- Да, так же как у меня  есть  все  основания  избавить  свой  слух  от
терзаний! - возразил Робур.
   - Инженер Робур!.. - вмешался появившийся на палубе дядюшка Прудент.
   - Председатель Уэлдонского ученого общества?!
   Враги приблизились друг к другу. Их взоры скрестились.
   Помедлив, Робур пожал плечами и приказал:
   - На канат его!
   Том Тэрнер понял инженера. Фриколлина вытащили из каюты.
   Как он кричал, когда боцман и один из членов  экипажа  схватили  его  и
втиснули в корзину, которую прочно привязали к концу каната!
   То был как раз один из тех канатов,  каким  дядюшка  Прудент,  как  уже
знает читатель, хотел воспользоваться в своих целях.
   Сначала Фриколлин подумал, что его собираются повесить... На  самом  же
деле его собирались всего лишь подвесить!
   Канат быстро размотали футов на сто в длину, и негр повис в пустоте.
   Теперь он мог вопить сколько его душе  угодно.  Но  от  испуга  у  него
перехватило дыхание, и несчастный совсем онемел.
   Дядюшка Прудент и Фил Эванс хотели воспротивиться этой экзекуции, но их
оттолкнули.
   - Это низость!.. Это подлость!.. - выкрикивал дядюшка Прудент вне  себя
от гнева.
   - Вы полагаете? - отвечал Робур.
   - Вы злоупотребляете силой, и  я  буду  протестовать  против  этого  не
только словесно!
   - Протестуйте, пожалуйста!
   - Я отомщу, инженер Робур!
   - Мстите себе на здоровье, председатель Уэлдонского ученого общества!
   - Я отомщу и вам и вашим людям!
   Члены экипажа "Альбатроса" приблизились с явно враждебными намерениями,
Робур сделал им знак удалиться.
   - Да!.. Я отомщу и вам и вашим людям!..  -  повторял  дядюшка  Прудент,
которого Фил Эванс безуспешно старался успокоить.
   - Когда вам будет угодно! - ответил инженер.
   - И всеми доступными мне средствами!
   - Довольно! - крикнул Робур угрожающим тоном. - Ведь на  борту  есть  и
другие канаты, и господину недолго последовать за слугой!
   Дядюшка Прудент умолк, но не из страха, а потому, что  у  него  начался
такой приступ удушья, что Фил Эванс поспешил увести его в каюту.
   Между тем за последний час  погода  неожиданно  переменилась.  На  небе
появились  признаки,  в  характере  которых  ошибиться  было   невозможно:
приближалась гроза. Насыщенность атмосферы электричеством была  необычайно
велика, и около половины третьего Робур стал свидетелем явления,  которого
он еще никогда не наблюдал.
   На севере, откуда  надвигалась  гроза,  клубились  какие-то  светящиеся
завитки тумана; это несомненно происходило от того, что грозовые тучи были
в разной степени заряжены электричеством.
   Отражение этих пылающих  полос  рождало  на  поверхности  моря  мириады
движущихся бликов, которые становились тем ярче, чем сильнее темнело небо.
   "Альбатрос" должен был вскоре встретиться с грозой, ибо  они  двигались
навстречу друг другу.
   А что же Фриколлин? Фриколлин все еще находился на буксире; буксир тут,
пожалуй, самое подходящее слово, ибо воздушный  корабль  несся  вперед  со
скоростью ста километров в час, и висевшая на канате корзина отставала  от
него и тянулась позади.
   Пусть читатель сам судит об испуге, охватившем Фриколлина, когда молнии
начали прорезать тучи вокруг него,  а  раскаты  грома,  казалось,  грозили
обрушить небосвод.
   Все члены экипажа готовились встретить грозу во  всеоружии:  надо  было
либо подняться над грозовой зоной, либо уйти от нее, устремившись в нижние
слои атмосферы.
   "Альбатрос" летел на своей обычной высоте  -  около  тысячи  метров,  -
когда раздался громовой удар неслыханной силы. Внезапно налетел шквал. И в
то же мгновение полыхающие огнем тучи двинулись на воздушный корабль.
   Фил Эванс счел нужным вновь вступиться  за  Фриколлина  и  потребовать,
чтобы его вернули на борт.
   Но Робур уже сам распорядился вытащить негра  на  палубу,  и  несколько
человек дружно тянули канат.  Вдруг,  по  какой-то  необъяснимой  причине,
скорость вращения подъемных винтов "Альбатроса" заметно уменьшилась.
