с.
Несколько лишних унций  в  крайности всегда можно  сбавить тренировкой.  У
тебя,  пес,  стати прямо-таки великолепные.  Сложение -  как по заказу для
бега, вес - для борьбы, и очесов нет на ногах.
     Что и говорить,  уважаемый мистер пес,  вес у тебя правильный,  а ухо
тебе уж разгладит какой-нибудь почтенный собачий доктор.  Бьюсь об заклад,
что  в  Сиднее найдется не  меньше сотни охотников раскошелиться фунтов на
двадцать, а то и больше за право назвать тебя своим.
     И чтобы Майкл не слишком о себе возомнил, Доутри отстранился от него,
зажег погасшую трубку и,  по-видимому, опять забыл о его существовании. Он
отнюдь не собирался заискивать перед Майклом,  а,  напротив,  хотел, чтобы
Майкл заискивал перед ним.
     И  Майкл не замедлил это сделать.  Он стал тереться о колени Доутри и
подталкивать мордой его руку, прося еще так же сладостно потереть ему ухо,
потрепать хвост.  Вместо этого  Доутри зажал  обеими руками его  морду  и,
поворачивая ее из стороны в сторону, заговорил:
     - Чей ты,  пес?  Может,  твой хозяин негр,  тогда плохо твое дело.  А
может,  какой-нибудь негр украл тебя,  - но это и того хуже.  Знаешь ведь,
какие беды другой раз случаются с вашим братом. Это был бы уж просто срам.
Ни один белый не потерпит,  чтобы негр имел такого пса,  и вот перед тобой
белый, который этого уже не потерпел. Подумать только! Ты в руках у негра,
а  он  и натаскать-то тебя как следует не сумеет!  Ясное дело - тебя украл
негр. Попадись он мне, да я с него семь шкур спущу! Можешь не сомневаться!
Ты меня только наведи на след,  а там уж увидишь, как я с ним расправлюсь.
Можно рехнуться от одной мысли,  что негр отдает тебе приказания, а ты для
него  из кожи вон лезешь!  Нет,  уважаемый пес,  больше ты этого делать не
будешь.  Ты пойдешь со мной,  и надо думать,  что мне тебя  упрашивать  не
придется!
     Дэг Доутри поднялся и вразвалку пошел вдоль  берега.  Майкл  поглядел
ему  вслед,  но остался на месте.  Ему очень хотелось ринуться за ним,  но
ведь человек его  не  пригласил.  Спустя  несколько  минут  Доутри  слегка
чмокнул  губами.  Звук  этот  был  так  тих,  что он сам едва слышал его и
положился скорей на свидетельство своих губ,  чем ушей. Ни один человек не
расслышал бы этого звука на таком расстоянии,  но Майкл услыхал, вскочил и
в упоении стремглав помчался за Доутри.


                               ГЛАВА ВТОРАЯ

     Дэг Доутри шагал вдоль берега,  а Майкл то бежал за ним по пятам,  то
на радостях,  при повторении таинственного звука, описывал широкие круги и
вновь возвращался к  нему;  остановился Доутри у самой границы освещенного
фонарями пространства,  где какие-то  смутные тени разгружали вельботы,  а
комиссарский клерк  все  еще  препирался  с  судовым  экономом  по  поводу
неправильно выписанной накладной.  Когда  Майкл  попытался снова двинуться
вперед,  Доутри остановил его все тем же невнятным звуком, похожим на чуть
слышный поцелуй.
     Вполне понятно,  что  стюард  не  желал  быть  замеченным  за   столь
сомнительным занятием,  как кража собак, и прикидывал, как бы ему половчее
переправить Майкла на борт.  Он  обошел  освещенную  фонарями  пристань  и
двинулся  вдоль  берега  по  направлению  к  туземной деревушке.  Как он и
предполагал,  все  мало-мальски  трудоспособное  население   было   занято
разгрузкой судов на пристани. Тростниковые хижины казались нежилыми, но из
одной под  конец  все  же  послышался  какой-то  сварливый  и  дребезжащий
старческий голос:
     - Кто там?
     - Моя долго здесь ходит,  -  отвечал Доутри на  жаргоне,  на  котором
говорят англичане в  западной части Южных морей.  -  Моя сошла с парохода.
Свези мою обратно на лодке, и моя будет давать тебе две палочки табаку.
     - Пускай твоя дает десять палочек, тогда свезу, - последовал ответ.
     - Моя даст пять, - не преминул поторговаться шестиквартовый стюард. -
А если тебе мало, так иди, голубчик, ко всем чертям.
