней Барнато. Он нимало не подозревал о гвоздях в седле, - покуда на нем
никто  не  сидел,   они  не  давали  себя  чувствовать.   Но  едва  только
негр-акробат Сэмюэль Бэкон вскочил в  седло,  как колючки впились в  спину
мула.   Негр  знал  об  этом  и  был  наготове.   Но  Барней,   пораженный
неожиданностью и  болью,  впервые в  жизни  вскинул задом,  и  притом  так
высоко, что глаза Коллинза блеснули удовлетворением. Сэм же отлетел вперед
футов на двенадцать и шлепнулся в опилки.
     - Здорово,  - одобрительно заметил Коллинз. - Когда я продам мула, вы
тоже получите ангажемент,  или я ничего не смыслю в своем деле.  Это будет
первоклассный  номер.   Надо  найти  и   натренировать  еще  двух  опытных
наездников, которые сумеют хорошо падать. А ну, еще раз!
     И  для  Барнея  начались  муки  дрессировки.  (Впоследствии человеку,
купившему его,  предлагали больше ангажементов,  чем  он  в  состоянии был
принять.) Каждый день Барней был обречен на невыносимые страдания. Правда,
седла, утыканного гвоздями, да и вообще седла, на него больше не надевали,
негр вскакивал ему прямо на спину,  а  брыкался и  вздыбивался мул потому,
что колючки были теперь прикреплены ремнями к  ладоням наездника.  В конце
концов  Барней стал  так  чувствителен,  что  достаточно было  кому-нибудь
взглянуть на его спину,  как он уже приходил в неистовое волнение и,  едва
наездник приближался к нему,  начинал брыкаться,  вскидываться и вертеться
на месте в предчувствии мучительной боли.
     К  концу  четвертой  недели  пребывания Барнея  в  Сидеруайльде,  при
участии еще  двух,  уже  белых,  акробатов был устроен просмотр номера для
наметившегося покупателя -  стройного французика с  нафабренными усами.  В
результате он,  не торгуясь, отдал за Барнея запрошенную сумму и предложил
ангажемент не только Сэму,  но и обоим белым, Коллинз сумел "подать" номер
покупателю со  всеми атрибутами настоящего циркового представления и  даже
сам выступил в роли шталмейстера.
     Жирного,  лоснящегося, добродушного с виду Барнея ввели в огороженное
стальными тросами пространство и сняли с него недоуздок. Почувствовав себя
свободным,   он  забеспокоился,   прижал  уши:  словом,  повел  себя,  как
норовистое животное.
     - Запомните,  -  обратился Коллинз к покупателю,  -  что, если вы его
купите,  вам придется взять на  себя обязанности шталмейстера,  и  вы сами
никогда не  должны причинять ему боли.  Когда он  это поймет,  вы получите
полную власть над ним и  сможете в  любую минуту его успокоить.  Он  самый
добродушный и благодарный мул из всех, какие мне когда-либо попадались. Он
будет любить вас и ненавидеть тех троих. Но на всякий случай предупреждаю:
если  он  озлобится и  начнет кусаться -  вырвите ему  зубы и  кормите его
только  отрубями  и  дробленой  распаренной  крупой.   Я  дам  вам  рецепт
питательных веществ,  которые следует добавлять в  его пойло.  А  теперь -
внимание!
     Коллинз спустился на  арену и  погладил Барнея;  мул стал ласкаться к
нему,  заодно пытаясь выбраться из загородки и спастись от того,  что - он
это знал по горькому опыту - неизбежно должно было воспоследовать.
     - Видите,  -  пояснил Коллинз,  - он мне доверяет. Он знает, что я не
только никогда не  обижаю его,  но  в  конце  номера всякий раз  являюсь в
качестве спасителя.  Я для него - добрый самаритянин, и вам придется взять
на себя ту же роль.  Ну,  а сейчас мы вам покажем этот номер. Впоследствии
вы, разумеется, сможете изменить или дополнить его по своему усмотрению.
     Великий дрессировщик вышел за канаты,  шагнул к воображаемой публике,
затем как  бы  окинул взглядом оркестр,  весь амфитеатр в  целом и  раек в
отдельности.