   Инженер одним прыжком очутился возле центральной рубки.
   - Полный ход!.. Быстрей!.. - закричал он механику.  -  Надо  немедленно
подняться над грозой!
   - Невозможно, мистер Робур!
   - Что произошло?
   - Ток прерывается!.. Батареи работают с перебоями!..
   И действительно, "Альбатрос" быстро снижался.
   Подобно тому как  это  бывает  во  время  грозы  с  током,  бегущим  по
телеграфным проводам, прохождение тока в аккумуляторах воздушного  корабля
нарушилось. Но то, что является лишь досадной помехой, когда речь  идет  о
депешах, таило грозную опасность для "Альбатроса": он мог рухнуть в  море,
ибо управлять им становилось почти невозможно.
   - Пусть снижается! - закричал Робур. - Так мы скорее выйдем из  полосы,
насыщенной электричеством! Держитесь,  друзья,  и  сохраняйте  присутствие
духа!
   Инженер занял свое место на носу корабля. Весь экипаж  также  стоял  на
своих постах и приготовился выполнять распоряжения командира.
   Хотя "Альбатрос" снизился уже на несколько сот футов,  он  все  еще  не
вышел из грозовых туч, и  вокруг  него  сверкали  молнии,  перекрещиваясь,
точно бенгальские огни. Можно было опасаться, что одна  из  них  испепелит
воздушный корабль. Винты его вращались  все  медленнее,  и  быстрый  спуск
грозил превратиться в головокружительное падение.
   Всем было ясно, что не пройдет и минуты, как "Альбатрос"  погрузится  в
море. А если он окажется в воде, ему уже никакими силами не  вырваться  из
морской пучины!
   Внезапно над воздушным  кораблем  появилось  наэлектризованное  облако.
"Альбатрос" находился теперь всего лишь в шестидесяти футах  над  гребнями
волн. Еще две-три секунды - и они затопят палубу!..
   Но тут Робур, улучив момент, кинулся к центральной рубке, ухватился  за
пусковые  рычаги  и  включил   ток   от   батарей,   которые   больше   не
нейтрализовались напряжением электрического поля окружающей атмосферы... В
одно мгновение ток возвратил винтам их  обычную  скорость,  и  "Альбатрос"
остановился над самой поверхностью моря. И вот уже гребные  винты  уносили
воздушный корабль подальше от грозы, которую он вскоре оставил позади.
   Незачем говорить, что Фриколлину пришлось  принять  вынужденную  ванну,
продолжавшуюся, правда, всего несколько секунд. Однако, когда его вытащили
на  борт,  он  был  такой  мокрый,  как  будто  побывал  на  дне  морском.
Разумеется, бедняга больше не кричал.
   На  следующий  день,  4  июля,  "Альбатрос"  пересек  северную  границу
Каспийского моря.



ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
   в которой гнев дядюшки Прудента возрастает пропорционально
   квадрату скорости воздушного корабля

   Если когда-нибудь дядюшке Пруденту и Филу Эвансу надо  было  отказаться
от всякой надежды на  побег,  то  именно  в  последовавшие  за  описанными
событиями пятьдесят часов. Боялся ли Робур,  что  во  время  перелета  над
Европой охранять узников будет особенно трудно? Пожалуй.  К  тому  же  ему
было известно, что они пойдут на все, лишь бы бежать.
   Между тем любая попытка покинуть борт воздушного  корабля  была  в  тех
условиях равносильна самоубийству. Когда  человек  соскакивает  с  поезда,
идущего со скоростью ста километров в час, он рискует жизнью, но когда  он
прыгает с экспресса, несущегося со скоростью двухсот километров, - он идет
на верную смерть.
   А ведь именно с этой максимальной для  него  скоростью  и  летел  тогда
"Альбатрос".  Она  превосходила  быстроту  полета  ласточки,  равную   ста
восьмидесяти километрам в час.
   Надо  заметить,  что  почти  все  время  дули  северо-восточные  ветры,
благоприятные  для  воздушного  корабля,  который  двигался   в   том   же
направлении - то есть, как правило, на запад.  Но  мало-помалу  ветры  эти
начали стихать, и вскоре пребывание на палубе сделалось почти невозможным:
от быстроты полета захватывало дыхание. Однажды обоих пассажиров  чуть  не
снесло за борт, но, к счастью, давлением воздуха их притиснуло к рубке.