     Тишина.
     - Пять палочек,  - настаивал стюард,  обращаясь к темному отверстию в
хижине.
     - Моя везет за пять, - отвечал голос, и в темноте обрисовалась фигура
того,  кому он  принадлежал;  фигура приблизилась,  издавая такие странные
звуки, что Доутри зажег спичку - посмотреть, в чем тут дело.
     Перед ним, опираясь на костыль, стоял старик с гноящимися, красными и
воспаленными глазами,  впрочем,  видными только наполовину из-за  каких-то
болезненных  наростов.  На  покрытой  паршой голове старика торчком стояли
патлы грязно-серых  волос.  Кожа  на  его  лице,  ссохшаяся,  морщинистая,
изрытая,  была  красно-синего  цвета  с бурым налетом,  который казался бы
нанесенным кистью,  если бы  при  ближайшем  рассмотрении  не  становилось
очевидно, что этот налет является неотъемлемой ее принадлежностью.
     "Прокаженный",  -  пронеслось в уме Дэга Доутри, и он быстро с головы
до пят оглядел старика,  боясь увидеть язвы вместо пальцев и суставов.  Но
старик был цел и  невредим,  если не считать,  что одна его нога кончалась
чуть пониже бедра.
     - Черт подери,  куда же это девалась твоя нога? - осведомился Доутри,
тыча пальцем в то место, где ей полагалось быть.
     - Большой рыба, акул, забрал себе нога. - Старик осклабился беззубым,
зияющим ртом.
     - Очень я старая старик,  - прошамкал одноногий Мафусаил*. - И давно,
давно  не  курила  табак.  Пусть  большой  белый  хозяин  дает скорей одна
палочка, и я буду возить ее на пароход.
     _______________
          * Мїаїфїуїсїаїиїл - по  библейской  легенде,  старец,  проживший
     около тысячи лет. (Здесь и далее прим. ред.)

     - А вот возьму и не дам! - сердито буркнул Доутри.
     Вместо  ответа старик повернулся и,  опираясь на  костыль,  так,  что
обрубок ноги болтался в воздухе, заковылял к хижине.
     - Погоди,  -  торопливо воскликнул Доутри,  -  моя  сейчас дает  тебе
покурить!
     Он  сунул  руку  в  карман за  главной валютой Соломоновых островов и
отломил  от  большой  пачки  палочку  прессованного  табака.  Старик  весь
преобразился,  когда,  жадно  протянув руку,  получил вожделенную палочку.
Набивая  дрожащими,   негнущимися  пальцами  дешевый  и  уже  подпорченный
виргинский табак в  черную глиняную трубку,  извлеченную им из отверстия в
мочке уха,  он все время испускал какие-то мурлыкающие звуки,  прерываемые
визгливыми вскриками то ли обиды, то ли восторга.
     Наконец,  придавив большим пальцем содержимое плотно  набитой трубки,
старик  внезапно бросил  костыль и  плюхнулся на  землю,  поджав под  себя
единственную ногу,  так что,  казалось, от него остался только торс. Затем
он развязал маленький мешочек из волокон кокосового ореха, свисавший с шеи
на его впалую,  иссохшую грудь,  вытащил из него кремень,  огниво, трут и,
хотя стюард нетерпеливо протягивал ему коробок спичек,  высек искру, зажег
об нее трут, раздул посильнее огонь и, наконец, закурил.
     С первой же затяжки он прекратил свои стоны, волнение его мало-помалу
улеглось,  и Доутри, внимательно за ним наблюдавший, заметил, что руки его
перестали дрожать,  отвислые губы больше не  дергались,  из уголков рта не
стекала слюна, и воспаленные глаза приобрели успокоенное выражение.
     Что  грезилось старику  во  внезапно  наступившей тишине,  Доутри  не
пытался угадать.  Он  был  слишком поглощен тем,  что  живо  предстало его
собственному воображению:  голые, убогие стены богадельни, и старик, очень
похожий на  него  самого  в  будущем,  который,  несвязно что-то  бормоча,
клянчит и  вымаливает щепотку табаку  для  своей  старой  глиняной трубки;
богадельня,  где -  о ужас!  - не достать даже и глотка, а не то что шести
кварт пива.
     А  Майкл,  при слабых вспышках трубки наблюдавший за двумя стариками,
одним,  прикорнувшим на  земле,  и  другим,  стоящим  поодаль,  ничего  не
подозревая о  трагедии старости,  непоколебимо,  твердо знал  только одно:
бесконечно привлекателен этот двуногий белый бог,  который,  потрепав его,
Майкла,  уши,  подергав ему хвост и погладив спину своими чудодейственными
руками, завладел его сердцем.