     - Леди и  джентльмены,  -  бросил он  в  зияющую пустоту так,  словно
обращался к  битком  набитому цирку,  -  разрешите представить вам  Барнея
Барнато,  весельчака мула.  Он ласков,  как щенок-ньюфаундленд, и... прошу
убедиться!
     Коллинз отступил к канатам и, протянув над ними руку, позвал:
     - Поди сюда,  Барней, и покажи публике, кого ты любишь больше всех на
свете.
     Барней рысцой подбежал к нему, перебирая своими маленькими копытцами,
ткнулся носом в его ладонь,  в локоть, затем слегка подтолкнул его в плечо
и,  привстав на дыбы,  попытался перебраться через канат. И обнять его. На
самом деле он упрашивал,  умолял Коллинза увести его с арены,  избавить от
предстоящих ему мучений.
     - Вот что значит никогда не причинять ему боли, - обернулся Коллинз к
господинчику с  нафабренными усами  и  снова  окинул взглядом воображаемый
цирк, воображаемый оркестр и воображаемую публику.
     - Леди и джентльмены!  Барней Барнато - великий шутник. Каждая из его
четырех ног  может  выкинуть штук  сорок  таких  фокусов,  что  ни  одному
человеку не  удастся продержаться у  него на  спине и  шестидесяти секунд.
Честно  предупреждаю  вас  об  этом,  прежде  чем  сделать  вам  следующее
предложение.  На первый взгляд кажется:  что тут особенного - одну минуту,
то  есть  шестидесятую долю  часа,  или,  еще  точнее,  шестьдесят секунд,
продержаться на спине такого ласкового и  веселого животного,  как наш мул
Барней?  Ну что ж,  выходите-ка сюда,  ребята,  лихие наездники! Тому, кто
усидит на Барнее одну минуту,  я немедленно плачу пятьдесят долларов; а за
две минуты, точно отсчитанные по часам, - все пятьсот.
     Это была условная реплика,  после которой Сэмюэль Бэкон с конфузливой
улыбкой,  спотыкаясь и боясь поднять глаза на публику,  вышел на арену и с
помощью  Коллинза,  услужливо  протягивавшего ему  руку,  перебрался через
канаты.
     - Скажите, ваша жизнь застрахована? - деловито спросил Коллинз.
     Сэм отрицательно покачал головой и ухмыльнулся.
     - Тогда зачем вам понадобилось рисковать ею?
     - Из-за денег, - отвечал Сэм, - мне нужны деньги для моего дела.
     - А какое у вас дело? Разрешите узнать?
     - А это не ваше дело,  мистер.  -  Тут Сэм расплылся в улыбке, как бы
прося прощения за свою дерзость,  и  стал переминаться с  ноги на ногу.  -
Может,  я скупаю лотерейные билеты,  вы почем знаете.  А деньги-то я с вас
получу? Это ведь уж будет наше общее дело.
     - Получите,   получите,  -  заверил  его  Коллинз,  -  конечно,  если
заработаете.  Станьте-ка здесь,  в сторонке и повремените немножко. Леди и
джентльмены,  простите меня за задержку, но я бы хотел, чтоб вызвались еще
охотники.  Кто  желает?  Пятьдесят долларов  за  шестьдесят секунд.  Почти
доллар в  секунду...  Если вы  справитесь с  задачей.  Да что там,  даю по
доллару за секунду...  Шестьдесят долларов мальчику,  мужчине, девушке или
женщине,  усидевшим минуту  на  Барнее.  В  первую  очередь приглашаю дам!
Сегодня у нас полное равноправие. Вам предоставляется возможность заткнуть
за  пояс  мужей,  братьев,  сыновей,  отцов и  дедов.  Возраст значения не
имеет...  Кажется,  вы изъявили желание,  бабушка? - Он как будто и впрямь
обращался к старушке в одном из первых рядов.  - Вот видите (последнее уже
относилось к французу-покупателю).  У меня для вас даже заготовлено антре.
Вам потребуется не больше двух репетиций. Можете, если хотите, провести их
здесь совершенно бесплатно.