   Хорошо, что рулевой заметил это из своей стеклянной будки я предупредил
электрическим звонком своих товарищей, находившихся в рубке на носу.
   Тотчас же четыре человека ползком пробрались на корму.
   Пусть те, кто плавал в бурю на корабле, идущем против ветра,  припомнят
свои  ощущения,  и  они  поймут,  какой  страшной  силы  может  достигнуть
встречный поток воздуха. Только теперь  давление  воздуха  создавалось  не
ветром, а неимоверной скоростью самого "Альбатроса".
   В  конце  концов  пришлось  замедлить  ход  воздушного  корабля,  чтобы
позволить дядюшке Пруденту и Филу Эвансу добраться до каюты. Как и говорил
инженер  во  время  полета,  в  рубках  "Альбатроса"  сохранялась   вполне
пригодная для дыхания атмосфера.
   Какой  же  прочностью  должен   был   обладать   летательный   аппарат,
выдерживавший  такую  скорость!  Это  походило  на  чудо.  Гребные  винты,
помещавшиеся на носу и корме "Альбатроса", вращались  с  такой  быстротой,
что казались неподвижными. А между тем они с невероятной силой врезались в
воздух.
   Последним городом, замеченным в этих краях с борта воздушного  корабля,
была Астрахань, расположенная в самой северной части Каспийского моря.
   Звезда пустыни - как назвал Астрахань, вероятно,  какой-нибудь  русский
поэт - из светила первой величины ныне превратилась в  светило  пятой  или
даже шестой величины. Теперь Астрахань - всего лишь  заурядный  губернский
город, расположенный в низовьях Волги неподалеку от ее устья, достигающего
двух километров в ширину. Под воздушным  кораблем  промелькнули  старинные
стены,  увенчанные  ныне  уже   бесполезными   зубцами,   древние   башни,
возвышающиеся  в  центре  города,  мечети,   соседствующие   с   церквами,
построенными в современном стиле, и, наконец, собор с пятью  позолоченными
и усеянными синими звездами куполами, казалось, высеченными прямо в небе.
   Начиная  с  этого  места  полет  "Альбатроса"  превратился  в  какую-то
головокружительную скачку в небесном пространстве;  можно  было  подумать,
что в него впряжены легендарные гиппогрифы, преодолевавшие  одним  взмахом
крыльев целое лье.
   Часов в десять утра 4 июля воздушный корабль повернул на северо-запад и
полетел над долиной Волги. Донские  и  уральские  степи  бежали  по  обеим
сторонам реки. Взгляд пассажиров скользил по  этим  безбрежным  просторам,
едва успевая заметить разбросанные здесь и там города и селенья. Наконец с
наступлением вечера показалась Москва, и  "Альбатрос"  пролетел  над  нею,
даже не отдав салюта флагу, реявшему  над  Кремлем.  За  десять  часов  он
преодолел две тысячи километров, отделяющие Астрахань от  древней  столицы
России.
   Путь  от  Москвы  до  Петербурга  занял  всего   несколько   часов,   и
"Альбатрос",  точности  которого  мог  бы  позавидовать  экспресс,  достиг
Петербурга и берегов Невы к двум часам утра. Белая ночь, царившая на  этой
высокой широте, которую так ненадолго покидает июньское солнце,  позволила
путешественникам окинуть беглым взглядом архитектурный  ансамбль  огромной
русской столицы.
   Затем позади остались Финский залив, архипелаг  Або,  Балтийское  море,
Швеция, которую "Альбатрос" пересек на широте Стокгольма, и Норвегия,  над
которой он пролетел на широте Христиании [сейчас Осло]. Он "проглотил" эти
две тысячи километров всего  лишь  за  десять  часов!  Право,  можно  было
подумать,  что  никаким  силам  человеческим  не  остановить  отныне   бег
"Альбатроса": казалось, равнодействующая силы тяги  воздушного  корабля  и
силы земного притяжения заставляет его двигаться по неизменной  траектории
вокруг земного шара.
   И все же он остановился - как раз над знаменитым водопадом Рьюканфо,  в
Норвегии. На западе, точно гигантский пограничный барьер, который  ему  не
дано было преодолеть, высилась громада Густы, вершина которой господствует
над чудесной областью Телемарк.
   Отсюда "Альбатрос", не уменьшая скорости, направился прямо на юг.
   А что делал во время этого необычайного перелета  Фриколлин?  Он  молча
забрался в свою каюту и все время - от завтрака до обеда  и  от  обеда  до
ужина - спал без просыпу.