     Глиняная  трубка  догорела;   старик  негр   при   помощи  костыля  с
необыкновенным проворством вскочил на свою единственную ногу и заковылял к
морю.  Доутри пришлось помочь ему спустить на воду утлую лодчонку. Это был
выдолбленный из  дерева челнок,  такой  же  облезлый и  дряхлый,  как  его
хозяин;  для того чтобы забраться в эту посудину,  не опрокинув ее, Доутри
промочил одну ногу до  лодыжки,  а  другую до  колена.  Старик перевалился
через борт так ловко, что, когда казалось, лодка вот-вот перевернется, вес
его тела, миновав опасную точку, восстановил ее равновесие.
     Майкл  остался сидеть на  песке,  дожидаясь приглашения и  зная,  что
слабый чмокающий звук вполне сойдет за таковое.  Дэг Доутри чмокнул губами
так тихо,  что старик ничего не услыхал,  а  Майкл прямо с песка вскочил в
лодчонку, даже не замочив лапы. Использовав плечо Доутри как промежуточную
ступень,  он  перебрался через него на  дно  лодки.  Доутри снова тихонько
воспроизвел звук поцелуя,  Майкл тотчас же  повернулся и  сел  прямо перед
ним, уткнувшись мордой в его колени.
     - Могу присягнуть на  целой груде библий,  что собака просто-напросто
ко мне пристала, - ухмыляясь, шепнул Доутри на ухо Майклу.
     - Вези, вези живей, старикан, - скомандовал он.
     Старик послушно  погрузил  в  воду  весло  и  попытался взять курс на
группу огней,  указывавших место,  где стоял "Макамбо".  Но он был слишком
слаб  и  после  каждого удара весла,  пыхтя и отдуваясь,  делал передышку.
Стюард в нетерпении выхватил у него весло и сам взялся за работу.
     На полпути к  пароходу старик наконец отдышался и,  указав головой на
Майкла, объявил:
     - Этот собака имеет хозяин,  большой белый господин на шхуне... Даешь
моя  десять  палочек табаку,  -  добавил он  после  соответствующей паузы,
решив, что его сообщение уже успело возыметь эффект.
     - Я  дам тебе по  башке,  -  обнадежил его в  ответ Доутри.  -  Белый
господин на шхуне моя закадычный друг.  Он сейчас на "Макамбо".  Моя везет
ему собаку.
     Больше старик ни в  какие разговоры не пускался и,  хотя он прожил на
свете  еще  много  лет,  но  ни  разу  ни  словом не  обмолвился о  ночном
пассажире,  увезшем Майкла.  Даже когда на  берегу поднялась невообразимая
суматоха и  капитан Келлар  в  поисках собаки перевернул вверх  дном  весь
Тулаги, одноногий старик благоразумно молчал. Кто он такой, чтобы затевать
раздоры  с  этими  чужеземными  белыми  хозяевами,  которые  появляются  и
исчезают, разбойничают и чинят расправы?
     В  этом смысле старик ничем не  отличался от всех своих соплеменников
меланезийцев.  Они  знали:  белые идут  какими-то  неразгаданными путями к
своим собственным непостижимым целям,  у белых свой собственный мир,  и он
расположен точно на  возвышении;  там,  вне реального мира,  то  есть мира
чернокожих людей,  движутся какие-то  фантомы,  верховные белые  существа,
тени на необъятной и таинственной завесе космоса.
     Поскольку трап  был  спущен  с  левого  борта,  Дэг  Доутри предпочел
обогнуть пароход справа и подойти к открытому иллюминатору.
     - Квэк! - негромко позвал он раз, другой.
     После второго оклика свет в иллюминаторе померк,  верно,  потому, что
его загородила чья-то голова, и пискливый голос отозвался:
     - Я здесь, хозяин.
     - Принимай собаку,  -  прошептал стюард. - Проследи, чтобы дверь была
закрыта, и дожидайся меня. А ну! Приготовься!
     В мгновение ока он подхватил Майкла,  поднял его, передал в невидимые
руки, протянувшиеся из железной стены, и стал снова грести вдоль парохода,
пока не  добрался до  грузового люка.  Тут  он  вытащил из  кисета столько
табачных палочек,  сколько захватила рука,  швырнул их старику и оттолкнул
лодчонку,  нимало не заботясь о том, как ее беспомощный владелец доберется
до берега.