     На арене появились два других участника. Коллинз опять протянул руку,
как бы помогая непривычным людям перебраться через барьер.
     - Вы можете изменять текст антре в  зависимости от города,  в котором
будете находиться,  -  обратился он  к  французу.  -  Надо только сразу же
узнать  названия  самых  захолустных пригородов и  деревень и  изобразить,
будто добровольцы явились именно оттуда.
     Продолжая разговор с  воображаемой публикой,  Коллинз  подал  знак  к
началу представления. Первая попытка Сэма немедленно потерпела неудачу. Он
не  успел даже толком взобраться на  мула,  как  уже  шлепнулся на  арену.
Три-четыре новых попытки,  предпринятых одна за другой, оказались не более
успешными;  в  последний раз ему,  правда,  удалось продержаться на  спине
Барнея около  десяти секунд,  но  потом  он  кувырком перелетел через  его
голову.  Сэм удалился с  арены,  в  огорчении покачивая головой и  потирая
будто бы  ушибленный бок.  Ему  на  смену явились два  других "наездника".
Отличные  акробаты,   они  падали,  проделывая  уморительнейшее  сальто  в
воздухе.  За это время Сэм успел оправиться и явился снова. Теперь они уже
втроем предприняли комбинированную атаку на Барнея и одновременно с разных
сторон  пытались вскочить на  него.  Барней  становился на  дыбы,  они  то
разлетались в  разные стороны,  то валились в кучу,  как мешки с мукой.  А
один раз  Сэм,  падая,  даже свалил с  ног  белых наездников,  отошедших в
сторонку, чтобы перевести дыхание.
     - Вот что это за мул!  - обратился Коллинз к господину с нафабренными
усами.  -  А если какие-нибудь оболтусы из публики и вправду польстятся на
деньги -  что ж, тем лучше! Они живо свое получат. Не родился еще человек,
который целую минуту продержался бы  на  этом муле,  если,  конечно,  вы и
впредь  будете  репетировать с  колючками.  Он  должен жить  в  постоянном
страхе.  Не  позволяйте ему  забывать о  колючках.  Если  у  вас  окажется
вынужденный перерыв,  то  порепетируйте с  ним разок-другой,  а  не  то он
забудет о них и рысцой прокатит по арене какого-нибудь деревенского дурня,
так что весь номер пойдет насмарку. Наконец, представьте себе, что сыщется
ловкач,  который удержится на  нем,  а  минута уже будет на исходе,  тогда
пусть Сэм  или  другой участник номера подойдет и  незаметно кольнет мула.
Тут уж  деревенщине несдобровать.  А  вы и  при своих деньгах останетесь и
публику  насмешите  до  упаду.  Ну,  а  теперь  посмотрим  финальный трюк!
Внимание!  Сейчас  публика будет  просто умирать со  смеху.  Приготовиться
первым двум! Сэм, на место! Начали!
     Покуда белые пытались с  обеих сторон вскарабкаться на Барнея и таким
образом  отвлекали его  внимание,  Сэм  во  "внезапном" приступе ярости  и
отчаяния перемахнул через канаты, вскочил на шею мула и, схватив ее руками
и ногами,  прижался лицом к его голове. Барней, памятуя свой горький опыт,
немедленно взвился на дыбы.
     - Это же гвоздь программы!  -  воскликнул Коллинз,  глядя, как Барней
мечется по арене и, то и дело становясь на дыбы передними ногами, пытается
сбросить седока.  -  Опасности нет никакой.  На спину он не бросится. Мулы
для этого слишком умные животные.  А если б это даже случилось,  то Сэм уж
сумеет упасть, как надо.
     Номер окончился,  и Барнея,  охотно давшего надеть на себя недоуздок,
подвели к французу.
     - Это - долговечное, здоровое животное, вы только посмотрите на него,
- расхваливал свой товар Коллинз.  -  У вас будет прекрасный,  законченный
номер.  Кроме вас,  в  нем  участвуют еще  трое,  не  считая самого мула и
дураков  из  публики.  С  этим  номером вы  можете  хоть  завтра  начинать
выступления,  так  что  пять тысяч,  которые я  за  него прошу,  еще очень
недорогая цена.