   Франсуа Тапаж, который разделял с ним трапезы, частенько потешался  над
страхами Фриколлина.
   - Э-э, мой  мальчик!  -  приговаривал  он.  -  Ты,  значит,  больше  не
кричишь?!. Чего ты стесняешься?.. Подумаешь, великое дело - повисел бы еще
часок-другой на канате!.. Только и  всего!..  Зато  при  нашей  теперешней
скорости какая это была бы прекрасная воздушная ванна от ревматизма!
   - Мне кажется, что эта штука вот-вот разлетится на  куски!  -  причитал
Фриколлин.
   - Все может быть, мой храбрый Фри! Однако мы мчимся с такой  быстротой,
что даже не сможем упасть!.. И это, право, утешительно!
   - Вы так думаете?
   - Слово гасконца!
   Франсуа Тапаж, конечно, преувеличивал.  Но  благодаря  быстроте  полета
воздушного корабля вращение его подъемных винтов в  самом  деле  несколько
замедлилось, и "Альбатрос" скользил по воздуху, точно ракета Конгрива.
   - И это еще долго будет продолжаться? - не раз спрашивал Фриколлин.
   - Долго?.. О нет! - отзывался повар. - Всю нашу жизнь, не дольше!
   - Ох! - горестно вздыхал негр и принимался стонать.
   - Берегись, Фри, берегись! - восклицал тогда Франсуа Тапаж.  -  Не  то,
как говорят в наших краях, тебя живо отправят на качели.
   И Фриколлин, уплетая за обе щеки вкусную еду, проглатывал с нею и  свои
вздохи.
   Между тем дядюшка Прудент и Фил Эванс, не принадлежавшие к числу людей,
склонных  предаваться  бессмысленным  жалобам,  пришли   к   определенному
решению. Очевидно,  всякая  попытка  бежать  была  пока  что  обречена  на
неудачу. Однако если пленники и не могли возвратиться на землю,  то  разве
нельзя хотя бы поставить в известность обитателей земного шара о том,  что
с ними произошло после их исчезновения, кто их похитил и  что  представлял
собою воздушный корабль, на борту которого  они  находились.  Быть  может,
тогда единомышленники отважатся на дерзкую попытку  вырвать  пленников  из
рук Робура?
   Но каким образом, великий боже, подать о себе весть? Письмом?..  А  как
его отправить? Моряки, терпящие бедствие, закупоривают в бутылку документ,
указав в нем место кораблекрушения, и бросают бутылку в море. Не поступить
ли так же?
   Но в данном случае  морем  служила  земная  атмосфера.  Плавать  в  ней
бутылка не может. Хорошо еще, если она  свалится  прямо  на  какого-нибудь
прохожего - и при этом не проломит ему череп,  -  в  противном  случае  ее
могут вообще никогда не найти.
   Но так или иначе, а иного средства узникам не  оставалось,  и  они  уже
решили было принести в жертву одну из  имевшихся  на  борту  бутылок,  как
вдруг дядюшку Прудента осенила новая мысль. Читатель помнит, что он  нюхал
табак, и этот небольшой порок вполне простителен, особенно если речь  идет
об американце, который мог бы делать вещи и  похуже.  И  вот,  как  всякий
человек, нюхающий табак, дядюшка Прудент не расставался с табакеркой;  эта
алюминиевая коробочка в то время была пуста. Если выбросить  табакерку  за
борт, ее, возможно,  найдет  какой-нибудь  достопочтенный  обыватель;  он,
конечно, подберет ее и отнесет в полицейский участок, где и ознакомятся  с
документом,  сообщающим  о  положении,  в  котором  оказались  обе  жертвы
Робура-Завоевателя.
   Сказано - сделано. Записка была короткой, но в ней  было  изложено  все
самое существенное и  указывался  адрес  Уэлдонского  ученого  общества  с
просьбой переслать записку по назначению.
   Затем дядюшка Прудент вложил письмо в  табакерку,  которую  он  обернул
плотной шерстяной тряпкой и крепко перевязал, чтобы она  не  раскрылась  в
воздухе и не разбилась при падении  на  землю.  Теперь  оставалось  только
дождаться удобного случая.
   Надо сказать, что во время этого стремительного  перелета  над  Европой
всякая попытка выйти из рубки и проползти по палубе - да  к  тому  же  еще
незаметно - была связана с опасностью вывалиться за борт. К тому же нельзя
было  допустить,  чтобы  табакерка  упала  в  море,   залив,   озеро   или
какую-нибудь реку: попади она в воду, она навсегда была бы потеряна.