     Старик не  дотронулся до  весла,  предоставив лодке  вольно скользить
вдоль высокого борта корабля,  к  погруженной во мраке корме.  Он был весь
поглощен пересчитыванием табачных богатств,  свалившихся на  него.  А  это
дело было не из легких.  Старик умел считать только до пяти. Насчитав пять
палочек,  он начинал сначала и отсчитывал еще пяток. Всего он насчитал три
пятка и  еще две штуки;  итак,  в  результате он  не менее точно определил
количество палочек,  чем  определил бы  его любой белый человек с  помощью
цифрыї сїеїмїнїаїдїцїаїтїь.
     Это было больше,  куда больше,  чем он запрашивал. Но он не удивился.
Никакой поступок белого человека не  мог  удивить его.  Окажись у  него  в
руках две  палочки вместо семнадцати,  он  бы  тоже не  удивился.  Раз все
поступки белых людей неожиданны,  то  удивить негра может разве что вполне
ожиданный поступок белого человека.
     Работая веслом,  пыхтя и время от времени бросая грести, старый негр,
уже не думавший больше о призрачном мире белых людей, медленно продвигался
к  берегу.  Для  него  сейчас  существовала только реальность гор  Тулаги,
черные  вершины  которых  врезались  в   блеклое  сияние  звездного  неба,
реальность моря и  лодочки,  с трудом пробиравшейся по волнам,  реальность
его иссякающих сил и смерти, которой все это неминуемо кончится.


                               ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Но вернемся к  Майклу.  Поднятый на воздух и  подхваченный невидимыми
руками,  которые протащили его через узкое отверстие в борту,  окаймленное
медью,  он очутился в  освещенном помещении и  стал озираться вокруг,  ища
Джерри. Но Джерри в эту минуту лежал, свернувшись клубочком, у койки Виллы
Кеннан  на  сильно  накренившейся палубе "Ариеля",  в  то  время  как  это
нарядное  суденышко,   уже   оставившее  позади   Шортлендские  острова  и
подгоняемое крепчавшим пассатом,  рассекало носом  бурлящую  воду,  идя  в
Новую Гвинею со скоростью одиннадцати узлов.
     Итак,  вместо Джерри,  которого он  видел  в  последний раз  тоже  на
пароходе, Майкл увидел Квэка.
     Квэк? Ну что ж, Квэк - это Квэк, существо, куда более отличающееся от
всех остальных людей,  чем все остальные люди отличаются друг от друга. По
волнам житейского моря  вряд  ли  когда-нибудь носилось создание столь  же
нелепое.  Согласно общечеловеческому летосчислению,  ему минуло семнадцать
лет;  но при взгляде на его высохшее лицо, морщинистый лоб и виски, на его
глубоко запавшие глаза казалось, что здесь наложило свою печать по меньшей
мере столетие.  Ноги у него были тонкие, как соломинки, - просто кости без
мяса,  запиханные в иссохшую кожу;  но на этих стеблях произрастало весьма
тучное туловище.  Громадное вздутое брюхо поддерживалось могучими бедрами,
а плечи по ширине не уступали плечам Геркулеса. Но если смотреть сбоку, то
эти  плечи и  грудь казались совершенно плоскими.  Руки Квэка были так  же
тонки,  как и  ноги,  и  Майкл с  первого взгляда принял его за громадного
толстобрюхого черного паука.
     Квэк мигом оделся, то есть натянул на себя грязные парусиновые штаны,
протершиеся от  долгой носки,  и  такую же блузу.  Два пальца на его левой
руке были скрючены и не разгибались;  опытный глаз сразу бы определил, что
он  болен проказой.  И  хотя он принадлежал Дэгу Доутри так же несомненно,
как  если бы  тот выправил на  него купчую крепость,  но  стюард нимало не
подозревал, что эти изуродованные пальцы - признак страшной болезни.
     Доутри  приобрел Квэка  весьма  несложным путем.  На  острове  Короля
Вильгельма, в группе островов Адмиралтейства, Квэк, по местному выражению,
"сверзился с  мола".  Иными словами,  вместе с  проказой и  прочими своими
прелестями угодил прямо  в  объятия Дэга  Доутри.  Прогуливаясь однажды по
протоптанным туземцами  тропинкам в  прибрежных зарослях  и,  как  обычно,
размышляя,  чем бы поживиться,  стюард поживился Квэком. И случилось это в
момент, для последнего весьма критический.