     Француз поморщился, услышав о такой сумме.
     - Арифметика здесь  простая,  -  продолжал Коллинз.  -  Вы  подпишете
ангажемент не  меньше чем на тысячу двести долларов в  неделю.  На руках у
вас еженедельно будет оставаться не  менее восьмисот долларов чистыми.  За
шесть недель вы оправдаете покупку. А ангажемент вы подпишете не на шесть,
а  на сто недель,  да и  то вас еще будут упрашивать продлить его.  Будь я
помоложе и посвободнее, я бы сам поехал в турне с таким номером и сколотил
бы себе порядочное состояние.
     Итак,  Барней был продан в вечное рабство, для того чтобы мучения его
вызывали смех у праздных зрителей всевозможных увеселительных заведений.


                          ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

     - Дело в  том,  Джонни,  что любовью и  лаской ты  не заставишь собак
выполнять все  нужные  тебе  трюки,  в  этом  существенное различие  между
собакой и женщиной,  -  говорил Коллинз своему помощнику.  - Ты же знаешь,
как бывает с  собаками.  Ты  любя обучаешь ее ложиться,  кататься по полу,
"умирать" и прочему вздору.  А затем хочешь похвалиться ею перед друзьями,
но оказывается,  что окружающая обстановка изменилась,  собака возбуждена,
растерянна,  и  ты  не  можешь выжать из нее ни одного фокуса.  Собаки как
дети.  На людях они теряют голову,  забывают все,  чему их учили, и ставят
тебя  в  неловкое положение.  Надо помнить,  что  на  арене им  приходится
проделывать трудные трюки. И к тому же трюки, которые они ненавидят. Кроме
того,  может,  например,  случиться,  что  собака нездорова -  простужена,
запаршивела или просто не в духе.  Что ж тогда прикажете делать? Приносить
извинения публике?  Далее учти, что программа распределена точно по часам.
Спектакль начинается по звонку,  и  один и тот же номер иногда исполняется
раз по семь в  сутки,  в  зависимости от условий контракта.  Самое важное,
чтобы собаки всегда были наготове и, что называется, в "форме". Не следует
ни ласкать, ни уговаривать их, ни нянчиться с ними. Существует только один
способ обращения:  они должны знать,  что мы  всегда добьемся от них того,
что нам нужно.
     - Да,  собаки  отнюдь не  глупы,  -  заметил Джонни.  -  Они  отлично
понимают, когда вы всерьез хотите чего-то от них добиться.
     - Безусловно,   -   согласился  Коллинз.  -  Стоит  только  чуть-чуть
распустить их,  и  они уже работают из  рук вон плохо.  Попробуйте ласково
обходиться с ними,  и они отблагодарят вас бесконечными накладками.  Страх
божий -  прежде всего!  Если собаки не  будут вас  бояться,  то  в  скором
времени вы будете,  высунув язык,  бегать в  поисках ангажемента,  хотя бы
самого завалящего.
     Полчаса спустя Майкл опять слушал, ни слова, впрочем, не понимая, как
великий дрессировщик преподавал другому ассистенту основы своего ремесла.
     - Работать,   Чарльз,   надо  только  с   дворняжками.   Из   десятка
чистопородных собак  вы  не  подберете себе  ни  одной,  разве  только вам
посчастливится напасть на  особо трусливую;  но  ведь храбрость-то главным
образом и  отличает чистокровную собаку  от  дворняжки.  У  них  такая  же
горячая кровь,  как у  породистых лошадей.  Они обидчивы и  горды.  В этой
гордости вся и  беда.  Я  родился в  семье дрессировщика и всю жизнь отдал
этому делу.  Я преуспел в нем.  И преуспел по одной только причине: у меня
есть  профессиональное знание.  Запомни это.  Знание.  Второе преимущество
дворняг -  они  дешевы.  Нам  не  страшно,  если  такая собака околеет или
обессилеет.  Можно  сейчас  же  по  дешевке приобрести другую.  Они  легко
поддаются обучению и  понимают,  что  такое  страх божий.  А  чистокровной
собаке  никакими  силами  не  внушить  этого  страха.  Попробуй  отстегать
дворняжку.  Что произойдет?  Она будет лизать вам руки, ползать на брюхе и
сделает все,  чего вы  от  нее  потребуете.  Дворняжки -  это собаки-рабы.