   Однако все же оставалась  надежда,  что  узникам  удастся  войти  таким
образом в сношения с обитаемым миром.
   В дневные  часы  осуществить  этот  план  было  особенно  трудно.  Куда
разумнее дождаться наступления ночи  и  воспользоваться  либо  уменьшением
скорости, либо остановкой "Альбатроса" для того,  чтобы  выйти  из  рубки.
Быть может, тогда удастся благополучно  добраться  до  борта  и  незаметно
уронить драгоценную табакерку над каким-нибудь городом.
   Впрочем, если бы обстоятельства и благоприятствовали пленникам, им  все
равно не удалось бы привести свой план в исполнение - по  крайней  мере  в
тот день.
   В самом деле, оставив за собой территорию  Норвегии  на  широте  Густы,
"Альбатрос"  взял  курс  на  юг.  Он  летел  над  Европой  вдоль  нулевого
меридиана, на котором расположен Париж.  Следуя  в  этом  направлении,  он
пересек Северное море, вызвав  вполне  понятное  замешательство  на  борту
множества кораблей, совершающих плаванье между берегами Англии, Голландии,
Франции и Бельгии. Если бы брошенная вниз табакерка не  угодила  прямо  на
палубу одного из этих судов, она, без всякого сомнения, пошла бы ко дну.
   Вот  почему  нашим  коллегам  пришлось  дожидаться  более   подходящего
момента. Впрочем, как увидит читатель, вскоре им должен был  представиться
великолепный случай.
   В  десять  часов  вечера  "Альбатрос"  приблизился  к  берегам  Франции
примерно  над  Дюнкерком.  Ночь  была  довольно   темная.   На   мгновенье
электрический луч с маяка Гри-Нэ, расположенного на одном  берегу  пролива
Па-де-Кале, скрестился с огнями дуврского маяка, расположенного по  другую
сторону этого пролива. Затем "Альбатрос" полетел над Францией,  все  время
держась на высоте около тысячи метров.
   Скорость его нисколько не уменьшилась. Он  проносился,  словно  снаряд,
над городами, городками и селениями, столь многочисленными в этих  богатых
провинциях Северной Франции. То были расположенные на  одном  меридиане  с
Парижем Дюнкерк, затем Дуллан,  Амьен,  Крей,  Сен-Дени.  Ничто  не  могло
заставить воздушный корабль отклониться от прямой линии. И к  полуночи  он
оказался над  "Городом  света",  который  вполне  заслужил  право  на  это
название, ибо он залит светом даже тогда, когда его обитатели спят или  по
крайней мере должны спать!
   По какой необъяснимой причуде решил инженер сделать остановку над самым
центром Парижа? Трудно сказать. Но как бы то ни было, "Альбатрос" снизился
и парил теперь всего лишь в нескольких сотнях  футов  над  городом.  Робур
вышел из своей каюты, и  вслед  за  ним  весь  экипаж  воздушного  корабля
высыпал на палубу подышать воздухом ночного Парижа.
   Дядюшка   Прудент   и   Фил   Эванс   твердо   решили   не   пропустить
представившегося им великолепного случая. Выйдя из своей рубки, они отошли
подальше от остальных и теперь выжидали  подходящей  минуты,  стараясь  не
привлекать к себе внимания.
   "Альбатрос", напоминавший гигантского жука, плавно скользил над великим
городом. Он пролетел над линией бульваров, ярко освещенных  в  эти  ночные
часы фонарями Эдисона. До палубы долетал шум экипажей, еще разъезжавших по
улицам,  и  грохот  поездов,   спешивших   в   Париж   по   многочисленным
железнодорожным путям. Затем воздушный корабль медленно поплыл  на  уровне
самых  высоких  сооружений  города,  словно  собираясь  коснуться   купола
Пантеона или креста  Дома  инвалидов.  Миновав  оба  шпиля  Трокадеро,  он
приблизился к металлической башне на Марсовом поле, чей  мощный  рефлектор
заливал всю столицу электрическим светом.
   Эта воздушная прогулка, походившая на блуждания лунатика,  продолжалась
около часа. Казалось, "Альбатрос" отдыхает перед тем, как снова  пуститься
в далекий путь.
   Очевидно, инженер Робур хотел дать  парижанам  возможность  насладиться
зрелищем небесного явления, к