     Преследуемый двумя  шустрыми юнцами  с  железными копьями  наперевес,
Квэк,  невероятно  быстро  передвигавшийся на  своих  журавлиных ногах,  в
полном изнеможении пал  ниц  перед Доутри и  поднял на  него  молящий взор
затравленной собаками  лани.  Доутри  немедленно учинил  суд  и  расправу,
причем довольно крутую. Он испытывал естественный страх перед всякого рода
микробами и бациллами и,  заметив, что шустрые юнцы намереваются проткнуть
его своими грязными и  ржавыми копьями,  выбил у  одного копье из  рук,  а
другого свалил с  ног ловким ударом в  челюсть.  Мгновение спустя юнец,  у
которого он выбил копье, лежал на земле рядом со своим товарищем.
     Но стюард,  человек  уже  в  летах,  не  мог  удовлетвориться  одними
копьями.  Покуда  спасенный  Квэк  продолжал  охать  и   бормотать   слова
благодарности, лежа у его ног, Доутри успел обобрать юнцов. Одежды на них,
правда,  никакой не было,  но зато на шее они оба носили ожерелья из зубов
дельфина,  каждое  из которых стоило не меньше соверена.  Из жестких,  как
щетина,  волос на голове одного  из  них  он  вытащил  самодельный  частый
гребень,  инкрустированный  перламутром,  который  впоследствии  спустил в
Сиднее торговцу редкостями за восемь шиллингов.  Из носов и ушей  выдернул
черепаховые  и костяные украшения,  а с груди у обоих снял перевязи в виде
полумесяца,  длиной не менее четырнадцати дюймов,  сделанные из  жемчужных
раковин,  за которые ему где угодно дали бы не менее пятнадцати шиллингов.
Копья он тоже сумел сбыть туристам в порту Моресби по  пяти  шиллингов  за
штуку.    Не   легко   бедному   стюарду   поддерживать   свою   репутацию
шестиквартового человека!
     Когда Доутри повернулся,  чтобы уйти  от  шустрых юнцов,  которые уже
очнулись и смотрели на него блестящими,  бегающими,  как у диких зверьков,
глазами,  Квэк потащился за ним следом, да так, что наступал ему на пятки,
заставляя его  спотыкаться.  Тогда Доутри нагрузил Квэка своими трофеями и
пустил вперед себя по тропинке. Весь остальной путь до парохода Дэг Доутри
самодовольно ухмылялся,  глядя на свою добычу и на Квэка,  который семенил
впереди, толстый, как бочка, на тоненьких, точно тростинки, ногах.
     На  борту парохода -  на сей раз это был "Кокспэр" -  Доутри уговорил
капитана зачислить Квэка помощником стюарда с  жалованьем десять шиллингов
в месяц и тут же ознакомился с историей своего нового помощника.
     Причиной раздора явилась свинья.  Шустрые юнцы были братья,  жившие в
соседней деревне,  и  свинья была их  собственностью,  рассказывал Квэк на
своем  немыслимом английском языке.  Он,  Квэк,  никогда  этой  свиньи  не
видывал,  даже не знал о ее существовании,  покуда она не околела.  Братья
любили овинью.  Ну и что же?  Квэку-то какое дело, он так же не подозревал
об их любви к свинье, как не подозревал о ее существовании.
     В  первый раз он  услыхал о  ней,  утверждал Квэк,  когда по  деревне
прошел слух,  что свинья сдохла и теперь кто-нибудь должен умереть за нее.
Так уж положено, пояснил он в ответ на недоумевающий вопрос стюарда. Таков
обычай.  Когда у хозяев околевает любимая свинья,  они обязаны кого-нибудь
убить,   все  равно  кого.   Конечно,  предпочтительнее  убить  того,  кто
колдовством наслал болезнь на свинью.  Но если этот злодей не сыщется,  то
сойдет любой.
     Таким образом, Квэк и был избран искупительной жертвой.
     Заслушавшись  Квэка,  Дэг  Доутри  выпил  седьмую  кварту  пива,  так
захватила его мрачная романтика этого происшествия в дебрях джунглей,  где
люди убивают первого попавшегося человека из-за околевшей свиньи.
     Разведчики,  высланные на  дороги,  продолжал Квэк,  принесли весть о
приближении осиротелых хозяев свиньи,  и вся деревня бежала в джунгли, ища
спасения на  деревьях,  -  остался только Квэк,  он  ведь не мог влезть на
дерево.
     - Честное слово, - заключил Квэк, - моя не сглазила свинью.
     - Честное слово,  - сказал Дэг Доутри,  - ты чего-то там наколдовал с
этой свиньей.  Ты похож на черта и можешь сглазить кого угодно.  Я уж  сам
заболел, глядя на тебя.
     С  того