Правда,  они трусливы,  но дрессированной собаке храбрость ни к  чему.  Мы
хотим,  чтобы она нас боялась.  Ну, а если вы изобьете чистопородного пса,
что  из  этого  выйдет?  Случается,  что  они  околевают  от  оскорбленной
гордости.  А  если не  околевают,  то становятся упрямы или злы,  или то и
другое вместе.  Иногда они с пеной у рта бросаются на вас. Их можно убить,
но  нельзя  утихомирить,  они  до  последней  минуты  будут  стараться вас
укусить. А не то замкнутся в своем упорстве. И ничего с ними не поделаешь.
Я называю это пассивным сопротивлением.  Они не будут сражаться. Вы можете
забить их  до смерти,  но толку не добьетесь.  Они,  как первые христиане,
лучше позволят сжечь себя на костре или сварить в кипящем масле, но своими
убеждениями не поступятся...  Они предпочитают смерть.  И умирают. Я видел
таких.  Я  их  изучал и...  научился оставлять в  покое.  Они душу из  вас
вымотают,  но не уступят. Уступите вы. И мало того, что они отнимают у вас
кучу времени и  портят вам  нервы,  они еще и  дорого стоят.  Возьмем хоть
этого  терьера.  -  Коллинз  показал  глазами  на  Майкла,  который  стоял
несколько  поодаль,   мрачно   созерцая   сутолоку   на   арене.   -   Это
чистокровнейший пес,  и потому он ни на что не пригоден.  Я ни разу не бил
его по-настоящему и  не  буду бить.  Это была бы неразумная трата времени.
Если обойтись с  ним очень круто,  он  затеет борьбу.  И  так и  сдохнет в
борьбе. Впрочем, с человеком, который не слишком жесток с ним, он бороться
на станет. Для этого он слишком благоразумен. Но если не быть жестоким, он
вот такой и останется - его уже ничему не обучишь. Я бы давно его сплавил,
если бы не был уверен, что Дель Мар не мог ошибиться. Бедняга Гарри знал о
каком-то  необыкновенном таланте этого пса,  и  я  во  что бы  то ни стало
должен доискаться, что это за талант.
     - Может быть, он работает со львами? - предположил Чарльз.
     - Да,  такая собака не должна бояться львов,  - согласился Коллинз. -
Но в  чем состоит эта его работа?  Кладет голову в пасть льва?  В жизни не
слыхивал о такой собаке, хотя, честное слово, это идея! Надо испытать его.
Все остальное мы, кажется, уже перепробовали.
     - У  нас ведь есть старик Ганнибал,  -  заметил Чарльз.  -  В  труппе
Сэйл-Синкера он проделывал этот номер с укротительницей.
     - Да,  но старик Ганнибал последнее время совсем свихнулся, - отвечал
Коллинз.  -  Я  уже давно наблюдаю за ним и стараюсь сбыть его.  У всякого
животного может в конце концов помутиться разум,  особенно у хищника. Ведь
жизнь-то они ведут противоестественную.  А хищник,  если свихнется, - пиши
пропало.  Опытному  дрессировщику это  грозит  потерей  больших  денег,  а
неопытному - возможно, и гибелью.
     Майкла,  несомненно, попробовали бы на работе со львами, и его голова
осталась бы в  чудовищной пасти царя зверей,  если бы за него не вступился
всесильный бог -  случай.  Едва Коллинз проговорил последние слова,  как к
нему торопливо подошел смотритель,  на  попечении которого в  Сидеруайльде
находились хищники,  и  начал  что-то  докладывать.  Это  был  человек лет
сорока,  но  выглядевший чуть ли  не  вдвое старше.  Глубокие вертикальные
морщины,  бороздившие его лицо,  походили скорее на рубцы от когтей дикого
зверя, чем на печать, наложенную его собственной звероподобной натурой.
     Старик Ганнибал взбесился -  во